— Что же она сказала, Кеш? А?!
— Я не знаю… Но если Аня сказала — приезжай, значит, что-то есть! — Кешка вдруг совсем запутался. Получилось, что он вовсе ничего не узнал, а просто радовался, что они поедут в Уточки вместе. Хотя — поедет ли он? Согласится?..
— Кешка! Ты сегодня… Нет, у меня зачёты… Завтра свободен? Утром?
Похоже, и сам сгорает от нетерпения! Значит, поедет!
— Вообще-то школа у меня завтра, — ответил Кешка.
— Да чёрт с ней, со школой! — вдруг непедагогично заявил Михаил Соломонович. — Что за мода у вас — по субботам учиться? — и Кешка фыркнул в трубку, потому что ещё вчера у них был разговор, что они бездельничают целыми днями, что Таня совсем не учится и при этом получает приличные оценки — распускают вас там, в вашей школе…
В общем, в субботу утром Кешка с Михаилом Соломоновичем уже были в Уточках.
Когда тётя Аня открыла дверь, то так и ахнула, а Кешка подмигнул:
— Я предупреждал!
— Что такое? — не понял Михаил Соломонович.
— Ох, извините, здравствуйте, — смутилась тётя Аня. — Просто невозможно похожи…
— Ну да, конечно, — засмеялся Михаил Соломонович, — мне даже один раз пришлось паспорт показать, доказывать, что я — не он!
Тётя Аня готовилась к их приезду: с порога пахло яблоками и корицей — ох, как Кешка любил её шарлотку! А по всей комнате (и на столе, и на диване, и даже на полу) были разложены старые чёрно-белые фотографии.
— Вот, всё собираюсь альбомы сделать — и никак не соберусь… Хорошо, что вы приехали — достала всё, теперь разберу. А то, Кешка, тебя одними пирогами не заманишь…
У Кешки вдруг закралось подозрение, что никакого секрета у тёти Ани нет. Что она просто хотела, чтобы он приехал…
А Михаил Соломонович, не особенно церемонясь, тут же сел прямо на пол и взял в руки первый снимок Кешкиного дедушки. Он, казалось, даже перестал дышать… Неужели сейчас он увидит самого себя?! И тут же опустил фотографию. Нет, нет. Конечно, похож; но чтобы одно лицо…
На него смотрел с фотографии молодой человек в больших очках; из-под пиджака выглядывает ворот водолазки. Классический молодой физик. Михаил Соломонович никогда не был таким. Ещё одна фотография — и здесь не похож. И здесь. А вот на этой, пожалуй… Михаил Соломонович улыбнулся: угораздило же их отрастить одинаковые бороды и носить очки! Вот и получилось — «одно лицо». Да, из-за бороды — очень похож; но всё равно видно — другой, чужой человек. Неужели он сам вот так выглядит со стороны?
— Надо же, — пожал плечами Кешка, — на фотографиях — как будто и не очень … а так, когда говорите… И ещё рукой вот так делаете… Мне кажется, Вы на него даже больше похожи, чем эти фотографии.
— Ты, наверное, уже плохо его помнишь, Кешка — а я всё время перед глазами. Вот мы у тебя и перепутались.
— А вообще-то Кеныч прав, — вдруг сказала тётя Аня. — У Вас какое-то неуловимое сходство, не чисто внешнее… смотри-ка, Кешка — а вот и ты!
Кешка даже вздрогнул. Поначалу ему и вправду показалось, что это он сам, Кешка, в смешных шортах на лямках, стоит со скрипкой… Кешка переглянулся с Михаилом Соломоновичем — и они в один голос рассмеялись. Обоим бросилась в глаза неправильная постановка правой руки. Ух, и доставалось же Кешке — уже этому, младшему — за такой же прямой мизинец!
— А вот ещё, — и тётя Аня показывала всё новые снимки, уже цветные. Михаил Соломонович задержался взглядом — ну, вот такой будет он сам лет через десять. Хорошее лицо; стариком не назовёшь никак, но, пожалуй, как-то не по себе…
— Скажите, а кто-нибудь пропадал у вас в семье? В войну? — спросил Михаил Соломонович.
— Были, — вздохнула тётя Аня, — да не один… Большая семья была. Дяди, двоюродные братья… Да, вот, нашла наконец! — и она показала ещё одну фотографию, коричневатую, с белым кружевным обрезом. — Такая, похоже, одна осталась.
Маленький мальчик — Кешкин дедушка Иннокентий Михалыч. Лет пять ему, наверное — серьёзный, причёсанный, в наглаженной матроске стоит возле зеркала. Или нет, это не зеркало?
— А, понял, — улыбнулся Михаил Соломонович, — это такой монтаж. Как-то умудрялись на один кадр два раза снимать, вот и получилось — два одинаковых человека. У меня папа так делал. Папа. Или… Аня, что?!
— Это не монтаж, — вдруг сказала тётя Аня очень тихо. — И не зеркало.
