Плотный мужчина за школьными дверями скользнул по нам цепким взглядом.
— Правда, он смотрит еще, чтоб не пронесли наркотики или оружие, — добавил Финнеган. — Бывает, в школах ребята, накурившись до одури, начинают стрелять...
Синтия наверняка сюда позвонила, и нас ждали. Особенно приветливо встретила нас Элен Трои, чья дочь-балерина побывала на Украине. Элен, как и ее веселый класс, нисколько не удивилась облику моего поэта, хотя, по-моему, они его не знали. Ничего не скажешь — американцу и в голову не придет осудить тебя за внешний вид или даже косо взглянуть, конечно, если речь идет не об особых случаях — свадьбе или официальных приемах.
Школьники старательно исполнили для нас испанский танец «фламенко», яростно вращая глазами и топая каблуками, и задали массу вопросов, начиная от погоды в Сибири и кончая политикой. Но дело совсем не в том, о чем они спрашивали. Меня поразила раскованность их поведения, открытость и доброта, самостоятельность и смелость суждений. Ребят никто не готовил к встрече, не подсказывал вопросы (часто по-детски наивные). Им предложили интересную игру в общение, и они с удовольствием приняли правила этой игры и увлеклись ею. Их никто не организовывал, никто не давил своим взрослым авторитетом — Элен Трои стояла в сторонке с доброй, чуть снисходительной улыбкой на лице. Деловито, с чисто американским практицизмом ребята говорили о своих будущих профессиях, знали, кто сколько зарабатывает. Финнеган прочел самое простое свое стихотворение — о траве и солнце — и спросил, не хочет ли кто стать поэтом. Класс промолчал. Пожалуй, Финнегану суждено остаться пока единственным поэтом этой школы...
Когда мы вышли на улицу, солнце уже спряталось за небоскребами, и я деликатно намекнул Финнегану, что неплохо бы определиться с ночлегом. Еще по прилете в аэропорт Кеннеди мы поставили в тупик американских чиновников: не могли указать в анкете адрес проживания.
— Едем ужинать,— бодро объявил Финнеган,— там соберется вся команда шхуны.
В ирландском кабачке, куда мы попали затемно, было уже не протолкнуться. Высокий мулат в бейсбольной кепочке, с могучими плечами, обтянутыми красной майкой, раздавал по три синеньких талона на пиво. Все брали кружки с пивом и обильно накладывали в тарелочки закуску — блюда громоздились на столах вдоль стен. Вот в такой-то непринужденной обстановке (телевизор — за стойкой, игральные автоматы — в углу) хозяева выбирали себе гостей на постой. Я достался невысокой блондинке с бледным лицом по имени Джоан. Узнав, что она состоит в обществе любителей русской литературы и языка и объясняется по-русски, я с облегчением вздохнул.
— Но мой «русский» так себе,— добавила Джоан,— а муж говорит прекрасно. Он ждет дома с ребенком.
«Ну, уж наговоримся обо всем всласть»,— мелькнуло в голове. В предвкушении интересного вечера я в самом радужном настроении тронулся за своей хозяйкой. Миновав у подъезда машины, в которые рассаживались довольные гости, Джоан вопросительно посмотрела на меня:
— В такое позднее время мы вряд ли найдем здесь такси. Но где-то неподалеку вход в метро.
— Метро так метро, мне еще не приходилось в нем ездить,— как можно бодрее поддержал я Джоан, подумав, что поездка в такси дороговата для работницы библиотеки.
И мы двинулись по темным закоулкам, обходя мешки с отбросами и груды пустых картонных коробок. Не встретив ни души, мы наконец наткнулись на вход в метро, но он был перегорожен замкнутой цепью. Продавец соседнего магазинчика, разгружавший с грузовичка корзины с цветами, объяснил, что время уже позднее и нужно найти «дежурный» вход в метро. Эти многочисленные входы в метро возникали внезапно в первых этажах домов или даже прямо в тротуаре, как норы, но все были закрыты. Измучившись, мы наконец нашли долгожданный открытый вход. Каблучки Джоан призывно стучали где-то впереди, и я мчался вслед по безлюдным переходам, вспоминая из прессы о всех убийствах, совершенных в знаменитой нью-йоркской подземке. Наступила уже полночь, и бездомные безмятежно спали по углам, завернувшись в газету или спрятавшись в коробки.
Здесь много линий, и, меняя поезда, можно быстро достичь любого района гигантского города, соответственно опустив не один жетон. Мы тоже отыскали свой поезд и вскочили в совсем новенький вагон, избавившись от какого-то сумасшедшего, истошно оравшего на платформе. На следующей остановке вошел меднолицый человек с выстриженной «под горшок» головой, одетый в обтягивающие брюки со штанинами разного цвета — желтого и зеленого. У него был стеклянный, остановившийся взгляд, заторможенные движения.
