вероятности [52], разные люди, составляющие то или иное сообщество, получают в течение жизни примерно одинаковое количество дурного обращения. Если же некий одиночка подвергается, по его собственным словам, универсальному, так сказать, жестокому обращению, то, скорее всего, причина кроется в нем самом: он либо фантазирует насчет душевных травм, которых на самом деле не было, либо подсознательно верит в преследования, причем эта убежденность подталкивает его к неконтролируемому раздражению. Потому-то люди, умудренные опытом, относятся с большим подозрением к рассказам подобных жалобщиков; кстати, своим явным безразличием они демонстрируют бедолагам, одержимым нашей манией, что мир и вправду ополчился на них.
Должен признать, что справиться с этой проблемой непросто, поскольку она подпитывается как сочувствием, так и отсутствием такового. Если вы верите измышлениям человека, который жалуется вам на свои бесконечные несчастья, он постепенно распаляется и расцвечивает рассказы новыми красками до тех пор, пока они окончательно не утратят достоверность; если не верите, он получит лишнее доказательство того, что на него ополчился весь мир.
С этим заболеванием можно совладать только через понимание, и сам пациент должен осознать свою проблему, если мы хотим его исцелить. В данной главе я намереваюсь изложить ряд общих соображений относительно способов, какими отдельно взятый индивид может обнаружить у себя манию преследования (ведь от нее, в большей или меньшей степени, страдают все) и затем от нее избавиться. Это важная составляющая обретения счастья, так как совершенно невозможно стать счастливым, если ты уверен, что все тебя обижают.
Одно из самых распространенных проявлений иррациональности можно наблюдать в том отношении к злонамеренным сплетням, какое свойственно практически каждому из нас. Очень и очень немногие люди способны сопротивляться соблазну сказать что-нибудь гадкое о своих знакомых, а порой даже о друзьях; но когда люди слышат нечто подобное в свой собственный адрес, их переполняют изумление и гнев. По всей видимости, им попросту не приходит в голову, что как они сплетничают о других, так и остальные сплетничают о них. Перед нами мягкая форма указанного отношения, которая в развитии ведет к мании преследования. Мы ожидаем от ближних исключительно любви и уважения, то есть тех же чувств, которые испытываем сами к себе. Нам словно невдомек, что другие вряд ли будут думать о нас лучше, нежели мы думаем о них, а причина нашей ментальной слепоты заключается в том, что для нас наши собственные достижения несомненны и велики, тогда как достижения остальных людей, если таковые вообще имеются, можно разглядеть, только если очень сильно постараться.
Когда ты слышишь, что кто-то сказал о тебе нечто гадкое, то сразу же вспоминаешь добрых девяносто девять случаев, в которых ты сам воздерживался от совершенно справедливой и заслуженной критики этого человека, но благополучно забываешь сотый случай, когда ты, поддавшись порыву, высказал вслух свое искреннее мнение об этом человеке. Ты спрашиваешь себя: значит, вот какова награда за мое долготерпение? Однако с точки зрения твоего собеседника твое поведение выглядит именно таким, какое ты приписываешь ему самому; он ничего не знает о случаях, когда ты благородно молчал, зато прекрасно запомнил тот единственный раз, когда ты, что называется, излил душу. Появись у нас магическая способность читать мысли друг друга, мы бы, полагаю, убедились, что почти всякой дружбе пришел конец; но мне кажется, что магия принесла бы и пользу, ведь жизнь в мире без друзей невыносима, так что нам пришлось бы научиться ценить друг друга, не прячась за завесой иллюзий, которые позволяют скрывать от ближних тот факт, что мы вовсе не считаем их идеалом. Мы бы осознали, что наши друзья, разумеется, не лишены недостатков, но в целом приятные люди, которых мы любим. При этом для нас неприемлемо осознание того, что они могут относиться к нам так, как мы относимся к ним. Мы ждем, что они будут искренне верить, будто мы-то, в отличие от прочего человечества, абсолютно безупречны. Когда нас вынуждают признать собственные недостатки, мы слишком серьезно воспринимаем эту очевидность. Никто не может быть совершенен – и никого не должно смущать или возмущать то обстоятельство, что совершенство недостижимо.
Мания преследования всегда коренится в чрезмерном превознесении собственных достижений. Допустим, я – драматург; всякому непредвзятому человеку должно быть ясно, что меня следует считать наиболее выдающимся драматургом эпохи. Тем не менее по неведомой причине мои пьесы редко ставятся на сцене, а когда ставятся, постановки не увенчиваются успехом. Чем объясняется это странное положение вещей? По-видимому, тем, что директора театров, актеры и театральные критики почему-то объединились против меня. С моей точки зрения, это объяснение крайне убедительно: я отказываюсь юлить перед великими персонами театрального мира, я не льщу критикам, мои пьесы обнажают неприглядную истину, которая невыносима для тех, кто узнает себя в персонажах. А потому мои высочайшие достижения остаются непризнанными.
Или возьмем изобретателя, который так и не сумел никого заинтересовать своими изобретениями; производители предпочитают налаженные процессы и отвергают любые новшества, а те немногие, кого можно назвать прогрессивными людьми, пользуются услугами своих знакомых изобретателей, которые дружно отражают вторжения чужеродного, «несанкционированного» гения; как ни странно, ученые общества [53] теряют рукописи его статей или возвращают их непрочитанными; люди, к которым такой изобретатель обращается за поддержкой, оказываются нерасположенными к сотрудничеству. Чем же объяснить такое положение вещей? Явно налицо тесно спаянная корпорация тех, кто желает делить плоды изобретательства исключительно между собой; человек, не принадлежащий к этой закрытой корпорации, обречен оставаться непризнанным.
Или возьмем человека, который выражает обоснованную претензию, отталкиваясь от реальных фактов, но который обобщает собственный опыт и приходит к выводу, что его личные невзгоды являются лишь частью более общей генерализованной проблемы. Допустим, он выявляет некий скандал внутри Секретной службы, причем в интересах правительства – всячески этот скандал скрывать. Со временем он начинает верить, будто все власть имущие на свете втянуты в заговор по самую макушку и что все они – закоренелые преступники.
Случаи такого рода особенно показательны вследствие частичной их обоснованности; некая персональная нотка – страдания конкретной жертвы – придает им, естественно, значение куда большее, чем огромному числу ситуаций, в которые наша жертва не вовлекалась непосредственно. Возникает объяснимое искажение пропорций и перспективы, в результате чего возникает желание приписать чрезмерную важность обстоятельствам скорее исключительным, нежели типичным.
Другая достаточно часто встречающаяся жертва мании преследования – это филантроп определенного типа, который помогает людям, не спрашивая их согласия, а затем удивляется и ужасается человеческой неблагодарности. Наши побуждения творить добро редко бывают настолько чисты, как нам самим кажется. Любовь к власти коварна, у нее множество обличий,
