«Отец наш Солнце открыл нам давным-давно, что править этой землей будем мы, инки, двенадцать родных сыновей его; и что потом новые, доселе незнакомые нам люди придут сюда. Они одержат победу и подчинят все царства наши своей империи, равно как и многие другие земли. Я думаю, что люди, пришедшие недавно по морю к нашим берегам, и есть те, о ком говорил отец наш Солнце. Это сильные, могучие люди, во всем превосходящие вас. Царствие двенадцати сыновей-инков закончится с концом моего правления. Посему заверяю вас, что люди эти вернутся вскоре после того, как я вас покину, и совершат то, что предсказал отец наш Солнце. Они покорят нашу империю и станут ее единственными владыками. Повелеваю вам повиноваться и служить им, ибо человек обязан служить тем, кто во всем выше его, ибо их закон будет лучше нашего, а оружие превзойдет ваше в мощи и неуязвимости. Пребудьте в мире. Отец мой Солнце призывает меня, и я отправляюсь к нему».
Гарсиласо — писатель с бурным воображением. Его мать была из племени инков, и попытки объяснить и оправдать способности индейцев отразить вторжение вполне естественны. Тем не менее, можно предположить, что Уайна Капака мучило то же чувство обреченности, какое в свое время испытывал Монтесума, и что он считал целесообразным предостеречь свой народ, внушить ему со смертного одра мысль о бесполезности борьбы с неизбежным. А если так, то он непременно должен был сделать это от имени бога — Солнца. «Весть об этом пророчестве,— продолжает Гарсиласо, — разнеслась по всему Перу».
Ученым еще предстоит разобраться в том, как Писарро с его малочисленным отрядом сумел повергнуть во прах огромную империю. Необходимо глубоко изучить и историю возникновения империи инков, верования и культуру этого индейского народа и прежде всего — слабость его общественного устройства и абсолютной монархии, при которой все слепо подчинялось воле «отца» — верховного Инки.
Перевел с английского А. Шаров
«Гора Афон, гора Святая…»
Колыбель монашества в российском понимании — Афон, гористый полуостров в Эгейском море. Русский человек всегда связывал с Афоном самое свое святое, недаром эпическим стал псалом: «Гора Афон, гора Святая, не знаю я твоих красот и твоего земного рая, и под тобой шумящих вод». Российским монашеством расцвел Афон в XIX веке.
После революции связь с Россией оборвалась. Несколько русских монахов остались доживать свой век, другие уехали. Русские монастыри захирели, число насельников сократилось до катастрофического минимума. Когда в середине XX века Русская Православная Церковь обратилась к Афону, а вернее, когда ей это было позволено, в самом большом Пантелеймоновском монастыре осталось 7 монахов, да и то немощных. Все рушилось, пожар уничтожил здание гостиницы, бушевал в библиотеке, многие книжные сокровища пропали. Скиты, насчитывавшие тысячи монахов, пришли в совершенный упадок, когда вымерли или ушли из них последние русские. Сейчас в Пантелеймоновском русском монастыре около сорока монахов, хотя разместить он может тысячи.
Нынешний настоятель Пантелеймоновского монастыря архимандрит Иеремия — истинный монах, ранее подвизался в Одесском Успенском монастыре. Статут Пантелеймоновского монастыря особенный. Его монахи автоматически из российских граждан становятся подданными Греции. Подчиняются они духовной власти кинота, монашеского совета полуострова, в котором имеются представители всех афонских монастырей, а также Константинопольскому Патриарху. Русские монахи стараются не терять своей связи с Родиной, однако жизнью своей показывают, что Афон их последний удел. Редкие посещения Афона паломническими группами Русской Православной Церкви вносят разнообразие в размеренный, сложившийся веками уклад монастырской жизни, где отсчет времени ведется по солнцу и, когда стемнеет, часы Афона показывают 12 часов ночи. Даже обычному течению времени не подвластна жизнь на Афоне.
Заезжают на Афон и научные экспедиции Русской Православной Церкви и Академии наук, но их мало.
Когда мне довелось молиться на Афоне, нашу паломническую группу на пристани встречал сам настоятель монастыря. Вечерело, когда мы прибыли на пристань, быстро спустилась ночь, уже при свете фонарей мы разглядели стройную фигуру семидесятилетнего старца, с юношеской живостью спешащего к нам. Отец Иеремия со всеми облобызался и тотчас стал распоряжаться багажом, который свалили на безлюдной небольшой пристани. Темно и ветрено — был конец ноября. Ветер вскоре настолько усилился, что море закипело, и о каком-либо путешествии по нему не могло быть и речи. Приходилось думать о ночлеге. Уладив все дела с частной гостиницей, отец Иеремия пригласил нас в портовую таверну, где нам предложили греческую еду: сыр, маслины, травы, фасолевую похлебку.
