А в 10-м классе у меня созрел план. Я решила поступить сначала в Институт культуры, там меня раскрепостят. И после этого – в театральный. На первом же экзамене мой план рухнул, меня не взяли на специальность «Организация массовых праздников». Я пришла с 12-струнной гитарой и благополучно получила «двойку». Мне казалось, что рухнула моя жизнь. А потом я пришла домой, подумала: ну и что? Год я отдохну, поработаю, успокоюсь, попробую на следующий год. И кто-то мне посоветовал Школу-студию при Петербургском Мюзик-холле. Мы сходили туда с мамой, хотя я уже была взрослой девушкой. И я поступила.
Однажды я задержалась на уроке, и вдруг заходят два молодых человека. Они пришли искать солистку для группы. Одного из них звали Коля – это был человек, впоследствии создавший группу «Летний сад» и ставший моим первым мужем и отцом моего старшего сына. Я села к ним в машину, меня подвезли до дома, мы договорились встретиться. А через пару дней ребята услышали, как я пою. Так и родилась группа «Летний сад». Это был декабрь 1989 года.
...
Виктор Бычков родился в Ленинграде 4 сентября 1954 года. Окончил ЛГИТМиК. По распределению попал в Санкт-Петербургский академический театр имени Ленсовета, после этого работал в Санкт-Петербургском театре Комедии имени Н. П. Акимова и других театрах города. Однако широкую известность принесли актеру его работы в кино – «Особенности национальной охоты», «Особенности национальной рыбалки», «Операция „С Новым годом!”», а также в телесериалах «Улицы разбитых фонарей» и «Убойная сила».
Мама работала в совхозе «Выборжец». Там я и появился на свет. На четвертый день, как родила, мама пошла работать. Она бедно жила, выращивала огурцы и помидоры, а за все остальное надо было бороться. Перед обедом я залезал под каменную теплицу и в темноте собирал шампиньоны.
Тогда в стране было очень много китайцев. В Ленинграде им выделили территорию в Калининском районе, и они построили китайский дом – двухэтажный, с фонтаном и решеткой. Потом их выгнали и сделали там наше общежитие. У нас была кухня – на 42 хозяйки. Мы жили так: 7 человек в одной комнате – крестный, его жена, мой двоюродный брат, его сестра, парализованная бабушка, мама и я. Там было метров 15, и когда все укладывались спать, то пройти было нельзя. Я еще все время писался, что не нравилось жене крестного.
Окно в комнате было одно, и мне было интересно, что там на улице делалось. Мама приходила и говорила: у него вся задница в каких-то уколах. Оказывается, жена крестного ставила на окно иголки, чтобы я не садился. Но мне было так интересно! Я садился на иголки и смотрел в окно. Там был общий туалет на улице, ребята ходили на ходулях, какие-то драки, курицы, свиньи… Даже мой крестный держал в сарае свинью. Помню, он решил сделать домашнюю колбасу и на печку-голландку повесил сушиться свиные кишки. А я был маленький, но эту кишку достал и проглотил. Бабушка больная спала, а мне кишку и не вынуть, и дальше не заглотить. Так и стоял. Мама пришла, выдернула ее, такая свобода наступила!
И в горе, и в праздники мы все вместе были, хотя поводов для ругани оказывалось достаточно: кто-то, например, поставит бак с бельем на плиту и в щи мыльную воду прольет… Но все равно все жили вместе. Я родился, и мама влезла в долги. Потом я уже пошел в ПТУ, работал на заводе и приносил какие-то деньги. В 1968 году она пришла домой и плачет. Я говорю: «А что такое?» Она отвечает: «Все, ты стал взрослым». Мама только в 1968 году отдала все долги.
Я был веселый, смешной, влипал во всякие истории, но верил в меня только один человек – это моя мама. Когда мне было очень плохо, она не утешала меня, а просто гладила и говорила одну лишь фразу: «Ты хороший, и ты это знаешь». Однажды в рыбном магазине я нашел деньги. Огромный рубль, тогда еще были старые деньги. И мама говорит: «Иди покупай». Я побежал, купил мороженое за 90 копеек и 10 коробков спичек, они по копейке стоили.
Первой моей игрушкой был заводной автобус с ключиком, его мне купила мама за 4 рубля. Это был предел мечтаний. Он был маленький, красивый, как настоящий. Я с ним нигде не расставался – и спал с ним, и ел, и гулял… А туалет у нас был такой, где надо «орлом» сидеть. Я как-то сидел и случайно уронил туда ключик. Видел, как он погибает, но достать не мог – глубоко. А потом я видел, как наш сосед там же заначку потерял, 28 рублей, – это бутылка водки была. Он надел сапоги и полез в это дерьмо. Я тогда маме сказал (и она очень смеялась): «Когда я стану большим, то обязательно куплю себе болотные сапоги и достану ключик, чтобы заводить автобус».
