— Теперь смотрите внимательно,— сказал Хосе. Он зашел в воду по пояс и палкой стал похлопывать по воде. У нас с Леонелем глаза полезли на лоб. Крокодил торпедой устремился на Хосе и на расстоянии двух метров раскрыл пасть. Охотник мгновенно ловким движением сунул палку в глотку рептилии тем концом, к которому была прикреплена веревка. Челюсти животного сомкнулись, но крепкий шест не сломался. Тогда крокодил, стараясь вырвать кусок из своей мнимой «жертвы», начал вращаться (крокодилы не дают, так сказать, «заднего хода» и «вырезают» куски мяса, а не откусывают). Постепенно веревка, торчащая у рептилий из пасти, обвивалась вокруг челюстей животного: таким образом оно само себе сделало «намордник». Остальное было делом техники. Хосе подскочил к рептилии, затянул веревку на пасти, вывернул крокодилу передние лапы за спину и, стараясь избежать яростных ударов хвоста, выволок его на сушу. Через несколько секунд связанное беспомощное животное лежало на берегу.
— Вот так это делается,— удовлетворенно сказал кокодрилеро.— Конечно, это дедовский способ, сейчас крокодилов ловят иначе, да и крупного крокодила так не возьмешь. Но наши предки не знали другого способа охоты. Это были смелые люди. Дав мне отщелкать несколько фотографий, Хосе освободил пленника, и тот, неуклюже виляя хвостом, пополз к спасительной воде, в свой крокодилий рай.
А. Рей-Карро Гавана
Несколько лет назад я приехала в Иваново, интересуясь историей ивановских ситцев, и впервые услышала имя Бурылина. Интуиция подсказывала мне, что за этим как-то глухо, вскользь и все-таки не случайно упоминавшимся именем скрывается сложная, талантливая и противоречивая судьба. Но время, когда начало выходить из забвения наше истинное прошлое, тогда еще не наступило...
И вот я снова в Иванове. В городе уже работал музей ивановского ситца и действовал недавно возникший клуб краеведов-неформалов «Иваново-Вознесенск». Познакомилась я и с комиссией, созданной при клубе, которая начинала изучение и пропаганду наследия Бурылина.
Штрихи биографии Дмитрия Геннадьевича Бурылина таились в пожелтевших подшивках «Нивы» и «Русского слова», в «Иваново-Вознесенском губернском календаре», в немногих современных изданиях. Но, пожалуй, самыми богатыми источниками информации оказались архивные документы: воспоминания о Бурылине дочерей и родственницы А. П. Носковой, его деловые записные книжки, письма, сведения о фабрике, написанные им самим, воззвание Бурылина к жителям и рабочим Иваново-Вознесенска, духовное завещание... Почерк торопливый, бегущий, порой невнятный, свойственный человеку бурному, деятельному, увлеченному. И даже потом, когда в подвале бурылинского особняка я увидела его портрет (хозяин дома оставил на потолке портреты — медальоны своей семьи), на котором он выглядел этаким преуспевающим фабрикантом, чувство большой духовности этого человека меня не оставляло.
Раскручивая виток за витком историю жизни Бурылина, я отчетливо поняла, в какой крепкий узел завязались его судьба и судьба его края...
«Дед отца — Диодор Андреевич Бурылия был крепостным графа Шереметьева, владельца обширного имения с селом Ивановом. Получив вольную, он, будучи набойщиком, приобрел светелку; в 1812 году основал набивную фабрику и выстроил себе дом на левом берегу Уводи, за пределом села Иванова» (из воспоминаний Софьи Дмитриевны Кузьминой, младшей дочери Д. Г. Бурылина»).
В этом доме через сорок лет и родился Дмитрий Геннадьевич. Только в 1905 году, пригласив знаменитого тогда архитектора А. Ф. Снурилова, Бурылин надстроил и перестроил в стиле модерн каменный дом деда, украсив особняк лепниной, витражами итальянской работы, мраморными лестницами. Ныне в этом особняке и разместился музей ивановского ситца. А напротив высится массивное, словно возведенное на века, здание историко-краеведческого музея, который создал, построил и подарил городу Бурылин. Место для своего музея он выбрал не случайное: именно там, напротив их родового дома, стояла набивная фабрика Диодора Андреевича. Дмитрий Бурылин очень интересовался своей родословной и на основании архивных данных, находившихся в конторе графа Шереметьева, проследил жизнь семи поколений. Предки Бурылина «за строптивый нрав» были высланы с Новгородчины на «пустопорожние» земли еще, видимо, при Иване Грозном. Были они старообрядцы-беспоповцы, и только дед Бурылина перешел в единоверие, получив имя Диодор вместо Федор. Кстати, религиозные корни семьи сказались, думается, на принципах жизни Дмитрия Бурылина.