— Наркоман,— прокомментировала Джоан,— у нас в квартале живет весь юг Европы, многие употребляют наркотики — я нагляделась.
Открылась дверь, и величавый полицейский ввел потрепанного человека со всклокоченными седыми волосами, прижимавшего рукой бумажный сверток. Бездомный явно нарушил какие-то правила. Блюститель порядка зорко оглядел вагон, приметил нашего разнобрючного соседа, и на душе у меня сделалось спокойнее.
Вышли мы самые последние из метро, но на углу улицы, где проживает Джоан, еще кипела полночная жизнь. От освещенного ресторанчика несся пронзительный женский визг: две грудастые девицы теснили с тротуара рыжую толстушку, конкурентку в ночном бизнесе, явно посягавшую на чужую территорию.
— Рядом и мой дом,— удовлетворенно произнесла Джоан, и я облегченно вздохнул.
У входа в квартиру на втором этаже нас ждал муж Джоан.
Он протянул руку и представился:
— Саша. Стою здесь, чтобы не звонили. Бенджамен спит,— пояснил он и вежливо осведомился: — Как самочувствие после подземки? — Говорил он без всякого акцента и, заметив вопрос на моем лице, добавил: — Да, я иммигрант, уехал шесть лет назад с матерью из Ленинграда.
Саша явно стремился пообщаться с земляком, сам предложил вытащить для меня диванчик из спальни в проходную комнатку. Узнав, что я тружусь в «Вокруг света», признался в своей юношеской любви к нашему журналу. Но тут Джоан увела его на кухню, и там неожиданно вспыхнул скандал, непонятный, как все семейные ссоры, для посторонних.
Притулившись на своем диване, я вначале надеялся на примирение противоборствующих сторон, но по доносившимся русским ругательствам, как ни прискорбно, из нежных дамских уст, понял, что мира нашему дому не видать, во всяком случае, в эту ночь.
Не думайте, что мне хочется изнутри копнуть американскую семейную жизнь. Ссорятся, как известно, все супруги во всем мире. Для развития ночных событий важен главный эпизод скандала.
Когда Джоан стала отсылать мужа к его матери, то Саша объявил права на сына Бенджамена.
— Ах так! — вскричала Джоан и пантерой метнулась к телефону.
— Полиция! Мой адрес... — Она все же успела сообщить адрес и о захвате принадлежавшей ей площади.
Несправедливость вывела из себя вяловатого Сашу, и он, схватив трубку, с корнем вырвал ее из новейшего американского телефона, даже вместе со шнуром.
Дальнейшее течение ссоры меня моментально перестало интересовать. Я обреченно приготовился к малоприятной встрече с полицейскими, и те не заставили себя ждать, позвонив минут через пятнадцать. Когда они возникли во всем боевом великолепии на пороге, как карающая десница господня, я просто не выдержал и отвернулся. Мысли в голове испарились, проносились лишь отдельные знакомые слова: «паспорт... виза... прописка... протокол... задержание...»
Тем временем полицейские, строго указав Саше дубинкой на стул, выслушивали Джоан. Хотя она им демонстрировала ушибленную ногу, пыталась изложить всю подноготную иммигранта Саши, полицейские стояли на твердой позиции невмешательства в семейную жизнь без достаточных оснований.
Невнимание полицейских к моей особе усыпило бдительность, и я стал разглядывать ближайшего крепкого негра в рубашке с короткими рукавами, расстегнутой на могучей груди. Воротничок рубашки украшали звездочки, у плеча — полицейская эмблема, но прежде всего привлекал внимание широкий кожаный ремень со сверкающей фигурной пряжкой. На нем висели наручники, а из расстегнутой кобуры торчала рифленая ручка кольта. Второй, с усиками, больше молчал и поглядывал на меня, поигрывая тяжелой дубинкой.
Я скользнул по нему взглядом и снова уставился в раскрытый словарь.
И тогда он произнес:
— А это кто? — И повел в мою сторону дубинкой.
Возможно, он проницательно предположил, что я и есть тот третий, из-за которого заварился сыр-бор. Не знаю.
Только Джоан, увлекшись пересказом своих семейных неурядиц, равнодушно обронила:
— Это просто русский. Гость.
Потом я прикидывал, как бы среагировала наша родная милиция на заявление в московской квартире:
«Это просто американец». Да... а тут полицейский и бровью не повел, словно каждое дежурство встречался с русскими. Даже не потребовал мое удостоверение личности. Как бы он, интересно, воспринял мой временный заграничный паспорт в разгар ночного семейного скандала? И тем более без нью-йоркской прописки?
