Особенно ценится соль Эль-Джуфа — там и находится Тауденни. Эль-Джуф в переводе означает «брюхо». На самом же деле «брюхо» — самая пустынная и враждебная для человека местность в Сахаре. В этой бессточной низменности неподалеку от Тауденни лежат руины Терхаз-зы. Арабский путешественник Ибн Баттута в XIV веке писал о Терхаззе, что это непривлекательная деревня с той особенностью, что ее дома и мечеть построены из блоков соли и покрыты верблюжьими шкурами. Там нет деревьев, один песок. В песке — соляная шахта. Жители ищут там соль и достают ее в виде толстых пластин.
Жители соляной столицы сильно зависели от прибывающих туда караванов с продовольствием. Нередко случалось так, что из-за задержки каравана люди погибали. В древности соляные пластины Эль-Джуфа оплачивались золотом. Поэтому Терхазза была предметом ожесточенной борьбы между марокканскими султанами и великим владыкой империи Гао аскией Даудом. Соль направлялась караванами в Томбукту и Гао и уже оттуда распространялась от Чада до Сенегала. В Тауденни залежи оказались богаче, и соляная столица перекочевала туда.
— Осторожней, у них очень острые шипы, можно шину проткнуть.— Али показал на засохшие стебли с круглыми желтыми, размером с кулак, плодами.
Я не поверил и остановился.
— Ты смотри, какие прочные.— Николай попробовал отломить колючку.
— Это дикие арбузы,— пояснил Али.— Видите, как разрослись. Эти колючки только верблюд может жевать.
Али вел нас долиной Тилемси. В течение всего года на огромных пустынных пространствах, примыкающих с запада к плато Адрар-Ифорас, сухо. Но стоит пройти дождю, как засоленная почва взбухает и поднимается, как тесто на опаре. Поверхность высыхает, а под коркой еще долго сохраняется клейкое месиво.
Ни Али, ни тем более мы не знали и даже предположить не могли, что ночная буря выплеснула свою влагу в долине, на подходе к плато. Одна за другой попадали в солончаковые ловушки машины. На колеса накручивались пласты грязи. Когда грязь забивала все пространство под крылом, ее выдавливало наружу. Каждая машина скальпировала поверхность, вырезая по две полосы шириной до метра, и скручивала их, словно ковровые дорожки. Буквально на каждом шагу отбивали лопатой глинистую массу.
Чудом выбравшись на каменистую почву, мы почувствовали себя спасенными. Только Али угрюмо молчал, вглядываясь в горизонт. Чувство опасности его не подвело. В первой же низине машина провалилась. Камни ушли в творожистую массу, и автомобиль увяз по двери. Лебедки оказались бесполезными. Нам пришлось приподнимать автомобиль домкратом и заталкивать в ненасытное чрево камни, много камней, пока наконец не появилась упругость. Этот способ предложил Фелеке. Именно так вытаскивают они застрявшие машины у себя в Эфиопии. Очень помогли оказавшиеся случайно поблизости пастухи-туареги.
К полудню удалось вырвать машину. Солнце едва пробивалось сквозь толщу поднятой ночью пыли, и желтый воздух казался еще более горячим. Взглянув на ребят, я оторопел. Вместо Виктора, Николая и Олега три негра — таращили на меня глаза, расплываясь в белозубых улыбках.
— Посмотрите на себя,— посоветовал я, лихорадочно соображая, что все же произошло.
— Не волнуйтесь, вмешался Али,— краска легко смывается водой. Если вам не нравится, надо несколько раз простирнуть таггельмуст, тогда он перестанет краситься. У нас его не стирают. Краска очень полезна, кожа становится гладкой, ранки заживают.
Действительно, вспомнил я, ведь именно из-за того, что, линяя, таггельмуст окрашивает лицо, туарегов еще называют «голубыми людьми Сахары». Наши покрывала были совершенно новые, к тому же, возможно, не лучшего качества, и красились до черноты. После этого у нас не осталось никаких сомнений в том, что мы окончательно превратились в настоящих туарегов.
По прибытии в Гао наше перерождение полностью подтвердилось. Администратор гостиницы долго крутил в руке паспорта. По документам в гостинице останавливались советские журналисты, но перед ним стояли усталые кель-таггельмуст.
Окончание следует Владимир Соловьев, наш спец. корр.
