Камагуэй очень старый город. На его узких и извилистых улицах летом задыхаешься от духоты. Безвестный испанец Васко Поркальо, основавший в 1515 году колониальное поселение Пуэрто-Принсипе, выбрал не совсем удачное (с нынешней точки зрения) место — до моря в любую сторону не менее двух часов езды. Зато далеко было от пиратов, которых щедроты и богатство прибрежных городов не оставляли равнодушными. И хотя земля здесь была сухой и малоплодородной, а вода почти непригодна для питья, вдали от неспокойных берегов маленькое поселение начало спокойную жизнь.
Я поднимаю жалюзи.
Неподвижные ватные облака висят в небе. Слабый ветер раскачивает флаг Республики Куба над «Гранд-отелем». С балкона хорошо просматриваются красно-черепичные крыши домов и пятна зелени на внутренних дворах — патио, городской парк Кампо-де-Депорте в юго-восточной части города, узкие улочки с односторонним движением и совсем узкими тротуарами, на которых не разойтись двум встречным, облупленный католический храм на пересечении улиц Эстрада Пальма и Авенида Република — центральной и самой красивой улицы столицы провинции.
Каждый день в семь утра я иду по Эстрада Пальма до площади перед храмом, где меня ожидает десятиместный автобус. Десятиместный — на всех десятерых советских специалистов, работающих в управлении сахарной промышленности провинции Камагуэй, «сахарников» — как нас здесь называют. Среди нас есть энергетики, механики, технологи. Камагуэй — провинция, которая занимает второе — после Ориенте — место по производству сахара. Здесь находятся 24 сахарных завода из 154. Мы занимаемся проектированием, монтажом, пуском, наладкой и эксплуатацией оборудования, помогая кубинцам увеличить выработку сахара — важнейшего для экономики страны продукта. Кубинцы необычайно быстро осваивают все новое, в труде они неистовы.
Пока у меня есть время до отхода автобуса. Я нарочно выхожу пораньше, чтобы нежарким утром пройтись пешком по оживленным улицам Камагуэя.
С правой стороны у первого перекрестка уже открылась парикмахерская. Посетители листают «Боэмию», терпеливо дожидаясь очереди, и обсуждают последние успехи спринтера Энрике Фигерола. Ригаберто Мендес, парикмахер, завидя меня, приветливо щелкает ножницами и желает доброго утра. Это повторяется много месяцев. Раз в неделю я сижу в его кресле, и тогда Ригоберто не устает рассказывать о своих детях — их у него шестеро, и об успехе любимой бейсбольной команды.
Туфли Ригоберто ослепительно сияют, халат, как всегда, снежно-бел и похрустывает, накрахмаленный. Камагуэец в неначищенной обуви или же небритый камагуэец — явление редчайшее. А если и встретишь кого-нибудь в запыленных ботинках или небритым — знай, это приезжий.
На углу улиц Бартоломе Масо и Эстрада Пальма уже торгуют розовыми пирожными. Красуется за стеклом витрины квадратный, многослойный торт-кэй, приготовленный из кокосовых орехов, сахара, масла и каких-то остро пахнущих специй.
Я привык к этому городу.
Днем здесь клиенты в основном дети и молодые мамы с грудными младенцами. Дневную жизнь города я вижу лишь по воскресеньям, которые большинство горожан проводит в парках, скверах и огромных холлах профсоюзных клубов, где за пивом и отличной сигарой можно поболтать с друзьями или посмотреть телепередачу. В нем кубинцы открылись мне. Мне кажется, что я лучше их теперь понимаю. Возможно, именно потому, что здесь я работаю с ними вместе, отдыхаю, вижу вблизи их быт. Мне понятен и близок их задор, их нетерпение все немедленно переделать, все сразу улучшить. «Нам хочется всего сразу — и электростанцию, и заводы, и школы, и новые дома, — говорил мне Рауль Гонсалес де Каскарро, писатель, коммунист, живущий в Камагуэе. — Но сейчас для нас главное — сахар, больше сахара! И побольше деловитости и организованности».
...Два раза в неделю и по воскресеньям на площади Игнасио Аграмонте небольшой самодеятельный оркестр играет старинные мелодии.
Площадь ярко освещена. Девушки и юноши в ало-золотистых костюмах танцуют. Безмолвствует лишь бронзовый Аграмонте, генерал десятилетней освободительной войны, затянутый в узкий мундир, указывающий саблей путь на запад.
Мне доставляет удовольствие думать, что в той войне в провинциях Камагуэй и Ориенте на стороне кубинцев сражались и трое русских. Евстафий Константинович, Николай Мелентьев и Петр Стрельцов с началом кубинской войны 1868 года за независимость выехали из Петербурга, пересекли Атлантический океан и через США попали на восставший остров. В колоннах мамбисес — так называли повстанцев — под началом генерала Антонно Масео, громившего испанскую армию, они добывали свободу последней испанской колонии в Америке. В одном из боев все трое попали в плен и были осуждены испанским военным трибуналом на смертную казнь. Только вмешательство русского консула в Гаване спасло им жизнь.
