Комедия или трагикомедия
СЕЛЕСТИНА,
сочиненная в назидание влюбленным безумцам, которые, побежденные неистовым желанием, считают и называют подругу своим божеством
Селестина — старая сводня
Элисия — племянница Селестины
Крито — её любовник
Ареуса — сестра Элисии
Мелибея — девица
Плеберио — её отец
Алиса — её мать
Лукресия — её служанка
Калисто — кабальеро
Семпронио — первый слуга Калисто
Пармено — второй слуга Калисто
Тристан — третий слуга Калисто
Сосий — конюх Калисто
Народ — горячие испанцы
Вся Испания умещается в две ладошечки. Если летом сесть на дороге в пыль — знаете, есть такая вязкая, густая, белая пыль на деревенских дорогах, — сесть и пересыпать пылинки из одной руки в другую, то сразу же можно увидеть всю Испанию… Только надо смотреть на пылинки внимательно, ничего не пропустить. Что есть в Испании? Быки, горы, коррида, кабальеро, Кармен, тореро, вино, фиеста, море, виноград, солнце, баски, а ещё известно, что король Испании — Фердинанд Восьмой на самом деле — титулярный советник Аксентий Иванович Поприщин.
Жарко, душно, пыль летит струйкой. Испания! Детское счастье — пыль из руки в руку пересыпать и мечтать о дальних странах, в которых можно будет побывать, когда вырастешь. Начало мира — рождение. Начало жизни — Испания. Начало детства — дорожная белая пыль.
* * *
Дощатый настил. Белые доски. На таком настиле на площадях для позора выставляют колдунью — позор, позор! Вода катится с настила, дождь идёт. На досках — Селестина, старая сводня. Зубов у неё нет, волосы спутались, лохмотья на ней, а всё равно хорошо Селестине. Дождь идёт, солнце сквозь тучи — грибной дождь. Смотрит Селестина на небо, знает, что недолго жить, уйти в землю, стать перегноем, чёрной землёй, и потому радуется она последним дням на белом свете, перед чёрным светом. Стоит, улыбается, тощей ногой в доски стучит, топочет, поёт или воёт чего-то от счастья и радости. Ей хорошо. Всё хорошо. Жизнь. Как хорошо… Я живу. Я живу. Я живу!
Хорошо Селестине ещё и от того, что за нею, на досках и дальше, до самого горизонта люльки, колыски такие детские качаются, ветер дует и словно паруса надувает тряпки над люльками. Мать и отец молодые стоят, одеяло выхлапывают, смеются. Маленький мальчишка подскочил, прыгнул в одеяло. Хохочут мама и папа, подбрасывают его на одеяле, взлетает мальчишка до самого солнца и — счастлив.
Знает Селестина — это она придумала, сделала этот мир, знает, за нею — жизнь, продолжение рода человеческого, мира и вселенной. Она сделала это, она одна.
(Улыбается). Этот путь никогда мне не надоедал. Никогда я не знала усталости. Ведь сказал Господь: «Живите и размножайтесь!» Значит, надо делать по Богову. Не дал Господь мне дочери или сына, так пусть другие рожают. Пусть рожают! Раз они сами боятся, я их чуть подтолкну, помогу. Пусть рожают! Для детей на земле всегда кусок хлеба найдется и кровать. У счастья свои законы, и ничто не остается в одном состоянии: все изменяется, таков порядок. Все в мире или растет, или убывает. Все имеет свои границы, всему есть свой предел. Близка моя кончина, недолго осталось мне жить. Но знаю: вознеслась я, чтобы упасть, расцвела, чтобы увянуть, наслаждалась, чтобы скорбеть, родилась, чтобы жить, жила, чтобы расти, росла, чтобы стареть, состарилась, чтобы умереть… (Смеётся). Ах, какие были времена! Едва я доберусь до дому, начинали тут же сыпаться ко мне цыплята, куры, гуси, утята, куропатки, голуби, свиные окорока, пшеничные пироги, молочные поросята. Каждый тащил припасы ко мне в кладовую, чтоб мне да молоденьким прихожанкам их отведать! Словно град, барабанили в мою дверь мальчишки, нагруженные всякой снедью! Не знаю, как я еще живу, когда с такой высоты упала! (Хохочет). У всех я была в почете, ни одна не шла против моей воли. Всякий был им хорош — хоть хромой, хоть кривой или однорукий, — кто больше денег давал, тот сходил за здорового. Мне шла прибыль, а им — работа. Иные в лицо меня целовали, чтобы ублажить. А теперь дошла я, мне говорят: «Топчи на здоровье свои башмаки, бегай побольше!»
Смеётся Селестина, словно открылось небо и Бог говорит с нею и знают лишь Он и она что-то самое важное и самое главное. Кричит в небо Селестина:
И сказал Бог: «Живите и размножайтесь!» Господи! Пусть будет детей на свете много, пусть! Близка моя кончина, недолго осталось мне жить! Но знаю: вознеслась я, чтобы упасть, расцвела, чтобы увянуть, наслаждалась, чтобы скорбеть, родилась, чтобы жить, жила, чтобы расти, росла, чтобы стареть, состарилась, чтобы умереть!
