Это просто, — улыбнулась моя принцесса. — Запрём в ларец с драгоценностями из моего приданого. Смотри, вытащим футляры, положим книги, а украшения — поверх. Если вор сломает замок, он, я думаю, заберёт бриллианты.
Когда мы заперли книги секретным замком и Виллемина спрятала ключ, у меня немного отлегло от сердца.
Действующая камеристка Виллемины, та самая леди Оливия, распорядилась, чтобы мне помогли одеться как подобает, — и вышло представление не хуже, чем в балагане. Ко мне приставили нервную девицу, которая упала в обморок при виде Тяпы. Леди Оливия и стайка фрейлин привели бедняжку в чувство, она увидела мою клешню — и снова отъехала.
— Глубокоуважаемая леди, — сказала я тогда, — нельзя ли отыскать среди прислуги кого-нибудь покрепче? Костюм, который мне принесли, прекрасен, но зашнуровать корсет сама я не смогу, а выйти в рубашке будет слишком смело.
Оливия побагровела и фыркнула: спорить с такой, как я, ей было фи. Кажется, она надеялась, что уже к вечеру ноги моей при дворе не будет.
— Повернись ко мне спиной, Карла, — смеясь, сказала Виллемина. — Я тебя зашнурую. Могу это сделать, совершенно не роняя достоинства.
— Я бы не сказала, ваше высочество, — заметила Оливия.
— А в ваших услугах мы больше не нуждаемся, — сказала Виллемина и отослала её жестом, как горничную.
Оливия и выводок фрейлин удалились, пытаясь одновременно выглядеть и почтительно, и обиженно, а мы остались.
Так принцесса зашнуровала некромантку — и обе хихикали в процессе.
* * *
Мы не вышли к завтраку. У нас продолжалось сплошное веселье, мы наелись булочек с джемом, а пили не молоко, а кавойе — модную новинку с Чёрного Юга. Виллемина научила меня добавлять туда взбитые сливки, мы выпили по паре чашек. Я впервые за целый год наелась с утра и чувствовала себя блаженно. Дело слегка портило только зелёное платье, которое мне догадались принести: цвет совершенно не тот, что нужен бы, и сидело плоховато.
Я сильно похудела. И хоть платье делалось по модной картинке, всё равно я смотрелась как ведьма из баллады: тощая, черномазая, в зелёном. Как Адарика из Дремучего Леса.
Без муфты.
Но Виллемину это нисколько не тревожило.
— Пусть привыкают, — говорила она, улыбаясь. — К тебе, к твоей ладони, к тому, что ты моя. И с зелёным платьем здорово вышло. Мне тоже надо было надеть зелёное.
И к моим неприлично коротким волосам Виллемина приколола веточку плюща из зелёного шёлка. Я смотрела на себя и думала, что отец бы порадовался: я выгляжу настолько хорошо, насколько вообще могу. Вот тут-то за нами и пришли.
Оливия сообщила, что её высочество желает видеть государь.
Я посмотрела на Вильму, а она чуть кивнула:
— Да. Ты пойдёшь со мной. И Тяпу возьми.
Я щёлкнула Тяпе пальцами. Я уже верила Виллемине. Но коленки у меня тряслись, а новые туфли оказались слишком тесными. Мне хотелось всё время обдёргиваться, поправлять всё, было ужасно неловко в этих туфлях, в зелёном платье, с Даром, который лежал пеплом всё утро, а сейчас начал потихоньку разгораться, — и я рассердилась на себя. На свою девчоночью слабость и трусость. И сработало: злость вздёрнула мне подбородок, выпрямила спину, а Дар ощущался как огненные доспехи.
Здесь всюду были наши враги.
Повоюем.
Дворец кишел челядинцами и прислугой. Лакеи торчали на каждом шагу. Мне казалось, что они попадаются на пути нарочно, чтобы церемонно поклониться. В нишах стояли королевские гвардейцы. Сновали фрейлины. Кроме того, в больших гостиных сидели просто толпы всякого народу, и тот народ вёл себя совершенно бесстыдно: вскакивали и глазели. Один молодой лох… то есть аристократ прямо пальцем показал на Тяпку. Как в порту. Я с трудом удержалась, чтобы не показать ему язык, но нос сморщила: как ты ко мне, так и я к тебе, не воображай. А одинаковые тётки в невероятно модных платьях — печатный шёлк из Златолесья — одинаково вскочили и выдали хором:
— Ай-ай-ай, душенька, нельзя же так!
Я на них посмотрела и сделала ручкой — и они сели. И я добила:
— Можно. Её высочеству — можно. Ясно?
У них чуть глаза не повыскакивали. А Вильма сжала мне правую руку — и я поняла, что всё идёт правильно. Теперь надо было только не испортить всё в покоях у государя.
Стоило только войти в его покои, как запах смерти чуть с ног меня не сбил. Я Даром услышала, как заскулила Тяпка.
Нет, на самом деле пахло пачулями, живыми цветами и ароматическим воском. Даже запах лекарств почти не ощущался. Но у меня внутри головы воняло смертью, тяжёлой, грязной смертью, так, что дышать было больно. Наверное, это у меня на лице нарисовалось, потому что Виллемина сказала:
— Теперь понимаешь?
Она знала. И ей было по-настоящему грустно от этого.
Виллемина приоткрыла дверь в кабинет и спросила:
— Вы позволите войти, государь?
— Малютка! — отозвался весёлый голос. — Я жду тебя, малютка. Собираюсь браниться. Входи сейчас же.
И от этого весёлого голоса у меня горло перехватило. Я поняла Виллемину.
Король Гелхард не столько сидел, сколько почти лежал в очень глубоком кресле, с подушкой, подложенной под спину. Ему газетёры тоже льстили, но в другом роде: раньше он наверняка был просто великолепен. Высоченный красивый мужчина с тем самым чётким профилем, крючковатым носом, как соколиный клюв, который всё Прибережье знало по монетам и гравированным портретам на бумажных деньгах. Только сейчас красота уже давно пропала.
Он весь ссохся, как мумия. Был коричнево-жёлтый, восковой. Когда-то прекрасные кудри поседели и поредели. Но взгляд…
Глаза у него были удивительной, уже нездешней какой-то ясности. И он улыбался ртом, похожим на шрам.
Вильма присела рядом с его креслом на низенький пуф, а я встала за её плечом. Тяпа села у моей ноги и внимательно принюхивалась, будто душу государя обнюхивала. А государь разглядывал нас, но его взгляд меня не злил.
С любопытством смотрел. Поражённо, да. Но без злобы.
— Вот, значит, куда бегала нехорошая девочка, — сказал король. — Одна, ночью, без охраны, в трущобы… Тебе следовало бы сто раз написать в прописях «я никогда больше не буду сбегать и рисковать». А ещё лучше — вышить это на платке и носить с собой.
— Это ведь жестоко, государь! — жалобно сказала Виллемина. — Я вышивать не умею.
— Не будь я милостив, — сказал король, щурясь, —
