его возраст — редкая седина в густой брутальной щетине.
Он был хорош. Спокоен и твёрд как просроченный пряник. Одна беда: совершенно мне не нравился. Меня не вдохновляли ни его чутко подрагивающие ноздри, ни плотно сжатые губы. Ни перспектива спать с начальником ради места, которое я заслужила и так. Трудом. И упорством.
— А если ужин я закажу? Это ведь всего лишь еда, — пожал плечами он.
— Так, может, и девушку закажите? Это ведь всего лишь девушка, — ответила я.
Он снова засмеялся. Довольно. Плотоядно.
— Заказать — это неспортивно, Степан Аркадьевич. Вот приготовить, — многозначительно кивнула я и, опустив на пол сумку, потянулась к прищепке на его галстуке.
Сняла. Расстегнула пуговицу. Пальцем посчитала сверху вниз до трёх. Перевесила цепочку. Снова застегнула рубашку, прищепку. Честно говоря, давно собиралась это сделать.
— Зажим носят между третьей и четвёртой пуговицей, — пояснила я. А не на уровне пупа, чтобы галстук не падал в раковину. Заботливо поправила аксессуар. И снова повесила на плечо сумку.
— Хм… — он скрестил руки на груди и поскрёб бороду, словно размышляя: и что ж мне делать с тобой такой? Умной, красивой, талантливой, заботливой, — щедро добавила я от себя. — Я слышал, вы ходите на кулинарные курсы. Предлагаете и мне поучиться готовить?
Не слишком много слухов вы обо мне собираете? — так и подмывало поинтересоваться.
На самом деле я подумывала спросить: не хочет ли он поучаствовать в исследовании, связанном с сексом. Вакансия моего партнёра всё ещё открыта.
Но нет, этот пусть тренируется на рыбках.
— Всего одно блюдо, — как бы снизошла я, а потом уточнила: — На мой выбор. Остальное можете заказать.
— Ну-у, если это не рыба фугу, — разулыбался он. Счастливо. Победно.
— Я же не самоубийца, — усмехнулась я, глядя на самочку, что снова бездыханно лежала на дне, как бы намекая, чем всё это может закончиться.
А значит, выбрать блюдо надо правильно.
Глава 4
— И что ты выбрала? — нетерпеливо поёрзала в кресле Вета.
— Я бы предложил ортоланов, — прошелестев по полу колёсами инвалидного кресла, подъехал Гарик, чтобы добавить в наши с Виолеттой бокалы вина.
Наши посиделки втроём в гостиной традиционно завершали вечер дня.
По пятницам я приносила с курсов ужин, поэтому собирались в столовой. Но сегодня был понедельник, и мы ограничились холодным белым вином, под которое делились новостями.
Мы с Виолеттой, две самостоятельных девицы, снимали каждая по комнате в шикарной двухуровневой квартире в центре города. А Гарик за небольшие деньги нам их сдавал. Ради компании. Тридцатилетний парень, прикованный к инвалидному креслу после неудачной вылазки в горы и потерявший по колено левую ногу, с правой, утратившей чувствительность, тоже едва справлялся, но меньше всего он любил говорить о своём увечье и своей жизни. А сегодня и подавно говорила в основном я.
— Это что за хрень такая, ортоланы? — почесала Виолетта упругий живот под майкой коротенькой пижамы.
Спортивная сорокалетняя Виолетта, старшая медсестра в городской больнице, Гарика, во всём остальном, кроме ног, вполне здорового парня, совсем не стеснялась, упирая на возраст и профессиональный цинизм. Её накачанным ручищам и опыту действительно не было цены, когда в редкие дни душевной невзгоды Гарика в отключке приходилось вытаскивать из ванной или перекладывать из инвалидной коляски в кровать, иногда под капельницу. В остальное время у нас была наиприятнейшая компания: изысканно язвительный и умный до неприличия Гарик, простая компанейская Виолетта и я. Иногда к нам присоединялись мой старший брат Вадим и его девушка Марина. Но не сегодня.
— Ортоланы или садовые овсянки — это маленькие певчие птички, вроде воробьёв, которых во Франции считали деликатесом. Поэтому веками мучили, топили в алкоголе, жарили, а потом ели целиком, прикрывшись с головой салфеткой и похрустывая маленькими костями.
— А зачем прикрывать голову салфеткой? — удивилась Вета.
— Со стыда, конечно, — хмыкнул Гарик.
— Традиция, — добавила я. — Я, кстати, тоже подумала про ортоланов, которых давно во Франции давно запретили. Потом про касу марцу…
Гарик прыснул. Виолетта перевела взгляд с него на меня и вызывающе отхлебнула вино.
— Это гнилой сыр, — пояснила я для неё без лишних вопросов. — Традиционный деликатес в Сардинии. Готовится мухами. Личинки мух помещают внутрь сыра пекорино, те его переваривают, доводя до нового уровня ферментации, а потом сыр едят вместе с этими живыми опарышами.
— Кстати, опасная вещь. Желудочный сок не всегда их убивает, а личинки могут пробурить желудок или кишечник. Опасная, но вкусная, — добавил Гарик, откинув с лица длинные тёмные вьющиеся волосы, чистые, свежие, вкусно пахнущие.
Когда не стягивал в хвост, он был похож с ними на Иисуса Христа с картины Ива̀нова, того, что останавливает Марию Магдалину «Не прикасайся ко мне», а когда стягивал — тоже на Христа, только другого, с картины Поленова. В общем, как ни крути, ему бы превращать воду в вино, ходить по воде и прощать грешниц, а он язвил, пошлил, козлил и всячески портил себе карму. Хотя иконописный образ, глядя в его большие тёмные глаза, с трудом получалось выкинуть из головы.
— Надо бы тебя подстричь, — сказала я. — Хотя бы кончики.
Тогда волосы лягут тугими мягкими спиралями, ещё красивее и непослушнее, чем сейчас, когда он заправлял их за уши.
— Только не говори, что ты ел, — брезгливо сморщилась Вета, напомнив про сыр. — Хотя о чём я? Ты же сказал: опасно.
— Да, опасность — моё второе имя, — скривился Гарик, не выносящий банальности, и посмотрел на меня. — Надо бы, но необязательно, если тебе некогда, пусть растут, — тряхнул он головой, прекрасно зная, как нравятся мне его кудри. — Ну и что ты предложила? — сверлил он меня взглядом. Блестящим от вина и слегка тоскливыми. А может, просто так падал свет.
Я прикрылась бокалом, делая вид, что пью: увы, но