Фото В. Панярского Тессалит — Гао
Белое море — колыбель русского мореплавания. Интерес к его истории и его сегодняшнему дню привел опытного штурмана на древнюю дорогу поморов. На веслах, подобно ушкуйникам, прошел он вместе с товарищем от Беломорска до Онеги. Их ждали горькие впечатления от крепкого забвения поморами своей истории. «Не пора ли бросить спасательный круг поморам?» — размышляет автор.
Поморье, а точнее Поморский берег, я впервые увидел на страницах лоции и картах Белого моря. Было это тридцать пять лет назад в самом начале моей штурманской карьеры, когда мой корабль из Беломорканала вышел в легендарное «MARE NOSTRUM» российского народа. Да, да! Не случайно я это подчеркиваю, потому что новгородцы вышли к Белому морю в XII веке. За выход к другим морям много позже пришлось даже воевать. И не один раз. Потому с давних пор Белое море считается колыбелью русского мореплавания по большому счету. В конце концов само становление русского государства и возникновение его новой столицы — Петербурга — тоже связано с поморами. Этот удивительный народ на протяжении столетий мирно уживался с местным населением: карелами, коми, лопарями. Образовавшаяся позднее провинция называлась «Поморские города» и насчитывала 22 уезда...
Одним словом, интерес мой к Поморью был естественным, но увидеть его «крупным планом» с высоты капитанского мостика мне так и не удалось. Мореходная культура поморов начиналась здесь, на берегах от Кеми до Онеги. Впрочем, и другие берега Белого моря, такие, как Летний, Зимний, Онежский, также связаны с культурой поморов. Но Поморье есть Поморье. Именно здесь первоначально строились кочи и лодьи, на них поморы бороздили просторы северных морей без всяких карт, используя «Росписи мореходства» — своеобразные лоции. Эти передаваемые из рук в руки лоции обеспечивали славу поморов-мореходов от родных мест вплоть до Русской Америки... И вот теперь, когда мои большие корабли давно сданы на слом, я решил вообразить себя новгородским ушкуйником.
Мое судно — совсем не ушкуй, а серийная лодка, построенная на судостроительном заводе на левом берегу Невы. Когда-то здесь стоял шведский замок Пелла. Название лодки «Пелла-фиорд» несло в себе достаточно много ассоциаций, чтобы на ее борт я нанес символику моего журнала «Вокруг света», отметившего недавно 125-летний юбилей. Еще я приспособил лодку для многочасовой эффективной гребли по типу академических гребных судов, а также оснастил легким парусом от доски виндгляйдер. Так и плыл от селения к селению, пережидая штормы и ловя попутные течения и ветер.
Когда начинались пустынные берега и грести становилось уже невмоготу из-за ветра, я ставил парус. Ставить мачту с натянутым на нее виндгляйдером в одиночку или убирать ее, когда ветер слишком крепчал и надо было спасаться,— всегда рискованно. Спасательного жилета у меня не было. Я следовал мудрым поморским заветам: все одно, вода за бортом такая холодная, что нет смысла покидать лодку, пусть даже тонущую. Все одно околеешь, прежде чем достигнешь берега. Это к тому же рождало такое тесное взаимопонимание с лодкой, такую нежность к ней, что сама мысль о крушении просто отбрасывалась. Пробираясь в нос со свернутым парусом, я выверял каждое свое движение и следил за концом, который связывал меня с суденышком. Степень моей храбрости всегда была обратно пропорциональна расстоянию до берега. Потому, наверно, то мое первое плавание оказалось скучным. Я боролся с волнами, а еще больше с самим собой, поскольку много раз порывался расстаться с моей посудиной насовсем...
Вдвоем — другое дело. Так я решил на другой год. Спутником в лодке оказался Саша Зверев. Нагруженный фототехникой, он был так ею поглощен, что пропускал мимо ушей мои поучения и наказы, к тому же исправно греб. Он не имел понятия о всех проблемах, связанных со страхами и мерами безопасности. Все это досталось мне. Вернее, уже сидело во мне. Это было необходимо, потому что мы собирались испытывать лодку и надеялись напомнить о том времени, когда люди не боялись выходить в море на утлых судах. Одним словом, мы бросали вызов инструкциям и традициям, которые напрочь закрыли моря для дальних гребных походов. Еще мы хотели напомнить авторам всех ограничений старинный девиз мореходов: «NAVIGA-RE NECESSE EST», что в переводе с латыни означает: «Плавать по морю необходимо».
Нам предстояло пройти сто пятьдесят миль от Беломорска до Онеги вдоль Поморского берега. В каком-то смысле мы приобщались к обычаям наших предков: плыли тем же путем и тем же способом, что и авторы знаменитых поморских лоций.