Когда танцоры притопывают, на крохотных балкончиках подрагивают горшочки с цветами. Свет фонарей выхватывает поочередно из полусумрака юношеское лицо с усиками, огненно-черные глаза женщины, края снежно-белых взметнувшихся юбок или тонкую смуглую руку с янтарным браслетом.
Я люблю приходить сюда по вечерам. Люблю побродить по улицам, мощенным булыжником и поблескивающим от дождя и вечернего света. Когда-то здесь ходил серебряных дел мастер, мулат, дед Николаса Гильена.
Отец Николаса стал сенатором, но умер в нищете, не дожив до славы сына, отдавшего этому городу двадцать пять лет и написавшему тут первые стихи. Писарь, казначей, корректор местной газеты — Гильен стал национальным поэтом. Иногда он приезжает сюда, в дом, где появился на свет. Камагуэйцы гордятся им и любят его поэзию. Но этот великий плебей — как назвал его Пабло Неруда — умеет рубить тростник не хуже, чем лучший мачетеро. Так, по крайней мере, меня уверяет Рауль Гонсалес де Каскарро. «Наш Гильен владеет и пером и мачете с одинаковым успехом».
Обычно я возвращаюсь с отдаленных заводов запоздно, часто почти в полночь. И тогда в свете разноцветных переливающихся огней Камагуэй особенно хорош.
Белые звезды впаяны в черное небо. Темные веники пальм растрепаны ветром. Над мрачным католическим храмом с прямоугольной трехступенчатой колокольней повисла луна. Внутри храм лишен помпезной католической пышности. На стенах — грубые, местами попорченные фрески. Массивные грязно-серые колонны подпирают невысокий свод. Цветные стекла витражей в свинцовом обрамлении еле-еле пропускают свет.
Женщины, входя, покрывают голову мантильями — черными кружевными платками. Во время мессы они — само послушание, но посмотрите вы на них на карнавале и послушайте, что говорят они, как говорят! Что ж, истовость католического прилежания в храме не мешает им «дразнить дьявола» в остальное время.
Днем в храме неимоверно душно. Хочется скорей на улицу, к солнцу, к улыбкам, к веселой суматохе улиц.
Некогда в храме молились закованные в доспехи конквистадоры Диего Веласкеса, Франсиско Моралеса и Эрнана Кортеса. Веласкес, предок испанского гения кисти, выполняя приказ Диего Колумба, сына великого адмирала и генерал-губернатора Гаити, отправился в плавание в компании трехсот рыцарей. Приближаясь к острову, он заговорил о трудностях, которые их ждут. Франсиско Моралес успокоил его, заметив, что трудностей не будет. На что Кортес, будущий покоритель Мексики, возразил: «Не думаю, чтобы жители встретили нас цветами, если они знают о порядках, установленных нами на Гаити».
Они прекрасно дополняли друг друга — насилие, принесенное на шпагах конквистадоров, и божья благодать — в речах церковников.
Всякий раз после очередной резни индейцев посланцы ее величества королевы Испании доносили ей, что на острове все спокойно, а жители верноподданны.
Индейцы были или истреблены, или вымерли от голода и беззастенчивой эксплуатации. На территории провинции их почти не осталось. Памятник епископу Лас-Касасу, первому выступившему против уничтожения индейцев, на одной из площадей города, да и само название Камагуэй — индейское по происхождению — напоминают об этом.
Уже пять веков храм омывают тропические ливни и обжигает солнце. Влюбленные, проходя мимо него, притихают.
Время к полуночи. Бьет храмовый колокол. Звуки торжественно и тревожно плывут над плоскими
крышами, обнесенными каменными барьерами или металлическими стойками, над десятиэтажной гостиницей, над особняками в испано-мавританском стиле, наглухо отгородившимися от улиц коваными оконными решетками и глухими узкими дверьми, и плывут дальше — к полям, к морю.
Тихо беседуют почтенные старики, сидя на низких стульчиках вдоль стен похоронного бюро — фунерарии, наконец-то редеет очередь у кинотеатра Эль-Канто, где идет советский фильм «Коммунист». Он пользуется здесь небывалым успехом. Наш переводчик Лино Солер-и-Кардосо, находясь в отпуске в Гаване, стал свидетелем теперь уже широко известного случая. Во время демонстрации в одном из гаванских кинотеатров в тот момент, когда Василий Губанов упал, сраженный десятком пуль, в зале поднялись милисианос и закричали: «Встань, встань, товарищ!» Губанов не вставал, и тогда автоматные очереди разорвали тишину кинозала — милисианос изрешетили экран, стреляя во врагов Коммуниста.
