И вот, вчитываясь в «Слово», мы находим в нем сразу оба эти настроения — и трезвую целеустремленность опытного бойца, и волнение юноши, оказавшегося в «земле незнаеме». Мы обнаруживаем, что о безымянном творце «Слова» можно говорить не только как о великом поэте, незаурядном политике, историке, филологе, но еще и как о великолепном знатоке земли. Земли с ее реками и городами, дорогами и рубежами, холмами и болотами. Вчувствуемся в поэзию пространств, овевающую нас со страниц «Слова». Присмотримся к тому, как на этих страницах обретает контуры особый предмет — лирическая география. И вдруг откроем для себя — рядом с князьями и дружинниками живут здесь другие герои — города, реки и вся целиком Русь, земля-героиня.
«Географию» современной ему Руси автор «Слова» действительно знал превосходно. И такое знание для человека его времени, как уже говорилось выше, не могло быть знанием книжным. Чтобы написать «Кони ржут за Сулой...» — чтобы написать этот период целиком так легко, удачливо, нужно было знать хотя бы, как далеко река Сула от Киева, а Новгород-Северский от Путивля. Ведь не будь они достаточно далеки друг от друга, не получилось бы во фразе образа всеобщих воинских приготовлений, хлопотливой взбудораженности, охватившей чуть не полстраны. А расстояния между ними на деле как раз таковы, что предпоходная перекличка воспринимается читателем не буквально, а как гипербола.
Вспомним, что по такому же принципу строятся в «Слове» и другие «географические» гиперболы. Когда Олег Святославич вступал в «золотое стремя в городе Тмуторокане, тот же звон уже слышал давний великий Ярослав, а сын Всеволода, Владимир, каждое утро уши закладывал в Чернигове». Или про Всеслава-князя читаем: «Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот слышал».
«Слово», в котором так ярко поведано о Баяновой игре и которое само настроено, как чудесный музыкальный инструмент, то и дело резонирует словами-названиями, позванивает ими. Вот походным приготовлениям в тон, как колокольное «дон-дон», разносится:
...и посмотрим на синий Дон...
...отведать Дону Великого...
...шеломом испить из Дона...
...несутся к Дону Великому...
...Игорь к Дону войско ведет...
...на реке на Каяле, у Дона Великого...
Монотонный набатный гул плывет над землей, сопровождая русскую рать. И неожиданным экзотическим контрастом этому гулу — целым созвеньем названий — звучит клич таинственного Дива, обращенный к земле неведомой, «Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский идол!». Еще же диковинней, заклинательней эта строка в оригинале: «...Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканьскый блъван!». Прочитать это — прикоснуться к дремучей дымчатой шерсти неприлизанного словаря. Слова будто отпочковываются друг от друга: из Помория вырастает Посулие, из Посулия — Сурож, из Сурожа— Корсунь. Сколько пространств связано узелком одной лишь звуковой метафоры!
И совсем уж загадочными инкрустациями в «Слове» кажутся нам сегодня названия, принадлежащие к разряду архаической топонимики, названия, которым ничто не соответствует больше на земле. Где она ныне, быстрая и каменистая Каяла? Где горемычная Немига? Где поселения русские — Римов, Плесеньск, Дудутки? Где земля Трояня и где легендарная Трояня тропа?..
Эти поневоле таинственные имена привлекли внимание уже первых исследователей «Слова». Вовсе не праздные вопросы возникали в связи с ними, и особенно при попытке воспроизвести на современных картах точный маршрут Игорева похода. Все ученые сходились в одном: из Путивля Игорь движется на юго-восток, к верховьям Северного Донца. Преодолев реку, дружины сворачивают почти на юг, к месту слияния Донца с Осколом. А дальше? «Слово» говорит нам о битве «на реке Каяле, у Дона Великого». В двух летописных повестях о походе Игоря упоминаются при описании сражений еще реки Сальница и Суюрлий. Но вот незадача: в бассейне большого Дона не существует ныне рек с такими названиями.
Много выдвигалось вариантов, предположений. Наиболее близкой к истине представляется схема, построенная на учете средней величины суточных переходов войска и... на доверии к «мысленной карте» древнерусского воина. Вспомним — дважды звучит в «Слове» прощальное «О Русская земля! уже ты за холмом!».
