Иван Федорович Горбунов
Домашние сцены
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Елизавета Яковлевна, барыня средней руки.
Сергей Иванович, ее племянник, лет 17-ти, воспитывается в пансионе Штрик, огромного роста, лицо все в угрях.
Астровзоров, знакомый Елизаветы Яковлевны, толстый мужчина, с бородой, говорит протяжно на о; в разговоре разглаживает бороду и возводит глаза в потолок.
Макарка – 15 лет, Григорий – 40 лет, слуги Елизаветы Яковлевны.
Глеб Тимофеев, кучер.
Сторож из пансиона.
Григорий.
Что, Макарка, в пинсиён ездили, аль нет?
Макарка.
Как же. Барышню отпустили, а Сергея Иваныча не отпущают… проштрафился.
Григорий.
Значит, на хлеб – на воду… ха, ха, ха!
Макарка.
Надо думать, так… Да уж ему не впервой.
Григорий.
Самой-то докладывали?
Макарка.
Где докладывать!.. нянюшку-то разве не знаешь.
Григорий.
А спросить?
Макарка.
Ну, спросит, тогда доложат.
Глеб (в дверях).
А… помещики!.. Наше вам… Сама дома, что ли?
Макарка.
А что?
Глеб.
Доложите, Григорий Петрович, что барышню сдал мадаме, а Сергей Иваныча не отпущают.
Григорий (смеясь).
Плохо, значит, просил.
Глеб.
Да коли ежели не отпущают – проси не проси, все одно. Говорили уж мы с ундером-то: – невозможно, говорит, этого, не можем мы, потому, говорит, ноне строго стало, не те порядки.
Григорий.
А самого-то видел?
Глеб.
Как же. Высыпало это их на лестницу видимо-невидимо – и махонькие, и всякие, а наш-то ото всех отличает, – всех, почитай, больше… Тетенька, говорю, кланяться приказала, домой вас дожидает. Хотел он, должно, что-то говорит, а тут немец к им вышел и разогнал всех. Ундер говорит, вишь, говорит, как ноне у нас!.. Так я и уехал. Прощайте. (Уходит).
Григорий.
Теперь, Макарка, держись!
Макарка.
А что?
Григорий.
Будет тебе!
Макарка.
Я этому не причинен.
Григорий.
Задаст она тебе!.. Покажет, как с барином синиц ловить!.. Он должен в рехметику вникать, доходить до всего, а вы с синицами… Постой!.. (Слышен звонок; Макарка стремглав бежит к двери; входит Сергей Иванович).
Сережа.
Тетенька уехала?
Григорий.
Никак нет-с, дома.
Сережа.
Который час?
Макарка.
Восемь било.
Сережа.
Никого у нас нет?
Григорий.
Степан Полуехтыч сидит.
Сережа (выходит и быстро возвращается).
Не спрашивали меня?
Григорий.
Сейчас хотели идти докладывать.
Сережа (в волнении).
Об чем?
Макарка.
Глеб Тимофеич сказал, что вас не отпущают… (ухмыляется).
Сережа.
Врет он! Вот что, Макарка… (говорит ему что-то на ухо).
Макарка.
Никак нет-с.
Сережа.
Поди, достань (тихо). Няня дома?
Григорий.
У всюношной.
Сережа (Макарке).
У Петровны спроси.
Макарка.
Слушаю-с. (Подмигивает лукаво Григорию и уходит).
Сережа.
Нынче, Григорий, что за обедом было?
Григорий.
Три блюда, с пирожным – четыре.
Сережа (охорашивается перед зеркалом).
Что, я бледен?
Григорий (смотрит пристально).
Как обнаковенно. (Молчание).
Сережа.
Где сидят?
Григорий.
В зеленой гостиной.
Макарка (Входит).
У Петровны нет-с.
Сережа.
Как же быть-то?
Макарка (тихо).
У Григорья Петровича попросите: он даст, слова не скажет.
Сережа.
Нет, уж я лучше… (уходит в залу).
Макарка (хохочет).
Григорий.