Дом Диодора Андреевича был первым за рекой Уводью. Вокруг него стали отстраиваться и другие вольные люди — так появился Вознесенский посад. Сохранившиеся до наших дней краснокирпичные здания фабрик на берегах Уводи и окрестных ручьев помогают, при известном воображении конечно, представить прошлое этих мест.
...Село Иваново, известное еще с 1561 года, славилось льняными холстами. Лен здесь рос хорошо, рек и речушек на этой земле было вдоволь (для обработки льна нужна вода), и цикл его производства длился круглый год — вот и растила лен почти каждая семья, а долгими зимними вечерами ткали при свете лучины, чтобы свезти холст на ярмарку в Москву.
Диодор Андреевич застал еще время ивановских холстов (с них начинались ивановские ситцы), научился набивать на тканях узоры: отсюда и пошло название профессии — «набойщик». Первые краски были олифа да сажа. Художественное чутье было у ивановских крестьян в крови: в этих краях испокон лека жили иконописцы, рядом с селом Ивановом располагалась слобода Иконниково, неподалеку — Палех и Холуй. Традиции деревянной резьбы, привычной для этих мест, помогли мастерам-резчикам изготовлять «манеры» — деревянные набойные доски с узором. Суровый холст, черные сажевые перекрестия орнамента, живо напоминающие о деревянной резьбе,— так выглядели набойки XVII—XVIII веков.
Архивы сохранили имена многих предпринимателей, и первое среди них — имя Осипа Степановича Сокова. Он жил во второй половине XVIII века, но делами и талантом своим смотрел в век XIX...
Не было, наверное, в Иванове человека, который не знал бы Сокова. Знал его, надо полагать, и Диодор Андреевич, коли приобрел светелку, где набивали вручную хлопчатобумажную ткань. Не льняную, заметьте, а хлопчатобумажную. Человек острого ума, цепкий, «капиталистый» крестьянин, как говорили тогда, он, видимо, по достоинству оценил новшества Сокова, который одним из первых в этих местах стал работать с хлопком, ввел органические красители, изменил и технологию окраски, перейдя на новый, «заварной» способ крашения. Не узнать и рисунка на соковских тканях: распустившиеся розы, хороводы цветов, колосья, переплетения стеблей и трав, в основном на светлом фоне, отчего и называли эти ситцы «белоземельными».
Одно за другим росли в селе Иванове и Вознесенском посаде во времена деда Бурылина набойные заведения и мануфактуры. Особенно после 1812 года, когда в Москве от пожаров и разрушений погибло много фабрик. Производство холста постепенно исчезает, прочно утверждается хлопок, поначалу только иноземного происхождения: грубая восточная бязь, тонкий ост-индский и английский миткаль. Набивка по миткалю высокого сорта и носила название — ситец. Со временем ивановцы стали изготовлять свой миткаль, вытеснивший привозные ткани. «Журнал мануфактур и торговли» 1830 года свидетельствует: «Нет почти ни одного дома, ни одной крестьянской избы в окружных селениях, где бы не ткали миткалей, кашемиров, нанки, холстинок и проч. или не набивали ситцев, выбойки, платков, шалей». И добавляет: «Можно бы назвать сию округу Российским Манчестером».
Диодор Андреевич много работал, много ездил. В архиве хранится, например, билет на право Диодора Бурылина занять лавку на Нижегородской ярмарке. Железной дороги тогда не было, в лесах прятались разбойничьи шайки, и каждая поездка на лошадях — на Ирбитскую, Нижегородскую, Макарьевскую или Ростовскую ярмарку — была настоящим и опасным путешествием. Во время одного из таких путешествий Диодор Андреевич погиб.
«Меня мучит этот способ добывания денег для моего музея и библиотеки...» (из письма Д. Г. Бурылина к Л. Н. Толстому).
Слова эти Бурылин напишет через много лет после того, как принялся поднимать хозяйство, запущенное его отцом. Отец был человеком болезненным, любил покутить, умер рано, оставив после себя лишь векселя, закладные и... пятерых детей, лишенных практически средств к существованию. Старший брат Дмитрия, Николай, поступил на службу, а Дмитрий начал свое дело, и начал весьма необычно.
Однажды он увидел котел, который какой-то фабрикант, переоборудуя фабрику, выбросил за ненадобностью. Вместе со своим другом рабочим-татарином Алимом перетащил его на лямках по реке Уводи. Тащили через весь город, к потехе ивановских жителей. Потом Дмитрий отремонтировал котел и в 1868 году организовал свою «заварку» — маленькую фабрику полукустарного типа. От постоянной работы с водой и физического напряжения он заболел ревматизмом, который преследовал его всю жизнь.
