есть ли нынче хотя бы один хороший актер, который бы не был евреем? А пресловутая врожденная литературная даровитость евреев, благодаря которой они прибрали к рукам всю европейскую прессу, – ведь и в этом случае актерское мастерство помогает еврею удерживать власть: всякий литератор должен быть, как правило, хорошим актером, ибо ему приходится постоянно исполнять роль «знатока», «специалиста». И наконец,
женщины: вспомните историю и роль женщины в ней – ведь она всегда
должна была в первую очередь быть прежде всего актрисой. Послушайте только врачей, которым доводилось гипнотизировать женщин; в конце концов можно полюбить женщину, – можно поддаться ее «гипнотическому воздействию»! Но что из этого всегда получается? Она целиком «отдается» роли, даже – когда отдается… Женщина так артистична…
362
Наша вера в победу мужества в Европе. Именно Наполеон (а вовсе не Французская революция, которая призывала к всенародному «братству», воспевая прелести всеобщего единения сердец) ознаменовал собою начало новой, воинственной эры, равной которой еще не знала история, именно ему мы обязаны тем, что вступили в классическую эпоху войны – войны, которая ведется по всем правилам высокого военного искусства и вместе с тем имеет, как истинно народное восстание, такой невиданный размах (по затраченным средствам, талантам, дисциплине), что все грядущие тысячелетия будут взирать на нее с нескрываемым восхищением и благоговейным трепетом как на образец совершенства: ведь само по себе национальное движение, благодаря которому сей воинственный дух предстал во всем блеске, явилось всего лишь шоковым противодействием Наполеону, и без него оно едва ли было возможным. Стало быть, именно ему можно будет когда-нибудь поставить в заслугу то, что в Европе мужество вновь одержало победу над купечеством и филистерством; и даже, наверное, над «женщиной», которая была так избалована христианством и мечтательным духом восемнадцатого столетия, но более всего – «современными идеями». Наполеон же, для которого все эти новомодные идеи и, главное, вся цивилизация была хуже заклятого врага, предстал благодаря своей непримиримости как величайший продолжатель традиций Возрождения: он снова открыл целый пласт античности, быть может самый важный, гранитный пласт. И кто знает, не суждено ли когда-нибудь именно этому античному духу снова одержать верх над национальным движением и в положительном смысле стать наследником и последователем Наполеона: он, как известно, хотел единой Европы, которая виделась ему полновластной владычицей всего мира.
363
О разном понимании любви у разных полов. При всем моем снисходительном отношении к такому предрассудку, как моногамия, я все же никогда не соглашусь с мнением, будто бы мужчина и женщина обладают в любви равными правами: таковых не существует. Это означает, что мужчина и женщина понимают под любовью что-то свое, – одним из условий любви разных полов является уверенность каждого пола в том, что другой пол обладает иным чувством любви, иным понятием «любовь». То, что женщина понимает под любовью, – достаточно ясно: для нее это полная отдача (не только готовность отдаться), всем телом, всей душой, безоглядно, безоговорочно, она сгорает от стыда и ужаса от одной только мысли, что такая преданность может столкнуться с какими-то ограничениями и оговорками. Как раз это всякое отсутствие ограничительных условий превращает любовь женщины в настоящую веру: иной веры у женщины нет. Мужчина, который любит женщину, хочет от нее именно этой любви, и, следовательно, его менее всего беспокоит, что думает о любви женщина, хотя, конечно, можно допустить, что встречаются и такие мужчины, которым, в свою очередь, не чуждо стремление к полной самоотдаче, но тогда это уже не мужчины. Мужчина, который любит так, как любит женщина, превращается тем самым в раба, женщина, которая любит так, как должна любить женщина, превращается тем самым в еще более совершенную женщину… Страсть женщины в своем безоговорочном отказе от собственных прав предполагает как раз отсутствие у другой стороны подобных высоких устремлений, такой готовности отказаться от своих прав: ведь если обе стороны, движимые любовью, откажутся от самих себя, что же тогда получится, – я даже не знаю что – пустота? Женщина хочет, чтобы ею обладали, считали собственностью, она хочет стать неотъемлемой частью понятия «собственность», «владение» – и, следовательно, она хочет, чтобы был некто, кто берет, – и не пристало ему раздавать, растрачивать себя, наоборот, надо непременно приумножить это его сокровище, стараясь вдохнуть в него как можно больше силы, счастья, веры, для чего она и жертвует собою. Женщина отдает себя без остатка, мужчина – принимает дар, – я думаю, это естественное противоположение не изменить никакими общественными договорами, никакими благими намерениями утвердить справедливость: хотя вполне понятно нежелание мириться с жестокостью, непостижимостью, аморальностью этого противостояния, уже давно всем намозолившего глаза. Но любовь, существующая в нашем представлении как нечто целостное, величественное, всеобъемлющее, – есть сама природа, и как природа она всегда была и будет чем-то «безнравственным». Преданность, таким образом, является неотъемлемой частью женской любви, она вытекает уже из ее сущностного определения; у мужчины она вполне может возникнуть как следствие его любви и проявиться, скажем, в виде благодарности или повышенной благорасположенности и так называемом избирательном сродстве душ, но она не затрагивает сущность его любви – связь в данном случае столь эфемерна, что можно было бы с полным правом утверждать существование некоей изначальной противопоставленности любви и верности и у мужчины, присущей ему от природы: в его любви преобладает желание обладать, а не самопожертвование и самоотдача; но это самое желание обладать иссякает всякий раз в момент удовлетворения… И в самом деле, именно неутолимая жажда обладания, присущая мужчине, который все боится недополучить причитающегося ему добра и потому очень редко и неохотно признается в том, что его притязания на «обладание» вполне удовлетворены, – именно она поддерживает любовь в мужчине; и оттого-то она вполне еще может возрасти, даже уже после того, как женщина отдаст ему себя целиком и полностью, – ему нелегко привыкнуть к мысли, что получил все сполна и женщине нечего больше отдать.
364
Советы отшельника. Искусство обхождения с людьми, по существу, есть не что иное, как умение (выработанное усердными занятиями) спокойно принимать и поглощать еду, качество которой не вызывает никакого доверия. Конечно, голодному, что ни дай, все хорошо, голод – не тетка («самое дурное общество не лишает тебя чувств», как говорит Мефистофель); но почему-то чувство голода не возникает по заказу! А ведь так трудно переваривать ближних! Правило первое: нужно собраться с мужеством, как перед лицом беды, и смело взяться за дело, умиляясь собственной храбрости, – преодолеть отвращение, стиснув зубы, и подавить подкатывающую тошноту. Правило второе: необходимо «улучшать» своего ближнего, к примеру беспрестанно хвалить его, так чтобы он уже себя забыл от счастья; или
