Жан Ануй
Пассажир без багажа
Le Voyageur sans bagage de Jean Anouilh, (1937)
ГАСТОН — человек, потерявший память.
ЖОРЖ РЕНО — предполагаемый брат Гастона.
Г-ЖА РЕНО — предполагаемая мать Гастона.
ВАЛЕНТИНА РЕНО — жена Жоржа.
ГЕРЦОГИНЯ ДЮПОН-ДЮФОР — дама-патронесса.
МЭТР ЮСПАР — поверенный, представляет интересы Гастона.
МАЛЬЧИК.
МЭТР ПИКВИК — адвокат мальчика
МЕТРДОТЕЛЬ,
ШОФЕР,
ЛАКЕЙ,
КУХАРКА,
ЖЮЛЬЕТТА — прислуга господ Рено.
Гостиная в богатом провинциальном доме, из окон скрывается вид на сад во французском стиле. При поднятии занавеса сцена пуста, потом МЕТРДОТЕЛЬ вводит ГЕРЦОГИНЮ ДЮПОН-ДЮФОР, ЮСПАРА и ГАСТОНА.
МЕТРДОТЕЛЬ. Как прикажете доложить, мадам?
ГЕРЦОГИНЯ. Герцогиня Дюпон-Дюфор, мэтр Юспар, поверенный, и господин… господин (мнется), господин Гастон. (Юспару) Придется пока что называть его так, а там увидим.
МЕТРДОТЕЛЬ (чувствуется, что ему известна цель их приезда). Надеюсь, герцогиня извинит господ Рено, но господа ждали герцогиню с поездом одиннадцать пятьдесят… Я сейчас же сообщу о приезде вашей светлости. (Уходит.)
ГЕРЦОГИНЯ (глядя ему вслед). Образцовый метрдотель! О Гастон, миленький, я безумно, безумно счастлива. Я с самого начала была уверена, что вы отпрыск очень хорошей семьи.
ЮСПАР. Не будем слишком увлекаться. Не забывайте, что кроме этих Рено у нас имеется еще пять семейств претендентов.
ГЕРЦОГИНЯ. Нет-нет, дорогой мэтр… Внутренний голос мне говорит, что в этих Рено Гастон узнает своих родных, обнаружит в этом доме атмосферу, знакомую ему с детства. Внутренний голос мне говорит, что здесь он обретет память. А женский инстинкт редко меня обманывал.
ЮСПАР (сраженный последним аргументом). Ну, если так…
ГАСТОН отходит и начинает рассматривать картины на стене, не обращая внимания на своих спутников, словом, ведет себя, как мальчик в гостях.
ГЕРЦОГИНЯ (окликая его). Гастон, Гастон, надеюсь, вы хоть взволнованы?
ГАСТОН. Да не слишком…
ГЕРЦОГИНЯ (со вздохом). Не слишком! Ах, друг мой, иной раз я и сама не пойму, отдаете ли вы себе отчет, как волнителен ваш случай.
ГАСТОН. Но, Герцогиня…
ГЕРЦОГИНЯ. Нет, нет и еще раз нет. Что бы вы ни сказали, вам не удастся меня переубедить. Отчета вы себе не отдаете! А ну, признайтесь, что не отдаете.
ГАСТОН. Возможно, отдаю, но не полностью, Герцогиня.
ГЕРЦОГИНЯ (с удовлетворением). Слава богу, вы хоть умеете признавать свои ошибки. Я целые дни твержу, что вы очаровательный юноша. Но надо сказать честно, ваша беспечность, ваша беспардонность достойны всяческого порицания. Верно я говорю, Юспар?
ЮСПАР. Бог мой, я…
ГЕРЦОГИНЯ. Да-да, вы. Именно вы, Юспар, обязаны меня поддерживать; внушите же ему, что он должен быть взволнован.
ГАСТОН снова принимается рассматривать картины и статуэтки.
Гастон!
ГАСТОН. Да, герцогиня?
ГЕРЦОГИНЯ. Вы что, каменный?
ГАСТОН. Каменный?
ГЕРЦОГИНЯ. У вас что, сердце из гранита?
ГАСТОН. Не… не думаю, Герцогиня.
ГЕРЦОГИНЯ. Блестящий ответ! Представьте, я тоже так не думаю. И, однако, человек посторонний, не знающий того, что знаем мы с вами, способен, видя ваше поведение, решить, что вы просто мраморная статуя.
ГАСТОН. А?
ГЕРЦОГИНЯ. Неужели, Гастон, вы не понимаете всей серьезности моих слов? Хотя временами я уж и сама не помню, что говорю с человеком, потерявшим память, и что существуют слова, которых за свои восемнадцать лет вы еще не успели освоить. Что такое мрамор, вы знаете?
ГАСТОН. Камень.
ГЕРЦОГИНЯ. Чудесно. А чем отличается этот камень, знаете? Он тверже всех других камней. Гастон, да вы меня слушаете?
ГАСТОН. Да.
ГЕРЦОГИНЯ. Неужели вас не трогает сравнение вашего сердца с самым твердым из камней?
ГАСТОН (сокрушенно). Да нет…
Пауза.
Скорее, смех берет.
