обработку, то, что вы воспримете, окажется ясным и отчетливым. И чтобы достичь этой отчетливости, ваш мозг применяет далеко не только зрительные данные: он опирается на те же факторы, какие влияют на создание эмоций, то есть ваш субъективный накопленный опыт и ваши ожидания, знания, желания и убеждения.
В книге «(Не)осознанное. Как бессознательный ум управляет нашим поведением» [115] я описал классический эксперимент, иллюстрирующий этот механизм применительно к пространству слухового восприятия. Слушая, как кто-то говорит, вы слышите лишь выборочную часть всех аудиальных данных. Центры мозга, отвечающие за бессознательную переработку звука, угадыванием заполняют пробелы, после чего становится возможным восприятие этой информации сознанием. Чтобы доказать это, экспериментаторы сделали аудиозапись фразы The state governors met with their respective legislatures convening in the capital city [116], чтобы группа испытуемых ее послушала. Но перед тем как начать эксперимент, они стерли слог gis и заменили его на покашливание, чтобы испытуемые услышали le-кхе-latures. Экспериментаторы предупредили участников эксперимента, что посреди фразы будет покашливание, и выдали им распечатанный текст, чтобы участники обвели то место, где слог перекрыт кашлем. Если бы человеческое слуховое переживание было прямым воспроизведением аудиальных данных, определить стертый слог не составило бы труда. Однако ни один участник не справился с этой задачей. Более того, настолько сильно было у участников «знание», как должно звучать слово legislatures, что девятнадцать из двадцати участников настаивали на том, что никакой звук и не пропал [117]. Кашель никак не повлиял на осознанное восприятие всей фразы, поскольку восприятие участников опиралось и на услышанное, и на другие факторы, позволяющие мозгу заполнять пробелы в звучании.
То, что восприятие – сборная конструкция, верно не только для восприятия чувственных данных: зрительных или слуховых. Верно это и для нашего социального восприятия, то есть восприятия людей, с которыми сталкиваемся, пищи, которую употребляем, и даже покупаемых продуктов. Например, в одном исследовании, связанном с винами, устроили слепую дегустацию, и оказалось, что между тем, какие оценки дали участники вкусу вин, и ценой напитков корреляции мало или нет вообще никакой, однако если обозначить цены вин, корреляция возникала значительная [118]. И получалось так не потому, что участники сознательно считали, будто вина подороже должны быть лучше и потому соответственно регулировали свое мнение. Или вернее, дело не только в сознательном решении. Мы знаем это, потому что, пока испытуемые пробовали вино, исследователи делали снимки активности мозга испытуемых, и эти снимки показали, что, у испытуемых, употреблявших то вино, которое им отрекомендовали как дорогое, центры вкусового удовольствия активизировались сильнее, чем при питии того же вина, если его обозначить как дешевое. Это переживание аналогично эффекту плацебо. Как и боль, вкус – следствие не только чувственных сигналов, он зависит еще и от психологических факторов: не просто вино вы пробуете – вы пробуете еще и его цену.
В случае с чувствами прямые данные, идущие на конструирование вашего эмоционального опыта, – обстоятельства, окружающая среда, а также ваше умственное и телесное состояние, то есть ваш ядерный аффект. Все эти данные сводятся вместе и истолковываются посредством того же набора приемов и срезания углов, какие мозг применяет, воспринимая боль, вкус, звуки и прочие ощущения, пока, наконец, вы что-то не почувствуете. Вся эта переработка – дело хорошее, поскольку неопределенность связи между событием, провоцирующим эмоцию, и эмоциональным откликом позволяет нам вмешиваться и сознательно влиять на эмоции, которые мы переживаем, – тема главы 9.
Конструируем чувства
Ныне существует школа психологов и нейробиологов-конструктивистов, которая заходит еще дальше в своих оценках того, до чего рыхло соотносится провоцирующее событие и переживаемая эмоция. Они вообще ставят под вопрос само представление о четких категориях эмоций – о страхе, тревоге, счастье, гордости и так далее.
Широко принятая мысль, высказываемая конструктивистами, состоит в том, что понятия, которые мы применяем в обиходе, говоря об эмоциях, на самом деле не описывают их по отдельности, а представляют собой собирательные наименования целых категорий чувств. Это наблюдение восходит по крайней мере к Уильяму Джеймсу – в статье 1894 года «Физическая основа эмоции» он заметил, что существует по сути неисчислимое количество отдельных эмоций, и каждое соответствует некоему возможному телесному состоянию [119]. «Страх промокнуть – не тот же, что страх перед медведем», – писал он. Ныне ученые способны описывать эти различия и отслеживать ту или иную деятельность мозга, связанную с такими вот вариантами эмоции. Например, один показательный эксперимент иллюстрирует, что страх внешней угрозы – вроде змеи или скорпиона – и страх внутренней угрозы – допустим, удушья, – пусть и называются страхами, однако представляют собой разные психические состояния и даже связаны с разной нейронной активностью в мозге.
Этот эксперимент поставили на пациентах с повреждениями амигдалы. Амигдала играет роль в возникновении многих эмоций, в том числе страха, но страха не всякого. В этом эксперименте испытуемые, ничего не чувствовавшие, когда у них по рукам ползали змеи и скорпионы, пережили страх и панику, когда в воздух, которым они дышали, ввели изрядный объем углекислого газа – а он создает у человека ощущение удушья [120]. По словам лидера конструктивистской школы Лизы Фельдман Барретт, «люди объединяют в одну категорию очень разные случаи [эмоций] и дают им общее название» [121].
Верно и обратное: конструктивисты подчеркивают, что в точности так же, как мы не различаем эмоциональные состояния и сваливаем их в одну кучу под общим названием, мы, бывает, усматриваем разницу там, где ее нет, то есть эмоциональные категории, которыми мы пользуемся, иногда пересекаются. Например, как я уже говорил, страх и беспокойство рассматриваются порознь: страх считается реакцией на некий конкретный предмет или сумму обстоятельств, а беспокойство – размытым страхом, направленным в будущее. Однако в житейских ситуациях границы, бывает, размываются, и страх от беспокойства отличить затруднительно. Если вы очень больны и вас тревожит смерть, кто-то может отнести это переживание к страхам, а кто-то – к беспокойству, но как ни назови, эмоция одна и та же.
Конструктивисты считают, что слова, которыми мы обозначаем страх, беспокойство и все прочие эмоции, какие только можем вообразить, пусть и широко употребляемы, фундаментальным значением почти не наделены. По мнению конструктивистов, мы в детстве, осваивая родной язык, учимся валить в одну кучу различные эмоциональные переживания именно так, как это принято в нашем конкретном языке и культуре. Та же тенденция – и в цветовом восприятии. В большинстве языков/культур есть конечное количество названий для оттенков цвета – например, красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Однако физика говорит нам, что оттенков неисчислимое множество, целый диапазон от красного до фиолетового, между ними – непрерывный