Она перевернула карточку. Там синими расплывшимися чернилами было написано: «1939, май. Кеша — слева, Яша — справа, у дверей».
Тут же всплыла перед глазами надпись на зелёной тетради: «Яшке». Вот он, Яшка…
Михаил Соломонович снял очки, поднёс фотографию к самым глазам.
— Близнецы?
Аня кивнула.
— Как это, — пробормотал Кешка. — А где же?…
— Кеша и Яша, близнецы. Он как раз и пропал, Яшка. В блокадном Ленинграде. Они всегда вместе ходили, везде. Идти было нелегко, не было сил — а Кешка был крепче, и ему приходилось тащить Яшку за руку. Но как-то не выдержал, бросил — сам дойдёшь, не могу больше! — и пошёл вперёд. Прошёл сколько-то, оглянулся — а Яшки нет. Он думал, за ним идёт — а нет никого. Он поплёлся назад, ругал его на чём свет стоит, думал — вот же олух, теперь ищи его… Так и не нашёл. Всю жизнь себе простить не мог — что отпустил руку…
Кешка — младший, теперешний Кешка — растерянно хлопал глазами. Почему он не знал раньше? Не может этого быть. Вот так, просто отпустил руку — и потерял брата. Навсегда. Как же это?!..
«Неужели это мой отец? — думал Михаил Соломонович, разглядывая неизвестного довоенного Яшку. — Надо же — Яша у дверей… Вот и вышел, в другую жизнь. Жаль, что это уже никак не проверишь. Нет, не может быть. Скорее всего, мальчишка погиб. Слишком уж это фантастично — каким образом он мог оказаться в Ташкенте? А голову он где разбил — там, в Ленинграде? И — чтобы потом его сын, Миша, встретил через чёртову тучу лет вот этого вот Кешку и учил его играть на скрипке?»
— Это он? — спросил Кешка. — Ваш отец?
Михаил Соломонович покачал головой.
— Я не знаю…
Удивительно: вот перед ним снимок. И он не может узнать! Не может сказать точно! Вроде бы, похож чем-то; но ещё больше похож вот на этого Кешку, современного. Уверен ли? А может, ему просто ужасно хочется, чтобы нашлась, наконец, семья, и эта семья оказалась — вот такой славный Кешка, и такая чудесная Аня, и сразу — двоюродные сёстры, братья, племянники… Не слишком ли он этого хочет?
Пили чай с шарлоткой. И Михаил Соломонович рассказывал Ане то же, что и Кешке. Добавил, что его отец, Сол — а может, Яша? — очень любил музыку, мечтал научиться на скрипке, но не сложилось, зато стал учить сына, его, Мишу… Вспомнил про двор-колодец и много тёмной воды. Ленинград? Да, вполне может быть. Только как проверишь?
— Наверное, никак, — сказала Аня. — Да это не так уж важно. Будем считать Вас двоюродным братом. Если Вы не против, конечно!
Михаил Соломонович улыбнулся:
— Ещё бы против!
Уезжал он со смешанным чувством. Ужасно симпатичные люди — Кешка, и Аня, и, наверное, Кешкина мама… Только хорошо ли это — вот так влезать в чужую семью? «Здравствуйте, мы ваши родственники». Если бы точно знать, а то — так…
Зато Кешка, казалось, уже ни в чём не сомневался. И вовсю строил планы, как бы раскопать всю эту историю. Ехать в Питер? В Ташкент? А что дальше?
XIV. У Альберта
Они шли с Михаилом Соломоновичем по весенним лужам. Кругом — деревья в зелёном дыму. Подойдёшь поближе — крохотные клейкие листочки, а издалека — зелёный туман. Кешка уже нахлюпал воды, и думал о том, как неловко ему будет снимать ботинки с мокрыми носками.
Альберт их встретил, как дорогих гостей. Сразу же попросил Кешку поиграть — скрипка была с собой. Но Кешка сказал — потом; сначала — читать рукопись!
Михаил Соломонович с Альбертом пошли в гостиную, а Кешку оставили в кабинете, читать. Альберт угощал Михаила Соломоновича особенным, настоящим китайским чаем. Они пили его из тонкостенных английских чашечек; Альберт говорил, не умолкая. Он был большим любителем светских бесед. Правда, Михаил Соломонович слушал его рассеяно. Он больше думал о Кешке. Неужели он его далёкий родственник? Хотя — по сути, какая разница! Скажем, Петька — вроде бы, совсем чужой, а вышло — родной человечек. А теперь вот и Кешка. Такого не выкинешь из жизни — такой навсегда. Правда, каждый ученик оставляет след в душе, особенно талантливый. И Саня тоже Волков… Да и не только Волков — каждый, каждый ученик! Но всё-таки Кешка — другое дело, совсем особенное. Вот он, сидит за стенкой, читает… Тоже — читает рукопись своего деда, которая нашлась совершенно случайно… Что, интересно, он скажет? И надо же — такая рукопись! Удивительная. И всё-таки что же так беспокоит его самого в этой повести; что же это за камешек в ботинке?
