Профессор В. Л. Янин курил «Беломор». В комнатушке умещались лишь стол, стул и диван. За столом сидел Михаил Никанорович Кислов и перерисовывал поршень — кожаную туфлю древнего новгородца. Поршень был сильно поношенный, и на рисунке, точном и документальном, получался красивее, чем в действительности, потому что перо извлекало из темной кожи ее структуру, сущность того изменения, которое внес в нее труд человека, жившего шестьсот лет назад.
— Покажите, Михаил Никанорович, — кивнув на меня, попросил Янин, — что у вас нового.
Михаил Никанорович отодвинул поршень в сторону и достал из стола грамоту № 500. Ту грамоту, узнав о находке которой я приехал сюда.
Утром 26 июля 1951 года Нина Федоровна, работница на раскопках, и не подозревала, что войдет в историю. Нашла она берестяную грамоту днем — подняла грязный свиток бересты и, приглядевшись, увидела нацарапанные буковки. Свиток лежал на вскрытой мостовой XIV века, между двух плах, и был очень похож на бесчисленные берестяные поплавки, которые попадались и раньше.
Начальник экспедиции А. В. Арциховский, увидев буквы на бересте, сказал тогда:
— Я этой находки ждал двадцать лет.
...Ньютоновские яблоки — известный метод научной деятельности. У них удивительное свойство падать лишь перед глазами тех, кому это требуется. Грамота была найдена случайно именно потому, что ей пора было обнаружиться. «Поклон от Гришки к Есифу...» — начинался текст этого первого русского частного письма, найденного в Новгороде. Арциховский не только ждал ее появления, но и с 1938 года говорил своим сотрудникам, чтобы они разворачивали каждый клочок бересты, нет ли на нем букв. Сведения о том, что в России (да и не только в России) писали на бересте тогда, когда не было возможности раздобыть дорогой пергамент, встречались во многих источниках. Но, во-первых, до Новгорода никто не вскрывал целого города, слой за слоем. Во-вторых, думали, что писали на бересте чернилами, а чернила не могли уцелеть в болотной почве Новгорода. Больше того, заостренные палочки, которые теперь называются «писалами», также встречались многократно, но в описях их называли как угодно, только не инструментами для письма. То, что новгородцы на бересте выдавливали буквы, не только облегчало им самим задачу — не нужно таскать с собой чернильницу, — но и помогло археологам. Выдавленные буквы сохранились. Яблоко упало именно потому что Арциховский был уверен, что в таком большом и развитом городе, торговом, деловом Новгороде, грамотность была необходимостью повседневной.
Среди пятисот грамот, найденных за двадцать лет, есть письма на все случаи жизни — и торговые записки, и списки феодальных повинностей, и жалобы, и дружеские послания, и объяснения в любви; и рисунки мальчишки Онфима. Писали и хозяева города, и крестьяне из деревень, и воины из похода, и попы, и ремесленники, и обиженные жены. В конце сезона 1972 года обнаружилась грамота пятисотая.
Кислов положил зажатую между стеклами грамоту передо мной и медленно читал, почти не заглядывая в текст, потому что выучил ее наизусть.
«Полтора рубля серебром. Ожерелье... Другое из хрусталя. Шюба немецкая. Кожа деланная. Ржи семь коробей и две неделанных кожи. Цепь котельная. Мех куний. Пять телят. Пять овцын. Котлец. Сковорода. Скобкарь. Полотна два локтя... Полость. Три хомута ремянных. Узда кованная рабочая. Икона с гайтаном...»
И на обороте: «У Якова Кобылки».
Уверенный почерк. Угловатые, будто печатные буквы — способ письма диктовал особенности графики.
— Мы сейчас не можем сказать, что это за грамота, — говорит Кислов. — Может быть, завещание. Автор сообщает кому-то, где он держит часть своего добра.
— А может быть, это записка ростовщика, — подошел Янин. — Хотя вряд ли. Уж очень странный тогда набор вещей.
А ведь до чего она щедра на информацию! Свидетельство о монетной системе Новгорода. Шуба, рассказывающая о торговле с Европой, данные о сельском хозяйстве и экономике того мира, сведения об инструментах и утвари.
Но сейчас грамоты уже как-то отступили в Новгороде на второй план. Они сотворили известность экспедиции, они доказали, что Русь уже в XI—XIII веках была страной грамотной, они помогли разобраться в системе отношений новгородцев. И все-таки не они сегодня главное в экспедиции.