В четвертом классе я влюбился в отличницу. Когда она получала четверку, то ревела и переписывала задание. Я тогда каждый день мыл руки по много раз, заставил маму купить мне белые носки, которые сам стирал, и какой-то желтый крем в баночке за 28 копеек – мазать руки. Причесывался. Я сел к ней за парту, чистенький, хорошенький, и мне поставили четверку. Если бы я сидел один, я бы радовался этому, но из-за того, что она рядом плакала, я тоже стал плакать. Мы переписали задание, и нам поставили пятерки. Целую неделю я получал пятерки. Мама не могла нарадоваться. Но все кончилось печально. Белые носки я порвал, постригся налысо и вернулся из отличников в мужское братство.
Я ходил в разные кружки: то выпиливания лобзиком, то выжигания машинкой, то шахматы, то шашки, борьба такая, борьба сякая. Искал себя. Однажды я увидел объявление: производится набор в секцию баскетбола на Зимнем стадионе. Я пришел и говорю: «Я хотел бы записаться». А я всегда был высокого роста! Тренер говорит: «Такие парни нам нужны». Месяц я занимался. Странность была в том, что мячик нам давали не баскетбольный, а волейбольный. Думаю: наверное, не купили еще. Через месяц была какая-то товарищеская встреча. Сетку повесили и стали играть в волейбол. Мы даже выиграли. Потом сидим в раздевалке, я говорю: «А когда мы будем бросать мяч в кольца? Я же записывался в баскетбольную секцию». Тренер говорит: «Ты мне так понравился, и в волейболе тебе цены не будет». Но я ушел.
А еще я любил кино. Ходил в кинематограф лет с двенадцати. В час ночи выходил из кинотеатра, уже не работало метро, и я с Васильевского острова шел домой через весь город. Ночами работали столовые, где кормили путейных рабочих. Я заходил в эти столовые перекусить, раньше на столах был хлеб с горчицей, за него денег не брали. И я мог еще чаю попросить, мне бесплатно иногда давали.
Когда я служил в армии, то ленинградцев называли «блокадниками». Это было обидно. Но потом я понял, что это говорило о героическом прошлом города. Моя мама жила в блокаду, бабушка, крестный. В доме всегда были какие-то запасы – спички, соль, самая дешевая крупа.
Самое первое мое путешествие было в кафе «Лягушатник». Там я попробовал алкогольный коктейль. Это было что-то запредельное. Он стоил рубль тридцать три. Немыслимые деньги! А «Сайгон» – это было избранное место: если нигде не делали двойной кофе, то в этом кафе, если тебя знали, можно было сделать четверной. Простой кофе – это когда буфетчица к старому кофе добавляла маленькую ложку нового. Двойной кофе – половина старого на половину нового. А четверной – это когда тебе заваривали кофе только из свежемолотых зерен. Кофе был дешевый, конечно. В детстве я никогда его не пил. А поступив в институт, стал пить по много раз в день.
Школа была восьмилетней, считалось, что молодые должны получить главным образом профтехобразование. Передо мной встал выбор – куда идти. Я говорю: «Я хочу быть шофером». Мама мне сказала: «Витя, иди в оптики, они ходят в белых халатах». И я пошел в ПТУ учиться на оптика. Выдали мне желтый халат, а не белый, и в первый же день я увидел объявление: «Производится набор в театральную студию при ДК Профтехобразования». Три или четыре раза в неделю я ходил в эту студию. Мог бы на танцы пойти или с друзьями портвейн пить в подворотне, а я шел в студию. Однажды мы репетировали спектакль «Старые друзья», и там была такая сцена. Девочка говорит мальчику: «Если ты меня любишь, то сходи на Аничков мост и поцелуй коня». Как-то мы шли мимо, и кто-то спросил: «А ты сам можешь его поцеловать?» Я залез и поцеловал в уста эту лошадь. Ко мне бросилась милиция, но я успел убежать.
Потом я экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и тут же пошел в театральный институт, но в первый раз не поступил. Для меня это была трагедия. Я и не должен был поступить. Одна преподавательница очень долго смеялась над моей фразой, я сказал так: «Салтыков-Щедрин не только любимый автор Владимира Ильича Ленина, но и мой». Ее развеселило, что я поставил себя выше Ленина. Еще она сказала: «Витя, как можно сделать в сочинении 32 ошибки?» Но я-то ей не рассказал, что до этого моя будущая сокурсница проверила сочинение и вычеркнула мне 25 ошибок.