Падают с неба перья, в которых не раз вываливали Селестину. Нет, то снег, кажется, пошёл в горячей Испании. Снег, перья, вода летят сверху — прилипло перышко к лицу Селестины. Бог гладит, любит свою Селестину, свою славную труженицу. Как хорошо ей, как хорошо. Смешно, покойно, для неё жизнь — игра и веселье, забава и радость…
* * *
Калисто дома, лежит на ковре у кровати. Берет из корзины яблоко, кусает его и кидает их в угол. Ещё одно яблоко — и снова в угол. Злой мальчик. Кусает яблоко за яблоком и злится. Он, и правда, совсем мальчишка: ему шестнадцать лет, он — богатый сопляк и повеса, окруженный слугами.
КАЛИСТО. Семпронио, Семпронио, Семпронио! Где ты, проклятый?
СЕМПРОНИО. Я здесь, сеньор.
КАЛИСТО. Отчего ты идешь из комнаты?
СЕМПРОНИО. Да тут кречет слетел с жерди, я пошел посадить его на место.
КАЛИСТО. Чтоб тебя черт побрал! Ступай, злодей! Душно, приготовь постель.
СЕМПРОНИО. Сеньор, мигом!
КАЛИСТО. Закрой окно! Мои печальные мысли недостойны света. Уйди! Не смей говорить, не то погибнешь раньше, чем придет моя лютая смерть.
СЕМПРОНИО. Уйду, раз тебе угодно мучиться в одиночестве.
КАЛИСТО. Иди к черту!
СЕМПРОНИО. Вряд ли я застану его, ведь он теперь с тобой.
Семпронио смеётся, встал за дверью. Ждет, когда хозяин позовёт его. Семпронио знает, что тот позовёт его. Ждать недолго.
КАЛИСТО (кричит). Семпронио! Подай мне лютню!
СЕМПРОНИО. Вот она, сеньор.
КАЛИСТО (поёт). Есть ли в мире боль сильней! Страстной горести моей?
СЕМПРОНИО (заткнул уши). О! Эта лютня расстроена.
КАЛИСТО. Как настроит ее тот, кто сам расстроен? Как почувствовать гармонию, если ты в разладе с самим собой? В ком воля не подчинена рассудку?
СЕМПРОНИО. Я не ошибся — хозяин мой спятил.
КАЛИСТО. Что ты бормочешь?
СЕМПРОНИО. Ничего.
КАЛИСТО. Скажи! Разве я не велел тебе говорить вслух? Что ты сказал?
СЕМПРОНИО. Говорю, что Бог этого не допустит. Ведь твои слова смахивают на ересь. Ты разве не христианин?
КАЛИСТО. Я? Я мелибеянин. Мелибее я поклоняюсь, в Мелибею верую, Мелибею боготворю.
СЕМПРОНИО. Ясно, на какую ты ногу захромал. Господь, непостижимы твои тайны! Ты повелел мужчине ради женщины бросить отца и мать. Но не только от них отрекается влюбленный, а и от тебя самого, как этот придурок Калисто.
КАЛИСТО. Семпронио!
СЕМПРОНИО. Сеньор?
КАЛИСТО. Не оставляй меня.
СЕМПРОНИО. Вот это уже другая песня!
Семпронио принёс горячей воды, налил в ванну, что стояла посреди комнаты, раздел Калисто, усадил в ванну, моет своего хозяина, мыльная пена летит по углам.
КАЛИСТО. Что ты думаешь о моем недуге?
СЕМПРОНИО. Что ты любишь Мелибею.
КАЛИСТО. И больше ничего?
СЕМПРОНИО. Тяжелый недуг. Твоя страсть прикована к одному предмету.
КАЛИСТО. Что ты смыслишь в стойкости?
СЕМПРОНИО. Упорство в дурном ещё не означает постоянство. В моих краях это называют тупостью или упрямством.
КАЛИСТО. Кто учит другого, самому не надо лгать. Ведь ты превозносишь свою подружку Элисию?
СЕМПРОНИО. Следуй моим добрым советам, а не моим плохим делам.
КАЛИСТО. Что ты мне ставишь в упрёк?
СЕМПРОНИО. Что достоинство мужчины ты подчиняешь несовершенству слабой женщины.
КАЛИСТО. Женщины? О, невежа! Божества, божества!
СЕМПРОНИО. Ты в это веришь? Или шутишь?
КАЛИСТО. Шучу? Божеством я её считаю, как в божество в неё верую и не признаю другого владыки в небе, хотя она и живет среди нас.
СЕМПРОНИО. Видали богохульника?
Тем временем Семпронио обтёр своего хозяина полотенцем, приготовил постель, взял на руки и уложил в кровать, как ребёнка. Калисто накрылся одеялом с головой. Сказал под одеялом:
КАЛИСТО. Ты смеёшься?
СЕМПРОНИО. Не думал, что можно дойти до греха, похуже чем в Содоме!
