и представился: лейтенант Перро. Обильно потея, он склонился над гроссбухом, бормоча себе под нос каждое слово, которое писал. Меня опросили касательно моего происхождения и намерений. Я правдиво ответила, что я — богатая женщина, посвятившая себя обучению детей-туземцев, и собираюсь открыть здесь школу. Это заставило его вздрогнуть. Он распрямился на стуле, будто услышав неприятную новость. Лицо его пошло складками, выражая неодобрение, я же достала из ридикюля несколько рекомендательных писем от уважаемых лиц из Новокаледонской колонии, адресованных королю Мехеви и генеральному резиденту острова. Чиновник, обладавший, как и все служащие в колониях, обостренным инстинктом самосохранения, брать их отказался, а вместо этого посоветовал мне снять номер в единственном на острове отеле «Шиповник» и там дожидаться дальнейших распоряжений. До их поступления, добавил он, мне предписывается ни под каким предлогом не покидать пределов Луисвиля.
— Неподходящее это место для незамужней дамы, — добавил он, — вне зависимости от возраста и внешности.
Я вышла из здания таможни, пересекла широкий пустырь и зашагала в сторону Луисвиля, носильщик-китаец катил следом на тележке мой багаж. Назвать Луисвиль городом значило допустить сильное преувеличение. В тысяча восемьсот восемьдесят первом году это была еще деревушка, унылая горстка сараев из жести и беленых деревянных домиков, соединенных грунтовой дорогой, — к нему больше подходило невнятное название «поселение», хотя бы потому, что в нем прочно поселилась тонкая, характерная для засушливого сезона пыль. За Луисвилем поднимался холм, с которого девяносто лет тому назад я впервые увидела судно Маршана. А за ним, в лиловой тени, вздымались настоящие горы.
Население Луисвиля составляло менее сотни иностранцев, в основном французы: военные, жандармы, чиновники, священники, купцы, горстка жен, десяток детей, парочка застрявших на суше матросов, несколько фермеров. Затесались среди них англичане, немцы и американцы — именно они владели несколькими лавками и прочими коммерческими предприятиями, были и китайцы, рабочие и торговцы. Что до островитян, их обратили в христианство и переселили в миссию у берега, за пределами Луисвиля.
Я зашагала по центральной улице, застроенной скромными зданиями: универсальный магазин, почта, таверна, банк, рядом с которым и находился «Шиповник». За отелем школа и небольшая церковь из необожженного кирпича, со шпилем. Выше на склоне холма стояли частные дома с белеными деревянными стенами, остроконечными пандановими крышами и пыльными садиками, обнесенными штакетником. Сам «Шиповник» представлял собой непритязательный двухэтажный трактир, комнаты наверху сдавались.
Уснуть в ту ночь мне мешали не только нахлынувшие воспоминания юности, но и шум из коридора и соседних номеров: судя по проникавшим сквозь стены звукам, мужчины поднимались наверх, дабы воздать должное дамам, занимавшим соседние с моей комнаты. Заснула я, только когда небо на востоке начало светлеть, а часа через два-три меня разбудил стук в дверь. Явился лейтенант Перро с письмом на личной почтовой бумаге его величества Мехеви, короля Оаити. Мехеви приглашал меня нынче же днем в королевский дворец. Лейтенант вызвался меня сопроводить.
Утром я побродила по улицам Луисвиля, променад занял какие-то четверть часа, за это время я исчерпала все маршруты. После второго завтрака Перро отвез меня на запряженной лошадью телеге в королевский дворец. Я поинтересовалась, где же местные жители — на улицах их почти не видно. Он ответил, что туземцам разрешено посещать Луи-свиль только по особому разрешению, а после заката действует строгий комендантский час. Никому из них, за исключением короля и его дворцовой свиты, не дозволено ночевать в городе. Мы миновали скромную церковь и притулившуюся к ней хижину — она служила домом священника и школой для горстки детей-европейцев. Дети-оаитяне, сообщил Перро, ходили в школу при миссии. Я спросила, могу ли посетить миссию. Он сообщил, что она расположена за пределами города, так что мне это не дозволено без особого разрешения короля.
Дворец, расположенный на холме с видом на Луисвиль, имел в себе мало чего дворцового. Обычная двухэтажная деревянная постройка, немногим больше «Шиповника», тоже беленая, выделялась разве что колоннами со всех сторон. Дворец стоял на самой вершине холма и окнами выходил на поселение и на великолепный сад с аккуратно подстриженной лужайкой, над которой раскинули свои кроны старые хлебные деревья, мимозы, гуавы и кокосовые пальмы. На приличествующем расстоянии от дворца, несколько выше стояло еще одно здание в том же духе, скромнее по размерам и украшенное колоннами лишь по главному фасаду. То было жилище генерального резидента, где обитал высший представитель Французской империи.
Мы сошли с тележки. Слуга распахнул высокие резные двери, ведущие во дворец, нас проводили в прихожую. Когда я села, лейтенант Перро потребовал, чтобы я из уважения к его королевскому величеству сняла вуаль. Я отказалась.
— Король сочтет это непочтительным, — заметил Перро, но протестовать не стал и вышел.
Вместе со мной в прихожей находилось с полдюжины островитян, пришедших к королю со всевозможными прошениями. Перро вернулся, пригласил меня в приемную залу. Я указала на трио, дожидавшееся дольше моего, но лейтенант только качнул головой. «Они к ожиданию привыкли», — пояснил он. Тиковая дверь отворилась, и я последовала за лейтенантом в длинную белую залу с высоким потолком и широкими открытыми окнами, в которые тянулись ветки растений из дворцового сада. В конце просторного зала сидели трое мужчин, тот, что посередине, — на небольшом возвышении. Я подошла к нему: шелк юбки шуршал, кожаные подошвы туфель уверенно постукивали по паркету.
На центральном месте сидел король Мехеви. Широкую и мощную грудь его величества украшала военная форма, плохо гнущаяся от обилия золотого шнура и вышивки, а там, где билось его сердце, в гордом изобилии красовались шелка, ленты и медали. Казалось, что шея у него шире головы, выбритый череп покрывала chapeau-bras, над которой колыхались павлиньи перья. По лицу, на линии глаз, широкой полосой тянулась татуировка — белки в обрамлении чернил казались только ярче. Он восседал на троне, отделанном золотом и серебром и украшенным резьбой на библейские темы. Справа от Мехеви сидел полковник Мирабель, генеральный резидент, с седыми бакенбардами, в помпезной форме старшего офицера французского флота. Слева от короля помещался лысый сутулый человечек в белом пасторском воротничке, длинной черной сутане и в алой кардинальской шапочке на затылке. Перро представил его как архиепископа Оаити монсеньора Фабьена.
Полковник Мирабель осведомился о цели моего приезда на остров. Я подробно описала ему свой замысел: распространять благую весть среди туземцев-язычников. Монсеньор Фабьен поинтересовался, есть ли у меня педагогический опыт. Я ответила, что долгие годы обучала детей-туземцев в Новой Каледонии. Полковник Мирабель пожелал узнать, как я попала в Новую Каледонию. Я ответила, что, не принадлежа к числу радикалов, оказалась причастной к Коммуне и
