братец.
Ну, давай посмотрим на твой высший пилотаж, - пробурчал Марат, всем своим видом демонстрируя, что его оторвали от дела необычайнейшей важности.
Закончились эти занятия практическим флиртом совершенно неожиданно. В тот день Марата и Илью послали в Центр, за хлебом.
Парнишки шли, разговаривая о чем то своем. Совершенно никого не трогая и не задевая. Почти рядом с деревенским магазином (который по сути был простым ларьком) стояла коробка от военного автомобиля. В ней ютился пастух, дядя Гена, с собакой Альмой. Это временное жилище для пастухов стояло здесь всегда, сколько Марат себя помнил. Привезли его сюда в незапамятные времена, когда ферму ещё только построили. Хотя какая ферма? Два огромных загона, вытоптанные в ноль, и будка, где коров доили, на пять-шесть дойных мест. Коров запускали из первого загона, выдаивали, и прогоняли во второй. Делалось это дважды в день. В одиннадцать дня, и в восемь вечера. И вот когда шла дневная дойка, (а это часа два или три) - у пастуха было время передохнуть, для чего ему и привезли временное пристанище, подальше от фермы, поближе к магазину.
Дядя Гена, как и многие пастухи до него - так и ночевал в этой будке. Целую неделю, пока не прибывал сменщик - дядя Валя. Геннадий любил выпить, желательно каждый день. И сегодня у него были гости - какой-то мужичок и тетка. Втроём они сидели на скамейке перед будкой, и о чем-то разговаривали пьяными голосами.
На улице стояла жара, больше никого не было. И ничего не предвещало несчастья. Но в какой-то момент дядя Гена отвлекся от беседы, увидел пареньков, и сказал одно слово:
Фас!
Что это было? Временное помутнение сознания на ровном месте? Объяснения тут бессильны, честно говоря... Альма, здоровенная овчарка черно-рыжей масти рванула к паренькам.
Марат побежал от нее. А Илья замешкался. Псина схватила его за ногу – и сразу же отпустила. Может Геннадий успел ей крикнуть "ко мне!" или "фу"? Марат этого не слышал. Они побежали обратно к себе домой, Илья с каждым шагом прихрамывал все больше и больше. Потом остановился, задрал штанину. На тощей мальчишечьей икре, параллельно, справа и слева - кровоточили две глубокие ровные вмятины. Марат взял брата под руку, и ни слова ни говоря они доковыляли до крыльца. Потом были охи, и вздохи, и крики-вопли, машина соседа, на которой Илью увезли в районный центр, в больницу. А потом привезли, с уколом и туго перевязанной ногой. А Марат все сидел и смотрел в одну точку.
Вот оно как, вот так вот бывает. Идёшь ты, идёшь, и вдруг у тебя три секунды на всё, и про всё. А ведь он... Любил. Да, по-настоящему любил своего младшего непутёвого, озорного, и одновременно серьезного братца. Худого, с тонкими чертами лица, всегда с непослушной копной на голове. Да, он всегда думал, что готов за любого из братьев-сестер отдать жизнь, не задумываясь. А вот как оно на самом деле... Глубокий, бессильный стыд затопил сознание. Сотни и сотни раз Марат проигрывал бег Альмы, и свое позорное бегство. Вот тебе и старший брат, вот тебе и любовь на всю жизнь!
Ну как же так?
Ну как же так? - всплеснула руками бабка. - Ну и какого черта вы собаку дразнили?
"Это что ещё за …."? - чуть не вырвалось у Марата.
Но, поборов себя, вслух сказал:
Бабуль, не делали мы ничего. Просто шли. Он взял, и натравил собаку.
Да мне уж все рассказали, - продолжала бабка. - Шли, орали, камень бросили, Гена едва успел среагировать.
И Марат все понял. Ну конечно, у Гены два взрослых свидетеля. Взрослые же не врут, ага, конечно, зачем им? И против троих взрослых - два пацана, которых прекрасно знают в деревне как мелких хулиганов. Ну да, а как же? Все вместе и в сады лазали за яблоками и сливами, и грубили, и много чего ещё. Никто не поверит, не вызовет полицию, да если и вызовет, все повторится. Марат чуть слышно скрипнул зубами.
Вы то хоть нам верите? - спросил он сестер гораздо позже, вечером, когда все страсти улеглись.
Верим конечно, - сказала Ленка, а Женька утвердительно помотала головой. Но Марат уже хорошо видел, он научился. Если говорить в процентах, то на пятьдесят один - девчонки верили. И на сорок девять - нет.
Ладно, - резюмировал Марат - Ладно...
В добавление ко стыду пришла злость. Но где-то он читал, что злость гораздо лучше отчаяния, и сейчас в полной мере убедился. Он достал дневник из сумки, открыл его. Напротив строки "способность защитника" у него стояла восьмерка. Да, именно на столько он оценил это свое качество. После многих лет тренировок, после сотен открытых ковров и соревнований в борьбе, после стольких побед, и даже титулов - он осознал что не способен защитить брата, любимого человека - ни от собаки, ни от лжи. Минимальный авторитет деревенского пастуха-забулдыги и строка закона оказались гораздо сильнее его способностей. Как сказал бы Федор Михайлович (Достоевского Марат тоже читал, заинтересованный отношениями Раскольникова и Мармеладовой) – «тварь он дрожащая и права не имеет». Экзамен провален. Пока - провален. Впереди пересдача. Он твердой рукой зачеркнул "восьмёрку"...
Прадед Марата, умерший лет пять назад, был фронтовиком. Великую Войну он встретил в охране аэродрома под Минском. Потом было отступление. Так как дед к тому времени был комсомольцем, его и записали в особый комсомольский штурмовой отряд. Он стал штурмовиком. Прадед о войне рассказывал мало. Вспоминал обычно, как их гоняли - днём и ночью, по болотам и холмам, по лесам и полям - и чтобы ничего не звякнуло, чтобы ни одного шороха. Кто-то запнулся, упал со стуком - и по новой, на исходную позицию. Это ближе к Берлину штурмовые бригады шли во весь рост. За пятидесятитонными непробиваемыми танками, закованные в сталь панцирей как гоплиты, рыком выбивая остатки мужества из противника. А тогда, в сорок втором и третьем - они без всяких танков, ночью, целой бригадой, абсолютно бесшумно добегали до окопов противника и вырезали там всех, без единого выстрела. Михаил Александрович (так звали прадеда) - усвоил штурмовую тактику накрепко. Ничего не боялся. Однажды применил свои умения в мирной жизни - и совершенно естественно угодил в тюрьму. Где быстро получил авторитет, и огромного орла во всю грудь.
Прадеда боялись. Все вокруг. Кроме Марата. Потому
