этом последнее имеет огромное значение для психической гигиены, и нужно стремиться к его постижению, если мы хотим, чтобы рациональные суждения действовали и в сфере бессознательного. В особенности это касается тревожных состояний. Довольно легко убедить себя в том, что такое-то несчастье не станет подлинной трагедией, если оно вдруг произойдет, но до тех пор, пока убеждение остается сугубо сознательным, оно станет растворяться в ночную, так сказать, смену – или начнет оборачиваться ночными кошмарами. Лично я считаю, что сознательную мысль можно посадить в почву бессознательного при условии, если она будет активной и насыщенной. В немалой степени бессознательное состоит из того, что когда-то представляло собой высокоэмоциональные сознательные мысли, постепенно сгинувшие в подсознании. Вполне возможно сделать процесс их исчезновения преднамеренным и тем самым принудить бессознательное выполнять полезную работу. Например, я обнаружил, что, когда надо писать на какую-то трудную тему, лучше всего тщательно обдумывать эту тему – настолько тщательно, насколько ты вообще способен – на протяжении нескольких часов, а затем отдать соответствующий приказ, если угодно, чтобы дальнейшая работа велась подсознательно. Спустя несколько месяцев я наяву возвращаюсь к данной теме – и выясняю, что работа выполнена. Прежде чем освоить эту технику, я обычно весь срок размышлений изводил себя мыслями по поводу отсутствия прогресса; беспокойство ничуть не ускоряло процесс, зато несколько месяцев приходилось тратить впустую, а теперь я могу посвятить это время каким-то иным полезным занятиям. Процедуру, во многих отношениях аналогичную, можно применить и к тревогам в целом. Когда человеку грозит некая неприятность, нужно всерьез обдумать, каков может быть наихудший итог. Посмотрев в лицо потенциальной беде, надлежит подыскать для себя убедительные доказательства того, что эта беда в конце концов не окажется по-настоящему жуткой катастрофой. Такие причины найдутся всегда, поскольку любая персональная трагедия несопоставима с космическим катаклизмом. После того как вы посвятили некоторое время воображению наихудших последствий и сказали себе: «Что ж, в конце концов, это не так уж и важно, вообще-то», становится понятно, что тревога уменьшилась, причем чрезвычайно резко. Быть может, понадобится повторить описанную процедуру несколько раз, но, если не уклоняться от мрачнейших образов при фантазировании последствий, окажется, что тревоги рассеялись бесследно, а им на смену пришло чувство, близкое к восторгу.
Это часть более общей техники по устранению страха. Беспокойство есть форма страха, а все формы страха вызывают усталость. Человек, научившийся жить бесстрашно, обнаружит, что его усталость от повседневной жизни значительно снизилась. Ведь страх в наиболее ущербных проявлениях возникает там, где существует некоторая опасность, с которой мы не хотим сталкиваться. В наши мысли то и дело спонтанно врываются жуткие фантазии; каковы они, зависит от конкретного человека, но почти у всех имеется некий затаившийся страх. У кого-то это рак, у другого – финансовый крах, у третьего – раскрытие некой позорной тайны, четвертый мучается ревнивыми подозрениями, а пятый не спит по ночам, снедаемый мыслью, что истории об адском пламени, которыми его пичкали в детстве, все-таки окажутся правдой. Вероятно, все эти люди используют неправильную технику борьбы со страхом; когда им становится страшно, они пытаются думать о чем-то другом или переключаются на развлечения, работу или что-то иное. Но всякий страх лишь усугубляется, если от него отворачиваться. Попытка мысленно переключиться на другую тему – это своего рода дань злобному призраку, от которого отводят взгляд; правильно же при любом страхе осмысливать его рационально, спокойно и интенсивно, пока он не сделается совершенно привычным. В конце концов столь близкое знакомство притупит страх; сама тема наскучит, и наши мысли отвлекутся – не как раньше, под воздействием сознательных усилий, а попросту вследствие утраты интереса. Когда понимаешь, что задумался над чем-то, не важно, над чем именно, лучше всего продолжать думать уже осознанно, чтобы мрачное очарование фантазий наконец рассеялось.
Пожалуй, в отношении страха современная мораль наиболее ущербна. От мужчин, в особенности на войне, ожидается физическое мужество, но прочих форм мужества от них не ждут (а от женщин не ожидают мужества вообще). Смелой женщине приходится скрывать свой характер, иначе она перестанет нравиться мужчинам. А о мужчине, который проявляет смелость не только в минуты физической опасности, тоже принято думать плохо. Скажем, безразличие к общественному мнению воспринимается как вызов обществу, и последнее делает все от него зависящее, чтобы покарать ослушника. Все это совершенно противоречит надлежащему порядку вещей. Любое проявление мужества, будь то в мужчинах или женщинах, должно вызывать восхищение, подобно тому, как вызывает восхищение физическое мужество солдата. Распространенность физического мужества среди молодых людей служит залогом того, что мужество возможно взрастить по требованию общества. При большем мужестве будет меньше беспокойства и, следовательно, меньше усталости; в значительной степени нервная усталость, от которой страдают мужчины и женщины в наши дни, порождается страхами, осознаваемыми и бессознательными.
Очень часто источником усталости выступает жажда возбуждения. Проводи человек свой досуг за сном, он оставался бы бодрым, но в рабочее время ему так тоскливо, что возникает потребность в поиске удовольствий в часы досуга. Беда в том, что удовольствия, которые проще всего получить и которые всего притягательнее, относятся к разряду тех, что изматывают нам нервы. Жажда возбуждения, выходя за пределы разумного, свидетельствует либо о каком-то извращении либо об инстинктивной неудовлетворенности. В ранние дни счастливого брака большинство мужчин не ощущало потребности в дополнительном возбуждении, но в современном мире брак нередко приходится откладывать на столь долгий срок, что когда наконец женитьба становится финансово возможной, потенциальное возбуждение уже успевает превратиться в привычку, которую удается сдерживать лишь короткое время. Если общественное мнение заставляет мужчин жениться в двадцать один год, игнорируя финансовое бремя семейной жизни, многие мужчины, естественно, предпочтут отказываться от этого удовольствия, столь же утомительного, как и работа. Впрочем, предлагать нечто иное аморально, что доказывает история судьи Линдси, который пал жертвой общественного мнения, несмотря на долгую и достойную карьеру, и единственное преступление которого состояло в желании спасти молодых людей от тех бед, что им суждены вследствие нетерпимости старшего поколения [43]. Не стану дальше развивать здесь эту тему, поскольку она больше относится к такому предмету, как зависть, о котором мы поговорим в следующей главе.
Отдельному индивиду, ограниченному существующими законами и институциями, крайне трудно справиться с ситуацией, порожденной и увековеченной репрессивными моралистами. Но все же стоит усвоить, что захватывающие удовольствия не пролагают пути к счастью, хотя до тех пор, пока более воодушевляющие радости остаются недостижимыми, человек вряд ли сможет терпеть повседневную жизнь без опоры на возбуждение. В подобном положении единственным выходом для человека предусмотрительного будет урезонивание себя: нельзя