Где-то работа ее идет по спирали. Начинали с того, что искали в новгородской земле подтверждения рукописным сведениям об истоках Новгорода, о вече и князьях. Мир, обрушившийся на археологов тысячами чудесно сохранившихся предметов, ярусами мостовых и усадеб, письмами, пришедшими за сотни лет, продиктовал необходимость обратиться к расцвету Новгорода, к XIII—XIV векам, к его общественным отношениям, ремеслу, быту.
Но постепенно, накапливаясь, сведения заставляли возвратиться, правда на новом уровне, к тому, с чего начиналась работа: к поискам истоков города, к тому же вечу, к проблемам общим, отраженным в рукописных документах, но, как оказывается, прочитанных в свое время неточно. История слилась с археологией, и открытия в одной из наук требовали движения в другой.
II
Мы прошли через мост, мимо парка, к зданию универмага.
...Под мостом проносились моторки и бежали речные трамвайчики, точно такие же, что трудятся на Москве-реке и на Волге. На клумбах возле универмага и по набережным тянулись белые полосы резеды, и сладкий запах ее был настойчив и уютен. В сувенирных киосках торговали фаянсовыми храмами, значками и копиями берестяных грамот. К оборотной стороне одной, текст которой гласил: «оженился тут», прикреплено разъяснение: «Найдена на месте Дворца бракосочетаний».
Этот квартал у реки ограничен универмагом, жилыми домами, в одном из которых расположился тихий и уютный магазин подписных изданий, и зданием, в котором поместилось сразу несколько трестов, управлений и контор... Кое-где двор, образованный этими домами, пересекают асфальтовые дорожки. Между ними зелень, сушится белье, ребята катаются на велосипедах. И земля здесь надежна и обычна, как в любом дворе мира. Вот на месте этого двора и этих домов было сделано одно из крупнейших археологических открытий нашего времени и здесь по-настоящему родилась новгородская экспедиция. Многие из жильцов этих домов не знают об этом, потому что въехали сюда, когда все кончилось.
...Янин достает папиросу, без которой его трудно даже представить, и говорит:
— Вот на этом газоне мы и начали в сорок седьмом. Арциховский привел нас сюда. Здесь до войны был кирпичный заводик, его разрушили, и мы здесь начали работать...
В Новгороде тогда оставалось, говорят, три целых дома. Города не было. Три дома и две тысячи жителей. Из сожженной и перевернутой снарядами пустыни поднимались израненные церкви и стены кремля, оказавшиеся упрямей домов, построенных через сотни лет после них.
В сорок седьмом году города не существовало, но был план его восстановления и был план археологических работ в нем. Щусев и Грабарь спорили, как лучше восстанавливать и сохранять его памятники, градостроители в генпланах учитывали этажность — новые дома не должны заслонять исторических памятников.
Двенадцать лет пылинка за пылинкой разбирали археологи землю на месте того древнего квартала, который называется раскопом на Дмитриевской улице, или Неревским раскопом, по имени той части древнего Новгорода, к которой относился открытый участок.
И Новгород начал вознаграждать ученых. Он медленно, порой неохотно отдавал им по крошкам свои богатства. В дожди глубокие, в семь-восемь метров ямы заливало водой, в сушь засыпало пылью, болотистая жижа сочилась со стен. Происходила медленная революция. Археологи начинали работать, чтобы найти подтверждение летописным данным, а родилась новая отрасль археологии. Изучение средневекового города целиком, на всю глубину его истории, год за годом, квартал за кварталом. И археология начала опровергать устоявшиеся исторические взгляды, вносить коррективы в аксиомы, и новое понимание истории города ставило новые задачи перед раскопками. Нигде, пожалуй, раньше так тесно не переплетались археология и история, и нигде это не приводило к таким замечательным результатам.
III
Раскопки в Новгороде проходят так.
К весне, если ничего экстраординарного не случится, археологи уже знают, где будут работать в этот сезон. На такой-то улице собираются строить дом, там-то будет магазин — город строится и торопит,— посмотрите, пока не поздно. Кое-где приходится ограничиться наблюдением, кое-где можно заложить раскоп.
Наконец, начался сезон. Приехали студенты, собрались рабочие, разместились на привычных местах старожилы экспедиции. Место раскопок обнесено забором, и в щели его уже заглядывают туристы и мальчишки, которые все и всех знают. Первые слои — самые неинтересные. Дело в том, что они суше нижних — сюда, в толщу холма, созданного городом, уже не проникает болото и вещи сохраняются хуже. Да и сами вещи относятся к прошлому, к позапрошлому векам и ничего о древнем Новгороде рассказать не могут. А потом под лопатами обнаруживаются истлевшие бревна — верхний слой деревянной мостовой. Тут уж начинается настоящая работа. Лопаты отложены — придется поработать руками.
