Михаил Грушевский - Звезды. Неизвестные истории про известных людей

2

Уже несколько лет как нет моей мамы, которую я обожала. Каждый человек любит свою мать, но у меня было к ней особо острое чувство, потому что не было отца. Она для меня была единственным источником тепла, сердечности, любви. Правда, была еще бабушка. Бабушка меня баловала. А мама в детстве была со мной строга. И сейчас, по прошествии лет, я думаю, что родители должны в строгости держать детей для того, чтобы им потом в жизни было легче. Мама не давала мне никакой вольности. Мне кажется, поэтому я и состоялась как личность. Еще помогло то, что бабушка, не говоря маме, меня баловала и разрешала то, что мама никогда бы не разрешила. Например, я прихожу из школы и приношу от учителя записку: вела себя на уроке плохо и мне за поведение поставили «кол». И я говорю бабуле: «Мне кажется, я ничего особенного не сделала, но учительница ко мне придралась». Бабушка берет записку, рвет ее на мелкие части и говорит: «Внученька, даже и не расстраивайся, не бери в голову». Она так меня любила, что иногда делала такие вещи, которые могли бы у человека породить ощущение вседозволенности.

Игрушек у меня не было. Куклы я рисовала сама. Платья я им тоже рисовала. Тогда в моде были рисованные куклы. Мы придумывали им разные туалеты, меняли их. Бабушка мне соорудила куклу, которую мы вместе с ней расписали. Мы сделали голову, к ней пристроили волосы – просто нитки. Надели длинное платье. Сделали подобие человеческой фигуры из материала, из ткани. Конечно, я всегда мечтала, чтобы мне кто-нибудь догадался подарить куклу. Мне не хотелось прямо говорить: «Я хочу куклу». Мне хотелось, чтобы взрослые догадались, что я хочу куклу. А когда дарили книжки, я мечтала, что скоро пойду в школу, научусь читать. Я пришла в школу, когда мне было пять лет, и, конечно, меня никто не принял. Потом я пришла в школу, когда мне было шесть лет, и опять меня не приняли. Но уже в семь лет им было некуда деваться, и я стала ходить во Внуковскую среднюю школу.

В детском садике я влюбилась в одного мальчика. Его звали Женя. Он был такой беленький, такой хорошенький. Я с ним танцевала в паре. Но однажды Женя пропал. Я спросила: «Где же Женя?» Мне сказали: «Женя ел снег, заболел и умер». Не знаю, правда это была или взрослые нас пугали, чтобы мы не ели снег зимой. Ведь дети любят попробовать то, что запрещено.

Что касается любви, конечно, были и в школе мальчики, которые привлекали мое внимание. Помню, мне очень нравился один мальчик, по-моему, он уже учился в 9-м классе, а я в 4-м. Я для него была козявка, он в мою сторону даже не смотрел. Когда я его видела, у меня руки, ноги начинали трястись. Это был просто какой-то танец. Я не знаю, почему это происходило, такое было сильное чувство. Потом мне понравился еще один молодой человек из нашей школы. Но когда он пришел на первое свидание, у него возле уголка рта застыла яичница. Это отвратило от него мое сердце навсегда.

Мальчишки всегда меня дразнили «Ангелинка-малинка». Я думала: «Боже, почему у меня такое имя? Почему меня не зовут Таня, Галя, Света? Ангелина – что это за имя? Конечно, меня будут вечно дразнить». В детстве я была драчунья. Однажды я дралась с мальчишками и чувствовала, что силы на их стороне. Но я упрямо сопротивлялась. И только после того как меня толкнули, я упала в канаву и встала вся в грязи, я перестала драться и ушла.

Я любила маме делать подарки. Когда в школе я получала «пятерки», то раскладывала на столе дневник, где они сверкали. Молча садилась возле дневника и ждала маминой реакции. Мама, конечно, радовалась. А если бабушки дома не было, она иногда уезжала к другой своей дочери, то я начинала драить полы. Я была такая умелица. У нас были деревянные полы. Я их скребла ножом, я их отмывала до белизны. Пока я не застелю идеально кровати, пока не поставлю на стол цветы, за которыми я бегала в лес, я не успокаивалась.

У нас возле домика был небольшой участок, и меня иногда просили вскопать землю. Я однажды так быстро копала этот участок, что кто-то из проходящих мимо сказал: «Смотрите, какой маленький трактор». Мы сажали цветы, огурцы, помидоры, редиску, лук, укроп. У нас были кошки, у нас были очень свирепые гуси. Мимо нашего домика они не пропускали ни одного человека. И обожали бабушку. Когда она садилась, они к ней тихо подходили, нежно-нежно гоготали. И клали свои шеи к ней на плечи. А на всех остальных они злобно шипели. Мы потом их съели, несмотря на то что они нас защищали.

