естественный интерес к внешнему миру и, пока этот интерес длится, будет находить жизнь приятной – до мгновения, когда кто-либо попытается отнять у него привычную свободу. Утрата любви к жизни в цивилизованном обществе во многом обусловлена ограничениями свободы, важными для нашего образа жизни. Дикарь охотится, когда он голоден, и тем самым повинуется прямому внутреннему побуждению. Человек, который отправляется на работу каждое утро в одно и то же время, подчиняется, в общем-то, аналогичному стимулу, а именно потребности обеспечить себе кров и пропитание, но в его случае стимул действует не прямо, а косвенно, и не в миг, когда ощущается; он действует через абстракции, убеждения и волеизъявления. В то мгновение, когда человек выходит из дома на работу, он не ощущает голода, поскольку только что позавтракал. Он просто знает, что голод вернется, а работа есть способ утолить голод в будущем. Побуждения возникают нерегулярно, зато привычки в цивилизованном обществе должны быть регулярными. Среди дикарей даже коллективные затеи, насколько они возможны, являются спонтанными и импульсивными. Когда племя идет на войну, а тамтамы пробуждают в груди боевой дух, общее возбуждение воодушевляет каждого отдельного человека на необходимую деятельность. Сегодня этого уже недостаточно. Если поезд должен тронуться в заданное время, невозможно воодушевлять носильщиков, машиниста и начальника станции варварской музыкой. Они должны выполнять свою работу просто потому, что ее нужно выполнить; их мотивы косвенны: у них нет стимула к активности, имеется лишь, так сказать, конечная награда за деятельность. Общественной жизни присущ по большей части тот же недостаток. Люди общаются друг с другом не из желания поболтать, но вследствие некоторой конечной выгоды, которую они рассчитывают извлечь из сотрудничества. В любой миг своей жизни цивилизованный человек находится внутри ограничений: если ему случается развеселиться, он не должен петь или танцевать на улице, а если случится загрустить, то он не должен садиться на тротуар и рыдать, мешая движению пешеходов. В юности его свободу ограничивают в школе, а во взрослой жизни – в рабочее время. Все это мешает сохранению жажды жизни, ибо постоянные ограничения порождают усталость и скуку. Тем не менее цивилизованное общество не появится без обилия ограничений на спонтанные побуждения, поскольку такие побуждения ведут разве что к простейшим формам социального взаимодействия и не способны породить те крайне сложные формы, которых требует современная экономическая организация.
Чтобы преодолеть эти препятствия и заново обрести энтузиазм, необходимы здоровье, избыток жизненной силы или, если повезет, работа, интересная сама по себе. Здоровье, насколько свидетельствует статистика, неуклонно улучшалось во всех цивилизованных странах на протяжении последних ста лет, однако жизненную силу замерять сложнее, и я сомневаюсь, что физическая сила здорового человека так же велика, как была когда-то. Проблема здесь в значительной степени социальная, а таковые я обещал не рассматривать в данной книге. Но для нее характерны также личностное и психическое измерения, наподобие тех, что обсуждались выше, в связи с усталостью. Некоторые люди сохраняют энтузиазм вопреки ущербности цивилизованной жизни, а многие поступали бы так же, освободись они от внутренних психологических конфликтов, на которые расходуется немалая толика жизненных сил. Энтузиазм требует большей затраты сил, чем просто для работы, а это, в свою очередь, означает бесперебойную деятельность психологической машины. О способах обеспечить бесперебойность я скажу больше в следующих главах.
У женщин – в наше время меньше, чем ранее, но все равно в существенном объеме – любовь к жизни изрядно ослабела под влиянием ошибочно понятой концепции добродетели. Считается, что женщинам не следует проявлять явный интерес к мужчинам или выказывать избыток живости на публике. Обучаясь не интересоваться мужчинами, они теряют интерес ко всему вообще – в лучшем случае ко всему, кроме подобающего поведения. Воспитывая в женщинах бездействие и уклонение от жизни, мы воспитываем в них качества, несовместимые с любовью к жизни, и поощряем погружение в себя, которое весьма характерно для добропорядочных женщин, особенно необразованных. Они лишены того интереса к спорту, который разделяют типичные мужчины; они не интересуются политикой, сторонятся мужчин, а к женщинам относятся с завуалированной враждебностью – в твердом убеждении, что все прочие женщины менее добропорядочны, нежели они сами. Они похваляются тем, что берегут себя для себя; то есть отсутствие интереса к ближним видится им добродетелью. Конечно, винить за это следует не их; они всего-навсего усвоили этические учения, которые определяли роль женщин в обществе на протяжении тысячелетий. Перед нами заслуживающие сострадания жертвы системы репрессий, чью порочность они не в состоянии осознать. Таким женщинам все неблагородное видится благом, а все благородное – злом. В собственном круге общения они делают все возможное, чтобы убить радость; в политике они поддерживают репрессивное законодательство. К счастью, этот тип женщин ныне встречается реже, но до сих пор преобладает, если сравнивать с представительницами эмансипированных кругов. Рекомендую всякому, кто усомнится в моем выводе, обойти ряд домов в поисках жилья и присмотреться к хозяйкам, с которыми ему выпадет беседовать. Вы обнаружите, что эти дамы живут во власти теории женского превосходства, которая опирается в том числе на истребление всякой радости, а потому их разум и душа, образно выражаясь, затуманены. Между мужским и женским совершенством, если толковать их правильно, нет ни малейшей разницы – пусть традиция пытается уверить нас в обратном. Для женщин, как и для мужчин, любовь к жизни олицетворяет секрет счастья и благополучия.
Одна из главных причин отсутствия любви к жизни – ощущение того, что тебя не любят; а вот осознание того, что ты любим, стимулирует ее пуще всего прочего. Ощущение того, что тебя не любят, может возникать по самым разным поводам. Так, человек может считать себя недостойным любви; быть может, в детстве на его долю выпадало меньше любви, чем доставалось другим детям; или он и вправду может быть таким человеком, которого никто не любит. Но в последнем случае причина, вероятно, кроется в отсутствии уверенности в себе, а эта неуверенность объясняется каким-то давним несчастьем. Человек, чувствующий себя нелюбимым, в результате начинает вести себя соответственно. Он может изо всех сил стараться завоевать любовь окружающих – не исключено, что через немыслимо (на сторонний взгляд) благородные поступки. Впрочем, здесь его, скорее всего, ожидает провал, поскольку мотивы этого благородства легко угадываются, а человеческая природа такова, что любви чаще всего удостаиваются те, кто как будто менее остальных ее требует. Посему человек, норовящий добиться любви своими доброжелательными действиями, обычно разочаровывается и обвиняет всех вокруг в неблагодарности. Ему не приходит в голову, что любовь, которую он