Что смеешься-то, черт!..
Макарка.
Теперь опять карамболь извозчик подымет.
Григорий (мрачно).
Опять приехал?
Макарка.
Опять!
Григорий.
Что нужно-то?
Макарка.
Полтора целковых, да намедни тоже у Петровны взял два…. что страму-то было! Нянюшка, до самой-то не довела.
Григорий.
Безобразие!
(Елизавета Яковлевна и Астровзоров сидят за чайным столом).
Елизавета Яковлевна.
Что, дети приехали?
Горничная.
Барышня приехала, а Сергей Иваныча не пустили.
Елизавета Яковлевна.
Опять!.. Вообразите, Степан Полуехтович, как притесняют ребенка; решительно нет никакой жалости к детям. Ребенку непременно нужен отдых… (Горничная уходит).
Астровзоров.
Может, ленится.
Елизавета Яковлевна.
Какое – ленится, помилуйте! Известно, ребенок… что он понимает?
Сережа (входит).
Елизавета Яковлевна (с удивлением).
Тебя оставили?
Сережа (целует руку).
Нет-с, это, тетенька, по ошибке.
Елизавета Яковлевна.
Как, по ошибке?
Сережа (смело).
Ей-Богу, тетенька, по ошибке. Это Петрова 3-го инспектор не велел отпускать – он стекло разбил, а надзиратель перемешал, да меня оставил.
Елизавета Яковлевна.
Скажи, какие низости!
Сережа.
Ему выговор за это.
Елизавета Яковлевна.
А хорошо ли ты учился?
Сережа.
Хорошо-с: во всю неделю ни одной двойки, а из Закону вчера пять.
Астровзоров.
Это прекрасно!
Елизавета Яковлевна.
Покажи Степану Полуехтовичу билет. Ведь, этого, батюшка, утаить нельзя: там им дают каждый раз такой листок, в котором все написано – как ребенок вел себя, как учился…
Сережа.
Инспектор хочет нам каски выхлопотать.
Елизавета Яковлевна (нетерпеливо).
Билет-то покажи.
Сережа (шарит в карманах).
Тетенька, я забыл-с.
Елизавета Яковлевна.
Фу, какой ты рассеянный! Как же это можно?..
Сережа.
Заторопился давеча, да в спальне и оставил.
Астровзоров.
Учитесь, Сергей Иваныч, учитесь!.. Наука – ключ к жизни. Будете хорошо учиться – начальство вас будет любить и тетенька, в преклонных летах своих, коли Господь приведет им дожить, будет иметь подпору. А какие нынче классы были?
Сережа.
Нынче легкие.
Астровзоров (с усмешкой).
А разве трудные есть?
Сережа.
Как же-с. Вот, например немецкий класс. Немец очень строг – всем единицы ставит, так, занапрасно.
Астровзоров.
Строги они, это точно, а умный народ. Теперь, хоть бы посмотреть, эти воздушные шары: страх берет, как может человек в беспредельную высь подняться? А кто все? – Все немцы.
Елизавета Яковлевна.
Уж это они, Степан Полуехтович, такие отчаянные…
Астровзоров.
Конечно, и это может быть… (Слышен звонок; в дверях показывается Григорий; Сережа быстро бежит в переднюю и через минуту возвращается).
Елизавета Яковлевна.
Что там такое?
Сережа.
Ничего-с.
Астровзоров.
Ну-с, так какие же еще-то трудные классы?
Елизавета Яковлевна.
Да вы его хорошенько, Степан Полуехтович, спросите – вы ученый человек.
Сережа.
Сегодня из истории всему классу учитель хотел по единице поставить.
Астровзоров.
За что, любопытствую?
Сережа.
О Крестовых походах спрашивал, да такой вопрос задал…
Астровзоров.
Какой же это вопрос, любопытно знать?
Сережа.
Почему, говорит, Крестовые походы не начались столетием раньше или столетием позже?
Астровзоров (вкрадчиво).
А почему?
Сережа.
Никто не знает.
Астровзоров (важно).