Когда я училась в школе, нас возили в Москву в театры, в консерваторию, на ВДНХ. Мы не жили в отрыве от столицы. Я сама стала ездить в Москву и попала на Новослободскую улицу. Нашла дом комсомольца-школьника, а там проводили набор в драматическую студию. Я записалась, но так как я хотела стать еще и стюардессой, то решила всерьез изучать английский язык. Я ходила на курсы и довольно прилично знала английский. И я даже подала документы в Институт иностранных языков им. Мориса Тореза. Но однажды, прогуливаясь по Собиновскому переулку мимо ГИТИСа, я решила попробовать там свои силы. Студенты поступали и в ГИТИС, и в Щепкинское, и в Щукинское, и во МХАТ, я тоже пошла по этому кругу. Но если в других училищах меня с консультации пропускали сразу на 3-й тур, то здесь все было поэтапно – с консультации на первый тур, с первого на второй, со второго на третий. И уже к третьему туру я приняла решение, что поскольку дело идет так сложно, то буду учиться именно в ГИТИСе. Годы, проведенные в институте, я вспоминаю с огромной любовью. Один профессор всегда был недоволен моим тихим голосом. Он говорил: «Вовк, а ты можешь говорить громче?» Я тихим голосом отвечала: «Могу». «А еще громче?» Я опять пищала: «Могу». Он говорил: «Ну все, будешь пищать в микрофон, а в театре тебе, наверное, работать не придется. У тебя такой тихий голос, тебя уже в третьем ряду слышно не будет».

Когда я была студенткой первого курса, то поехала к своей подруге в Ленинград. И подруга меня уговорила попробовать свои силы у Товстоногова. Я ему позвонила, и когда мы с ним встретились и поговорили, он сказал: «Все, я вас беру». Я испугалась: «Как же мне теперь быть? Меня берет Товстоногов, а я учусь в ГИТИСе, что делать?» Я к нему не пошла. Товстоногов на меня очень обиделся. И прошло много лет, я подошла к Георгию Александровичу. Говорю: «Здравствуйте. Я – Ангелина Вовк». На что он сказал: «Я телевизор не смотрю». И мрачно от меня отвернулся.

Меня в институте часто спрашивали: «Вовк, кто ты по национальности?» Я говорила: «Русская». Мой отец был украинец, и еще у него были немецкие корни. Мама – из Белоруссии. А бабушка – наполовину полячка. «Почему же ты русская?» – «Я живу в Москве, говорю на русском языке». А фамилию своего отца, несмотря на то что я дважды была замужем, я оставила именно в память о нем. Он разбился, и я хотела быть его продолжением на этой земле. Когда я переехала во Внуково и встречала на улицах поселка его друзей, у них на глаза наворачивались слезы, потому что папа был чудесный человек, компанейский, великолепно играл на гитаре, а мама – на балалайке. Они составляли своеобразный музыкальный дуэт, как мне рассказывала мама. Музыка их объединила.

В юности больше всего я любила гулять по Арбату. Еще я любила троллейбус № 2. Когда я приезжала из Внуково на Киевский вокзал, то садилась в троллейбус и проезжала по всей Москве. А он ходил очень далеко – аж до ВДНХ. А когда я уже стала студенткой ГИТИСа, Арбат был рядом, и мы в перерыве между лекциями бегали туда гулять. Это была шумная и необыкновенно радостная улица, на которой всегда было много людей. Мы пели там песни Окуджавы, заходили в маленькие закусочные, их было очень много. Арбат – моя самая любимая улица. Сейчас я там живу.

Детство Ангелины Вовк – это прогулки в лесу, это очень снежные зимы и очень жаркие лета, это школа, учителя, это тайные поездки в Москву, когда никто не знает, куда ты исчезла с подругами. Это прогулы в школе, когда мы с подружкой оставляли в кустах портфели, садились на камеру от автомобиля и плыли по озеру, которое находится неподалеку от деревни Изварино. А потом мы возвращались домой и с важным видом рассказывали, как интересно прошел день в школе. Мое детство – это самолеты. Самолеты, которые иногда не возвращались. Это слезы тех женщин, с которыми я росла рядом. Это боль моей мамы, когда кто-то в очередной раз не возвращался из полета и мы все вместе шли на кладбище.