Дело в том, что любая каста, даже неприкасаемая, — это достояние человека, это его община, его клуб, его, если так можно выразиться, страховое общество. Человек, не имеющий опоры в группе, не пользующийся материальной и моральной поддержкой своих близких и далеких сотоварищей по касте, покинут и одинок в обществе. Поэтому лучше быть членом даже самой низкой касты, чем остаться вне ее.
А как, кстати, определяется, какая каста ниже, а какая выше? Есть много способов классификации, строятся они зачастую на основе отношений той или иной касты с брахманами.
Ниже всех стоят те, от кого брахман не может принять ничего. Выше — те, кто может предложить брахману пищу, приготовленную на воде. Потом идут «чистые» — те, кто может предложить брахману воду в металлическом сосуде, и, наконец, «самые чистые», кто может напоить брахмана из глиняной посуды.
Значит, самые высокие — брахманы? Казалось бы, да, ибо их варна по законам Ману самая высокая. Но...
Индийский социолог Де-Суза задавал вопрос о том, какая каста самая высокая, какая следующая и так далее, жителям двух деревень в Пенджабе. В первой деревне брахманов поставили на первое место только сами брахманы. Все другие жители — от джатов до неприкасаемых — уборщиков нечистот — поместили брахманов на второе место. На первом же оказались землевладельцы — джаты. А торговцы — банья, поддержанные маслобойщиками — тёли, вообще отодвинули брахманов на третье место. На второе они поставили себя.
В другой деревне (здесь брахманы очень бедны, а один из них вообще безземельный батрак) даже сами брахманы не решились присудить себе первенства.
На первом месте оказались джаты. Но если вся деревня поместила на второе место торговцев, а на третье брахманов, то мнение самих брахманов разделилось. Многие из них претендовали на второе место, другие же признали торговцев выше себя.
Итак, даже верховенство брахманов и то оказывается на поверку фикцией. (При этом следует признать, что опустить брахманов ниже чем на второе-третье место никто не решился: есть все-таки священные книги, где брахманы объявлены воплощением бога на земле.)
Можно посмотреть на кастовую систему с другой стороны. Все ремесленные касты считаются ниже земледельческих. Почему? Потому, отвечает традиция, что обработка земли почетнее, чем работа по дереву, металлу, коже. Но ведь есть множество каст, члены которых работают именно на земле, но которые стоят гораздо ниже ремесленников. Все дело в том, что своей земли у членов этих каст нет. Значит, почет оказывается тем, кто владеет землей — все равно, обрабатывает он ее своими или чужими руками. Брахманы до последних аграрных реформ в большинстве своем были землевладельцами. Работали на их земле члены низких каст. У ремесленников же земли нет, и работают они не на себя, а на других.
Члены низких каст, которые работают батраками, не называются земледельцами. У их каст совсем другие названия: чамары — кожевники, паси — сторожа, парайны — барабанщики (от этого слова и происходит вошедшее во все европейские языки «пария»). Их «низкие» занятия предписаны им традицией, но они могут обрабатывать землю без ущерба для своего престижа, потому что это занятие «высокое». Ведь у низких каст своя иерархия, и, скажем, кузнецу взяться за обработку кож — значит низко пасть. Но как бы ни трудились низкокастовые на поле, это не возвысит их, ибо само поле им не принадлежит.
Еще один из кастовых мифов — сложные и мелочные ритуальные предписания, которыми буквально опутан каждый член высокой касты. Чем выше каста, тем больше ограничений. Как-то мне довелось беседовать с одной женщиной. Ее мать — весьма ортодоксальная брахманка — попала в наводнение, и дочь сильно о ней беспокоилась. Но дочь приводило в ужас не то, что мать может погибнуть, а то, что, изголодавшись, она будет вынуждена есть «с кем попало», может быть, с неприкасаемыми. (Почтительная дочь даже не решилась произнести слова «неприкасаемый», но, несомненно, его подразумевала.) Действительно, когда знакомишься с правилами, которые должен соблюдать «дважды рожденный» брахман, начинаешь испытывать к нему жалость: бедняга не может выпить воды на улице, вечно должен заботиться о чистоте (естественно, ритуальной) пищи, не может заниматься большинством профессий. Даже в автобусе он не мог бы ездить, чтобы не коснуться кого не следует... Чем больше ограничений налагает каста на своего члена, тем она выше. Но оказывается, что большинство запретов можно вполне спокойно обойти. Женщина, которая так беспокоилась за мать, была, очевидно, большей индуисткой, чем сам Ману. Ибо сказано в его «Законах»:
«Кто, находясь в опасности для жизни, принимает пищу от кого попало, не пятнается грехом, как небо грязью...» И Ману иллюстрирует этот тезис примерами из жизни риши — древних мудрецов: риши Бхарадваджа с сыном, мучимые голодом, съели мясо священной коровы, а риши Вишвамитра принял из рук «самого низкого из людей» чандалы — отверженного — ляжку собаки.