Это двойное упоминание легко можно отнести к чисто литературным приемам. Но можно увидеть здесь и вполне конкретный путевой знак, «зарубку» на память. По мнению некоторых исследователей, автор «Слова» говорит о порубежном холме, хорошо известном всем воинам и летописцам, — об Изюмском холме, и ныне возвышающемся у слияния Северного Донца с Осколом. Миновав Изюмский холм, дружины спустились к слиянию двух других речек — Тора и Сухого Торца. Тут и была одержана — и довольно легко — победа над передовыми отрядами степняков. А немного севернее, у реки Макотихи (Каяла?), отрезанные от пресной воды, прижатые к соляным озерам, русские задохнулись от жары и пыли...
Обычно между дружинами, ушедшими летовать в половецкую степь, и между оставшимися в тылу княжествами связи не обрывались. Русь то и дело через гонцов, через сторожей-разведчиков и торговых людей получала сведения о своих воинах.
А тут нависла над городами тяжелая тишина предгрозья. И о том, что с Игоревой ратью случилось несчастье, узнали не от своих, а от половцев, шишаки которых вдруг замелькали у частоколов Переяславля и Путивля. Значит, за тылы кочевники спокойны. Значит — беда!..
Ярославна плачет по мужу на городском забрале, плачет до того, как половцы сожгли путивльский острог. Она плачет тогда, когда еще ничего не известно точно. Но это плач предчувствия, и — увы! — безошибочного.
Для того чтобы прочувствовать хоть немного ее состояние, нужно увидеть, как жестоко контрастирует с горем женщины природа, погруженная в сладкий дурман цветения. Сверкая росой под первыми лучами солнца, лежит внизу половина земли. Сады и кустарники в клочьях теплого тумана, бугры и отдаленные урочища — все оцепенело, оглушенное за ночь безумным соловьиным щекотом.
Ярославне, с ее языческим трепетом перед силами природы, земля открывается с путивльской кручи как вместилище необузданных, своенравных стихий — ветра, воды, солнечного огня. И она поочередно обращается с мольбой к каждой из этих стихий.
«Ярославна рано плачет в Путивле на забрале...» Но о каком Путивле идет речь в «Слове»? Казалось бы, все просто: это тот самый город, что известен нам и сегодня. Но почему тогда древние летописцы нигде не упоминают, что он стоит на Сейме? И зачем Ярославна сопровождала мужа к югу, к городу, где ее пребывание становилось бы более опасным, а не осталась дома, в Новгороде-Северском?
В науке о «Слове» возникло даже допущение: был другой Путивль — хорошо укрепленное княжье село под Новгородом-Северским, а ныне его пригород — Путивск. Не там ли тосковала Ярославна, не оттуда ли хотела полететь «зегзицею по Дунаеви»?
Но вспомним еще раз: «Кони ржут за Сулой — звенит слава в Киеве; трубы трубят в Новгороде — стоят стяги в Путивле». Богатырской этой перекличке нужен разбег, нужна эпическая дистанция. Ведь не простой звук служит тут мерой и не простая видимость. Автор «Слова», как и его герой, «мыслию поля мерит». Маленький Путивск, конечно же, не подходит для таких промеров. И потому он скромно остается в стороне от громадных прыжков гиперболической переклички.
«На Дунае Ярославнин голос слышится...» И здесь тоже гипербола, мысленное преодоление пространства. Простой голос от Сейма до Дуная не долетит. Казалось бы, все должно быть ясно и с этим образом. Но почему в тексте упоминается именно Дунай? Ведь помыслы Ярославны устремлены совсем в иную сторону, к горемычной Каяле.
Некоторые исследователи считали, что в данном контексте «Дунай» — символическое обозначение реки вообще, вовсе не имеющее отношения к конкретному Дунаю.
Но верно ли такое объяснение? Ярославна, как известно, дочь галицкого князя Ярослава, называемого в «Слове» Осмомыслом. Вот как говорит о нем автор: «Высоко сидишь ты на своем златокованном престоле, подпер горы Венгерские своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота, меча тяжести через облака, суды рядя до Дуная».
И если автор обращается к могущественному князю с призывом к единению, то не естественно ли, что и Ярославова дочь шлет свои жалобы на Дунай, к «отню столу». И не естественно ли, что, когда Игорь благополучно возвращается домой, приветственные клики долетают и с Карпат: «Девицы поют на Дунае, — вьются голоса их через море до Киева».
Все пространство, на котором происходит действие «Слова», пересечено такими вот связующими «силовыми линиями». Голос ли трубный раздался — он тут же услышан на другом краю Русской земли. Прозвенело ли где стремя — тревожным возбуждением охвачены соседние княжества. Перекатываются над лесами тугие набатные волны. Печальным воплем птицы несется вслед за ними женский плач. Крикнет в поле одинокий оратай — по всей опустошенной стране разольется тоскливое эхо.
