часть работы приносит такое же удовлетворение, которое даруют нам игры. Труд юриста или политика должен содержать (в более заметной, выраженной форме) немалую долю того же удовольствия, какое извлекается из игры в бридж. Здесь, конечно, налицо не только развитие навыков, но и удовольствие от победы над искусным противником. Даже там, где элемент состязательности отсутствует, выполнение трудных задач признается несомненным достижением. Человек, способный вытворять затейливые кунштюки на аэроплане, получает столь большое удовольствие, что ради него готов рискнуть жизнью. Полагаю, что опытный хирург, несмотря на мрачные обстоятельства, сопровождающие его деятельность, испытывает удовлетворение от изысканной точности операций. То же удовольствие, пусть и менее интенсивное, наверняка извлекается из прочей, не такой возвышенной, если угодно, работы. Мне доводилось слышать о водопроводчиках, счастливых на своей работе, хотя лично я с такими никогда не встречался. Любая квалифицированная работа может быть приятной, при условии, что необходимый для нее навык либо изменчив, либо подразумевает бесконечное улучшение. Если указанные условия не выполняются, работа перестает быть интересной, когда навык достигает потолка развития. Человек, который участвует в трехмильных скачках, утрачивает интерес к этому занятию, когда переваливает за возраст, в котором можно побить собственный предыдущий рекорд.
К счастью, имеется изрядное разнообразие работ, для которых новые обстоятельства требуют новых навыков, и можно продолжать совершенствоваться – во всяком случае, пока не достигнешь среднего возраста. В отдельных случаях, например, в политике, кажется даже, что люди добиваются наилучших результатов в промежутке между шестьюдесятью и семьюдесятью годами; причина в том, что в этой деятельности необходимым богатый опыт взаимодействия с другими людьми. По этой причине успешные политики, скорее, в возрасте семидесяти лет будут счастливее своих ровесников, занятых иными делами. Их единственными конкурентами в этом отношении выступают главы крупных предприятий.
Впрочем, имеется еще один признак наилучшей работы, который, пожалуй, превосходит значимостью развитие умений и навыков в качестве источника счастья. Это созидание, творчество. В некоторых случаях – отнюдь не всегда и не повсеместно – в ходе работы создается нечто такое, что остается памятником по завершении труда. Созидание возможно отличать от разрушения по следующему критерию. При созидании на начальном этапе все сравнительно запутано, а вот итоговое положение дел воплощает достижение цели; при разрушении же все наоборот: исходное положение дел воплощает цель, а итог олицетворяет беспорядок. Иными словами, намерение разрушителя заключается в обеспечении такого состояния дел, когда какая бы то ни было цель не прослеживается. Этот критерий применим в самом буквальном смысле к очевиднейшей ситуации, а именно к возведению и разрушению зданий. При строительстве здания выполняется предварительно составленный план, тогда как при сносе никого не заботит, в каком порядке должны лежать на земле обломки. Разрушение, безусловно, очень часто бывает необходимым для начала нового строительства; в этом случае оно есть часть целого, конструктивного по своей сути. Но довольно часто человек вовлекается в деятельность, разрушительную по цели, безотносительно любого созидания в ходе работы или по ее завершении. Нередко он уговаривает себя, что, мол, просто сметает обломки старого для постройки нового, но обычно удается сорвать эту маскировку (когда маскировка присутствует), уточнив, а что, собственно, предполагается строить. Тут-то и выясняется, что о грядущем рассуждают обобщенно и без энтузиазма, тогда как о текущем разрушении говорят конкретно и с неподдельным интересом. Так ведут себя многочисленные революционеры, милитаристы и прочие апостолы насилия. Они движимы – как правило, сами того не сознавая – ненавистью; разрушение того, что им ненавистно, является их истинной целью, и они сравнительно равнодушны к последствиям своей деятельности.
Нет, я не стану отрицать, что в разрушении, как и в созидании, может заключаться радость. Это жестокая радость, не исключено, что более острая временами, но все-таки менее удовлетворительная, ведь результат в данном случае вряд ли приносит глубинное удовлетворение. Мы убиваем своих врагов; когда они пали, наша работа закончена, а удовлетворение от победы быстро проходит. Созидательную работу, с другой стороны, приятно осмысливать по завершении, а еще она никогда не бывает сделана полностью – так, чтобы нельзя было внести улучшения. Наиболее удовлетворительные цели суть те, которые ведут вперед бесконечно, от одного успеха к следующему, никогда не заводя в тупик; в этом отношении очевидно, что созидание представляет собой больший источник счастья в сравнении с разрушением. Возможно, правильнее будет сказать, что люди, находящие удовлетворение в созидании, получают большее удовольствие, нежели поклонники разрушения обретают от уничтожения: ибо человеку, преисполненному ненависти, непросто извлечь из созидания удовлетворение, доступное прочим.
При этом мало что способно исцелить от ненависти столь же полно и безоговорочно, как возможность выполнения созидательной и важной работы.
Удовлетворение от успеха в каком-либо значительном созидательном деле – одна из величайших радостей жизни, но, увы, в своих наивысших проявлениях оно открыто лишь людям исключительных способностей. Ничто не отнимет у человека счастья от успешного завершения важной работы, кроме осознания того, что в итоге эта работа послужила дурным целям. Существует множество форм такого удовлетворения. Человек, сумевший благодаря прокладке оросительных каналов заставить расцвести пустыню, наслаждается этим счастьем едва ли не в нагляднейшем его проявлении. Создание некоей организации может быть делом первостепенной важности, как и труд тех немногих государственных деятелей, которые посвятили жизнь установлению порядка из хаоса (в наши дни наиболее показательный пример – Ленин).
Самыми яркими представителями выступают здесь художники и люди науки. Шекспир говорил: «Среди живых ты будешь до тех пор, доколе дышит грудь и видит взор» [87]. Не подлежит сомнению, что эта мысль утешала его в страданиях. В своих сонетах Шекспир утверждал, что воспоминания о друге примиряли его с жизнью, но мне кажется, что сонеты, которые он адресовал своему другу, были ему самому полезнее, чем даже сама дружба.
Великие художники и великие люди науки заняты делом, которое восхитительно само по себе; вдобавок они завоевывают уважение тех, чье мнение для них важно, и тем самым приобретают фундаментальнейшую власть, то есть власть над мыслями и чувствами людей. Посему у них имеются веские основания хорошо думать о себе. Такого сочетания счастливых обстоятельств, можно предположить, достаточно, чтобы осчастливить любого. Тем не менее это не так. Микеланджело, например, был глубоко несчастен и заявлял (правда, я не уверен, что он был искренен), что не стал бы творить искусство, не вынуждай его к тому долги вследствие беспорядочных личных отношений. Вообще, великие творцы очень часто, хоть и не всегда, отличались мрачным темпераментом, и их тоска была столь велика, что могла бы довести их до самоубийства, если бы не заглушалась радостью творческих свершений. Поэтому нельзя утверждать, что даже величайшая