ГЕРЦОГИНЯ. Слышите, Юспар?
ЮСПАР (примирительным тоном). Но он же фактически ребенок.
ГЕРЦОГИНЯ (безапелляционно). Теперь детей нету. Он просто неблагодарный. (Гастону.) Ваш случай один из самых волнующих в психиатрии; вы одна из самых душераздирающих загадок минувшей войны, и — если я правильно поняла ваше вульгарное выражение — вас это только смешит? Ведь вы — как совершенно справедливо выразился один журналист, и весьма талантливый журналист! — вы, в сущности, неизвестный солдат, только не мертвый, а живой, и вас это смешит? Неужели вы никого не уважаете?
ГАСТОН. Но раз это я сам…
ГЕРЦОГИНЯ. Это совершенно не важно! От имени тех, кого вы собой представляете, вы обязаны запретить себе смеяться над собой. Не воображайте, что я просто острю, эти слова выражают самые заветные мои мысли: когда вы видите себя в зеркале, Гастон, вы обязаны снимать перед собой шляпу.
ГАСТОН. Я… перед собой?
ГЕРЦОГИНЯ. Да, вы перед собой. И все снимают, зная, что вы собой олицетворяете. Кто вы такой, чтобы не признавать ничего святого?
ГАСТОН. Никто, Герцогиня.
ГЕРЦОГИНЯ. Лукавый ответ! Вы наверняка считаете себя каким-то значительным лицом. Просто газетная шумиха вскружила вам голову, вот и все.
ГАСТОН пытается заговорить.
Не возражайте, а то я рассержусь!
ГАСТОН, опустив голову, снова отходит к статуэткам.
Ну как вы его находите, Юспар?
ЮСПАР. Такой же, как всегда, равнодушный.
ГЕРЦОГИНЯ. Равнодушный! Вот оно наконец нужное слово. Целую неделю оно вертелось у меня на языке, только я не сумела его вымолвить. Равнодушный! Именно так. А тут с минуты на минуту должна решиться его судьба. Ведь не мы с вами, надеюсь, потеряли память, ведь не мы разыскиваем родных? Права я, Юспар, или нет?
ЮСПАР. Конечно, не мы.
ГЕРЦОГИНЯ. Так в чем же дело?
ЮСПАР (разочарованно пожимает плечами). Вы еще полны иллюзий, как неофит. Но вот уже годы и годы все наши попытки разбиваются о его равнодушие.
ГЕРЦОГИНЯ. Во всяком случае, было бы непростительно недооценить заботы моего племянника. Если бы вы только знали, с каким ангельским терпением он его лечит, всю свою душу вкладывает! Надеюсь, перед вашим отъездом он рассказал вам о последних событиях.
ЮСПАР. Когда я приходил за бумагами Гастона, доктора Жибелена не было в приюте. А я, к сожалению, не мог его ждать.
ГЕРЦОГИНЯ. Что вы говорите, мэтр? Вы не видели перед отъездом нашего малыша Альбера? Значит, вам неизвестна последняя новость?
ЮСПАР. Какая новость?
ГЕРЦОГИНЯ. Когда Альбер сделал Гастону последний абсцесс, ему удалось заставить его заговорить, пока тот был еще в бредовом состоянии. О, конечно, не бог весть что. Он просто сказал: «Сопляк».
ЮСПАР. Сопляк?
ГЕРЦОГИНЯ. Да, сопляк. По-вашему, это не бог весть что, но интересно другое — это слово само пробудилось в его памяти, никто не слышал, чтобы это слово при нем произносили; короче, есть все основания надеяться, что слово это всплыло в его памяти из прошлого.
ЮСПАР. Сопляк?
ГЕРЦОГИНЯ. Сопляк. Конечно, указание крохотное, однако это уже что-то. Его прошлое отныне уже не просто черный провал. Как знать, может, именно этот сопляк выведет нас на верный путь? (Мечтательно.) Сопляк, сопляк… Быть может, прозвище какого-нибудь школьного приятеля… Семейное ругательство, мало ли что. Но отныне у нас все-таки есть пусть самая ничтожная зацепка.
ЮСПАР (мечтательно). Сопляк…
ГЕРЦОГИНЯ (восхищенно повторяет). Сопляк! Когда Альбер пришел сообщить мне об этом чудесном, об этом неожиданном успехе, он еще с порога крикнул: «Тетя, больной сказал слово, относящееся к его прошлому: он выругался!» Признаюсь, я затрепетала, друг мой. От предчувствия какой-то грязи. Я была бы в отчаянии, если оказалось бы, что такой прелестный юноша — и вдруг низкого происхождения. Подумайте только, наш малыш Альбер ночи напролет с ним не спит — даже похудел, дорогое дитя, — расспрашивает, делает ему в зад уколы, и вдруг после всех этих трудов память к нему вернется и выяснится, что малый до войны был каменщиком! Но сердце говорит мне, что это не так. Ничего не поделаешь, дорогой мэтр, я неисправимая мечтательница. Сердце мне подсказывает, что пациент нашего Альбера был до войны знаменитостью. Лично я предпочла бы, чтобы он оказался драматургом. Великим драматургом.
