вернулась в миссию. Ворота были заперты, но рядом с ними меня дожидался мальчик. Он провел меня к дыре в заборе, скрытой кустом мимозы. Внутри он взял меня за руку и почти в полной темноте провел к прогалине между хлебными деревьями рядом с хижиной старика. Тьма и тишина стояли полные, только в хижинах неярко светились свечи, а издалека долетало пение — голоса звучали стройно и печально.
Старик дожидался меня в свете луны. Он лежал на том же одеяле, но выглядел несколько оживленнее, чем тот едва ли не мертвец, которого я видела днем. Он попросил принести его сюда под тем предлогом, что пришел его срок перейти в мир духов и он желает умереть один, так, чтобы духи в небесах его видели. Я сказала, что однажды держала его на руках, всего за несколько дней до отъезда. Он ответил, что хотя сам меня не помнит, но помнит, как в детстве обо мне говорили старики, — все ждали моего возвращения.
— Почему ты так долго не возвращалась? — спросил он. — Все старики уже умерли.
Я пересказала ему все, что случилось после перехода: что переходов было два, что Алула перешла в тело Жубера, а Коаху — Робле. Старика это не удивило, он объяснил, что мудрец Фету догадался, что так оно, видимо, и было. Потом я пересказала свою жизнь в теле Жубера, поведала, что переход Коаху в тело доктора Робле оказался незавершенным, что мы потом разлучились. Рассказала про Жана-Франсуа Фёйя и Жанну Дюваль, а под конец и свою историю, а также историю Шарля и Матильды. Когда я закончила, Короли в изумлении покачал головой:
— Ты многое видела и много страдала. Давай расскажу, что было здесь после твоего ухода.
И он своим тихим прерывающимся голосом поведал мне следующее.
— В первые часы после вашего отбытия старики даже не заподозрили, что произошел переход, а уж тем более два. Коаху получил смертельную рану. Более они ничего не знали. Никто и не заметил отсутствия Алулы. Ее обнаружили лишь на следующий день, она бродила по берегу, потерянная и смятенная. Ее привели к Фету, и он целый день беседовал с ней у себя в хижине. А когда наконец вышел, он объявил, что случилось два перехода. Алула, сказал Фету, недопустимым образом нарушила Закон, нарушил его и Коаху. Наказывать их не имеет смысла, поскольку пребывающие в их телах души Закона не преступали. К Алуле и Коаху следует относиться так, будто ничего не произошло. У нас нет выбора, остается только ждать и надеяться на возвращение совершивших переход. «Закон вам известен, — сказал Фету, — осознав свою ошибку, они вернутся. В этом я убежден». Фету твое предательство поразило в самое сердце, ты же была его любимицей, однако он решил взять на свое попечение новую Алулу, вылечил ее, растолковал наши обычаи, объяснил, что с ней произошло, и велел терпеливо ждать твоего возвращения — тогда ты вернешь миру прежний порядок.
Тело Коаху, увы, так и не оправилось от мушкетного выстрела. Через несколько дней после пиршества он скончался от ран. Мы очень горевали, понимая, что означает эта смерть: обратного перехода не будет. Закон нарушен необратимо.
И все же мы ждали твоего возвращения. Шли годы, приходили новые корабли, ни на одном из них тебя не было. Некоторые просто проплывали мимо без остановки. Другие с нами торговали. Вскоре новинкой корабли уже считали только дети. Чужаки, сходившие на берег, были, как и первые, вооружены мушкетами. Зная уже про мощь мушкетов, мы вели себя осмотрительнее. Чужаки вели с нами дела: в обмен на воду, мясо и фрукты давали гвозди и молотки, зеркальца и бусы. Жестами объясняли, что охотятся на тюленей, спрашивали, где их можно найти.
История с убийством Коаху скоро забылась. Мы радовались приходу каждого судна. Перед нами будто бы открывались новые миры. Казалось, возможно решительно все, и все новое было нам по душе. Мы осмелели. Женщины начали пренебрегать запретами Отаху и дерзко подплывали к кораблям, выторговывали зеркальца, бусы, отрезы ткани. Мужчины подходили к кораблям на пирогах, подвозили свиней, птицу, плоды хлебного дерева, кокосы. Моряки научили их курить табак и пить ром. Но из всего, что предлагали чужаки, превыше всего ценились мушкеты. Мушкетом можно было убить или изувечить надежнее, чем копьем, да еще и с большого расстояния. И если наука перехода требовала долгих лет учения с самого юного возраста, то магия чужаков была проста и заключена в этом предмете.
Первой такую штуку выменяла одна из женщин и держала ее над водой, точно ценный трофей, когда плыла, загребая лишь одной рукой, обратно к берегу. Новинку обсуждали простые люди и изучали старейшины, но как бы точно они ни повторяли движения чужаков, гром и молния из нее не вылетали. Нам было не понять, как действует эта магия. Вот тут Фету и решил спросить у Алулы. Он знал, что, если душа осуществляет переход в неведении, воспоминания приходят к ней только во сне. Однако такую пленную душу можно обучить науке памяти. Утро за утром Фету учил Алулу вспоминать сны, и с помощью этих снов — воспоминаний Жубера о жизни до перехода — узнал, что магия мушкета бессильна при отсутствии пули и пороха. С этого дня, если приходило судно, Фету сам посылал туда женщин с наставлениями вернуться не с одними лишь безделушками и украшениями. Они должны были выменивать порох и пули.
Одна женщина уплыла на судно и не вернулась. Потом один из мужчин остался на борту. С приходом каждого корабля авторитет Отаху и Фету, да и самого Закона падал. Рождались дети, которым было уже не придать кровной связи с другими детьми. И вот, точно камень, подточенный водопадом, Закон превратился всего лишь в песчинку, а после смыло и ее.
Тут жизнь начала меняться. Сперва чужаки, охотясь на тюленей, истребили всех до последнего. Потом на нас напала хворь. На коже открывались язвы, которые не заживали. Фету день заднем врачевал их мазями и отварами, но язвы лишь расширялись, раскрывались цветком, плакали собственными слезами, увеличивались в числе, а когда больной наконец умирал, это становилось благим избавлением от мук.
Другие замечали, что их мучает непрекращающийся кашель. Кашель делался все настойчивее, глубже, грохотал внутри, а легкие будто бы постепенно наполнялись водой. В итоге человек тонул в воде, наполнившей его изнутри. Фету, как мог, врачевал больных, ни словом не выдавая своих мыслей, однако их можно было прочитать на его нахмуренном лице: Закон
