Театр. Том 1 - Пьер Корнель

МОСКВА

«ИСКУССТВО»

1984

ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО

Редактор переводов И. М. ЛЮБИМОВ

Составление, статья и комментарий А. Д. МИХАЙЛОВА

Художник С. М. БАРХИН

КОМЕДИЯ

^{1}

Перевод Мих. Донского

Милостивый государь! ^{2}

Представляю Вам комедию, которая не получила единодушного одобрения знатоков; у многих из них, ценителей весьма тонких, она не снискала шумных похвал; многие другие поставили ее ниже прочих моих писаний. Что до меня, то я выслушиваю чужие мнения, извлекая пользу из добрых советов, от кого бы они ни исходили. Развивая сюжет, я, в меру своих способностей, всегда стараюсь сделать это как можно лучше; затем, исправив те непростительные оплошности, на которые мне указывают, я представляю сочинение публике. Если меня постигла неудача, пусть кто-нибудь другой добьется большего успеха; я сочиню в его честь хвалебную оду вместо того, чтобы критиковать. У каждого своя метода; чужих я не порочу, но придерживаюсь своей собственной: доныне я был ею вполне удовлетворен; случись, что она мне разонравится, я буду искать иную. Тем, кто устремляется на представления моих пьес, я чрезвычайно признателен; тем же, кто их не одобряет, лучше избавить себя от головной боли: они и денег не потратят понапрасну, и мне доставят удовольствие. В сих материях суждения независимы, а вкусы разнообразны. Мне случалось видеть, как люди весьма здравомыслящие приходили в восторг от таких пассажей в пьесе, которые я бы вымарал; мне также известны сочинители, снискавшие на театре шумный успех благодаря употреблению приемов, коих я в своих сочинениях избегаю. Им кажется, что правота на их стороне, мне — что на моей; кто из нас заблуждается, решить не легко. Философы утверждают, что все — кроме догматов веры и основных аксиом — спорно. Они зачастую берутся отстаивать в диспуте любой, на выбор, тезис — про или контра, что свидетельствует о совершенстве человеческого разума, умеющего найти доводы в пользу чего угодно, или, вернее, о его слабости, раз он не в состоянии найти доводы достаточно убедительные, чтобы их нельзя было опровергнуть. Следственно, чему тут удивляться, если критики неверно толкуют твои стихи или превратно понимают выведенные тобою характеры? «Пусть мне укажут, — говорит де Монтень ^{3} в книге первой, главе XXXVI, — на самое прекрасное и бескорыстное деяние, и я найду полсотни способов объяснить его нечистыми побуждениями». Беспристрастный читатель и сам опознает лицевую сторону медали. Коль скоро он нам в какой-то мере обязан за старания его развлечь, то, отважусь заметить, и ему бы следовало оказать нам милость: разве не было бы с его стороны неблагодарностью, если бы он не искал с большим тщанием доводы за нас, нежели против? Если бы он не употребил гибкость своего ума скорее на то, чтобы затушевать и оправдать истинные наши промахи, нежели на то, чтобы изыскивать несуществующие? Мы многое прощаем древним; порой в их творениях мы восхищаемся такими вещами, которых не допустили бы в своих; неудачное мы называем загадочным, ошибки прикрываем ярлыком «поэтической вольности». Высокоученый Скалигер ^{4} нашел погрешности у всех латинских авторов, люди менее образованные могли бы заметить довольно ошибок и у греков, да и в самом Вергилии, алтарь которому он воздвиг на презрении к прочим поэтам. Судите же сами, насколько смешны были бы мы в своей гордыне, полагая, что справедливому критику не к чему придраться в наших сочинениях, тогда как даже труды гениев древности не могут выдержать строгого испытания. Я не мнил, что выпустил в свет совершенное творение, и не надеюсь, что мне это когда-либо удастся; тем не менее я стараюсь делать все от меня зависящее, чтобы приблизиться к совершенству, а самый громкий успех других сочинителей лишь подстрекает меня к благородному соревнованию и заставляет удвоить усилия, дабы удостоиться подобной же хвалы:

Что до «Компаньонки», посвящаемой мною Вам, то она относится к разряду пьес, где уместен слог скорее безыскусный, нежели возвышенный. Комедия строится на обманах и уловках; страсти же вторгаются в нее лишь невзначай. Правила, установленные древними, в ней свято соблюдены. К единому действию сходятся все нити; место его ограничено пространством сцены, а время не выходит за пределы продолжительности спектакля, если исключить час обеда, приходящийся на первый антракт. Соблюдена даже непрерывная связь явлений, что, впрочем, служит лишь к украшению, но не предписано правилами; и если Вы возьмете на себя труд счесть количество стихотворных строк, то убедитесь, что в каждом действии их равное число. ^{5} Из этого отнюдь не следует, что я и впредь собираюсь ставить себе столь же строгие условия. Мне по душе подчиняться правилам, однако я не являюсь их рабом и расширяю или сужаю поставленные рамки соответственно потребностям сюжета, а иной раз и ломаю их без малейших угрызений, когда они замедляют развитие действия, когда суровые ограничения находятся в решительном, на мой взгляд, противоречии с изяществом описываемого эпизода. Быть знатоком правил и владеть секретом искусного их применения на театре наших дней — это две совсем разные науки; пожалуй, сейчас для написания удачной пьесы отнюдь не достаточно досконального изучения трудов Аристотеля и Горация. Я надеюсь впоследствии потолковать об этом более подробно и показать, по каким причинам авторам былых времен удавалось, не нарушая правдоподобия, наделять даром речи и зверей, и даже предметы неживые. Впрочем, я держусь взглядов Теренция. ^{6} Коль скоро мы сочиняем для сцены, то первейшая наша цель — доставлять удовольствие двору и публике и привлекать в театр зрителей. Необходимо по возможности не отклоняться от правил, дабы не вызвать неудовольствия знатоков, а следственно, снискать всеобщее одобрение, но важнее всего завоевать публику. В противном случае — если пьеса, в которой нам удалось соблюсти все правила, будет освистана — знатоки не отважутся защитить нас и скорее предпочтут заявить, что правила нами дурно истолкованы, чем решатся