То же самое относится и к профессиям. Брахману не разрешается заниматься «низкими» работами, но если у него нет другого выхода, то можно. И вообще большинство ограничений относится не к поведению, а к намерениям. Не то чтобы человек высшей касты не должен общаться с низкокастовым, он не должен хотеть общаться.
Несколько десятилетий назад, когда с легкой руки англичан в Индии распространилась содовая вода со льдом, возникла тяжелая проблема. Кто именно приготовил воду и лед на фабрике или на кустарном предприятии, неизвестно. Как быть? Ученые пандиты разъяснили, что содовая вода, а тем более лед — это не простая вода, и через них осквернение не передается.
В больших городах вошел в моду европейский костюм, реже носят кастовые знаки. Зато в провинции опытный человек сразу определит, с кем имеет дело: святого-садху он узнает по знаку высшей касты на лбу, женщину us касты ткачей — по сари, а брахмана — по шнуру «дважды рожденного» через плечо. У любой касты есть свой костюм, свои знаки, своя манера поведения.
Другое дело люди низких каст. Если неприкасаемому нельзя заходить в «чистые» кварталы, то лучше ему этого и не делать, ибо последствия могут быть самыми печальными.
Господствующие касты никогда не испытывали особого желания менять что-либо в традиционной структуре. Но выросли новые социальные группы: буржуазная интеллигенция, пролетариат. Для них большинство устоев кастовой системы обременительны и не нужны. Движение за преодоление кастовой психологии — его поддерживает правительство — ширится в Индии и сейчас добилось больших успехов.
Но кастовая система, такая неподвижная на первый взгляд и такая гибкая в действительности, отлично приспособилась к новым условиям: к примеру, капиталистические объединения часто строятся по кастовому принципу. Например, концерны Тата — это монополия парсов, все компании концерна Бирла возглавляют члены касты марвари.
Живуча кастовая система еще и потому — и в этом ее последний парадокс, — что она не только форма социального угнетения низших, но и способ их же самоутверждения. Шудрам и неприкасаемым нельзя читать священные книги брахманов? Но и у низких каст есть предания, в которые они не посвящают брахманов. Неприкасаемым запрещено появляться в кварталах, населенных высококастовыми индусами? Но и брахман не может прийти в поселок неприкасаемых. Кое-где его могут за это даже избить.
Отказаться от касты? Ради чего? Чтобы стать равноправным членом общества? Но разве равноправие — в существующих пока условиях — может дать нечто большее или лучшее, чем уже сейчас предлагает каста, — твердую и безоговорочную поддержку собратьев?
Каста — институт древний и архаичный, но живой и цепкий. Ее очень легко «похоронить», вскрыв многочисленные ее противоречия и нелогичности. Но живуча каста именно благодаря своей алогичности. Будь она основана на твердых и непреложных принципах, не допускающих отклонений, она давно изжила бы себя. Но в том-то и дело, что она традиционна и изменчива, мифологична и реалистична в одно и то же время. Волны действительности не могут разбить этот прочный и в то же время неосязаемый миф. Пока не могут...
Л. Алаев, кандидат исторических наук
I
Летняя жара оборвалась неожиданно, но осталась в бурой листве измученных деревьев, в сухой траве, в памяти о том, как трудно было работать на глубине пяти метров, в яме, куда не проникает ветерок, где темная мелкая пыль висит в воздухе и пот щиплет глаза. «Пыль веков» приобретала осязаемость изощренной пытки.
Профессор В. Л. Янин курил «Беломор». В комнатушке умещались лишь стол, стул и диван. За столом сидел Михаил Никанорович Кислов и перерисовывал поршень — кожаную туфлю древнего новгородца. Поршень был сильно поношенный, и на рисунке, точном и документальном, получался красивее, чем в действительности, потому что перо извлекало из темной кожи ее структуру, сущность того изменения, которое внес в нее труд человека, жившего шестьсот лет назад.