Ранним утром мы двинулись на причал, но никто из капитанов не рисковал плыть по бушующему морю. Отцу Иеремии все было нипочем, и он уговорил одного грека доставить нас на Афон. Качало так, что мы с трудом перепрыгнули с причала на небольшое суденышко. Неберусь описывать этот недолгий морской переход, где все смешалось: волны, небо, ветер. Наш корабль зарывался носом в пучину, карабкался вновь на гребень волн, брызги которых летели во внутреннее помещение. Вода смывала все с палубы. Однако отец Иеремия безмятежно вел разговор с одним из сопровождавших его монахов. Когда мы пришвартовывались к афонской пристани Дафни, буря иссякла. Афон как будто испытал наше стремление к нему.
И вот перед нами легендарный, воспетый пиитами разных стран и народов полуостров, куда не ступала женская нога. Говорят, когда во главе министерства, ведавшего в Греции всем просвещением, в том числе и опекавшего религиозные культы, стала женщина, то она попыталась нарушить эту многовековую традицию, но безуспешно. Зарубежная корреспондентка, переодевшись мужчиной, прибыла на Афон, однако была разоблачена и судима. И животные на полуострове — только самцы. Много муляшек (так называют на Афоне мулов), которые выполняют основную тяжелую работу. Но теперь в монастырях появились тракторы, свои электростанции, правда, в русском монастыре электричества пока нет, в кельях керосиновые лампы, свечи — в храмах.
Чинно нас встречали в афонском ареопаге — собрался весь синклит кинота. Выпили традиционную чашечку крепчайшего кофе, стакан холодной ключевой воды, попробовали миндаль, поданный на тарелочках. Неспешный разговор. Официальный прием окончен.
Большинство монахов Пантелеймоновского монастыря — практики, среди них нет эрудитов-схоластов. Молитва и труд физический — вот основное, что поддерживает их дух. Этот дух зиждется на глубокой преданности отеческой вере. Не прейди, не преступи ни йоты не только в догматах, но и во всех обрядовых постановлениях.
Во время чтения кафизм («кафизо» — по-гречески сидеть) в русском монастыре все сидят в высоких монашеских седалищах, где можно положить руки на подлокотники. Наше чтение монотонно. У греков своего рода декламация. Даже не зная языка, начинаешь сначала улавливать отдельные слова, фразы и, кажется, постигаешь весь смысл, до того завораживает красота звучания. Приходят в движение все потенциальные силы разума.
— Что он читает? — спросил я было в начале чтения, околдованный музыкой слов, голоса, дикции, глубокого личностного выражения; но через несколько фраз сам дошел до понимания. Так блестящий некогда профессор Афинского университета, седобородый стройный красавец старец-монах читал духовную поэму — кафизмы. Что за прелесть греческий язык, подумалось мне. Недаром Владимировы послы не знали, где они находятся: на земле или на небе, когда были на богослужении в Константиновой Софии, потому что одним из компонентов службы был язык древних ромеев — греков.
С лихвой окупает себя русский монах на Афоне в самоотверженном героическом труде. Сам семидесятилетний настоятель, обвязавшись простой веревкой, на высоте нескольких десятков метров, безо всякой страховки, красит соборные купола. Не иначе как крылья Ангела-Хранителя держат его и еще одного монаха-помощника.
Русские монахи на Афоне трудятся физически в поздние дневные часы, ночь отдана молитвенному деланию, и полуночница — не абстрактное понятие. Она совершается ночью, и слова: «Слава Тебе, показавшему нам свет»,— произносятся с первыми лучами солнца. Вся ночь в молитвенном бдении, литургия завершается при солнечном свете. Громадный собор пуст, мерцают лампады, трепетно горят свечи на клиросе. После службы — трапеза. Несколько часов отдыха, и каждый отправляется на послушание без напоминания и принуждения.
Истово молятся монахи еженощно. Прочитываются ими целые фолианты поминаний, за каждым именем живой или покойный человек, и многие из них записаны на вечное поминовение. Я твердо знаю, что отец Иеремия поминает и мое имя с именем близких мне людей — он обещал, а свое обещание он держит.
