Рея. Я люблю его больше жизни.
Ромул. Так расскажи мне про Эмилиана. Если ты его любишь, то он тебе дороже, чем эта развалившаяся империя.
Молчание.
Рея. Отец, разреши мне выйти замуж за Цезаря Рупфа.
Ромул. Этот Рупф, доченька, и мне по душе, хотя бы потому, что у него есть деньги. Но он выдвигает совершенно неприемлемые условия.
Рея. Он спасет Рим.
Ромул. Это меня и пугает. Если фабрикант штанов рвется спасти римское государство, он, должно быть, спятил.
Рея. Но другой возможности спасти родину нет.
Ромул. Я с этим вполне согласен. Родину можно спасти только за деньги, не то она погибнет. Приходится выбирать между губительным капитализмом и капитальной гибелью. Но ты не можешь выйти замуж за этого Цезаря Рупфа, дитя мое, ты ведь любишь Эмилиана.
Молчание.
Рея. Я должна его бросить во имя спасения родины.
Ромул. Это легче сказать, чем сделать.
Рея. Отечество превыше всего.
Ромул. Ты все-таки слишком долго разучивала трагедии.
Рея. Разве мы не должны любить свою родину больше всего на свете?
Ромул. Нет, мы должны ее любить меньше, чем человека. Прежде всего родине не стоит слишком доверять. Никто не становится убийцей быстрее, чем родина.
Рея. Отец!
Ромул. Что, дочка?
Рея. Не могу же я бросить родину на произвол судьбы.
Ромул. Тебе нужно это сделать.
Рея. Мне не жить без родины.
Ромул. А без любимого как жить? Куда возвышеннее и куда труднее хранить верность человеку, чем государству. Рея. Речь идет о родине, а не о государстве.
Ромул. Когда государство начинает убивать людей, оно всегда называет себя родиной.
Рея. Наша беззаветная любовь к родине сделала Рим великим.
Ромул. Но наша любовь не сделала Рим хорошим. Своими добродетелями мы откармливали изверга. Как от вина, мы хмелели от величия нашей родины, но то, что мы любили, стало горше полыни.
Рея. В тебе нет чувства благодарности к родине.
Ромул. Отнюдь! Я просто не похож на героического отца из трагедии, который желал государству приятного аппетита, когда оно пожирало его детей. Выходи-ка ты замуж за Эмилиана!
Молчание.
Рея. Эмилиан меня отверг, отец.
Ромул. Если в твоей любви есть хоть капля подлинного чувства, ото не может вас разлучить. Ты останешься с ним, даже если он тебя оттолкнет, ты будешь с ним, стань он даже преступником. А от родины ты можешь оторваться. Раз она стала разбойничьим вертепом и притоном палачей, отряхни ее прах со своих ног, ибо твоя любовь к ней бессильна.
Молчание. Слева в комнату через окно проникает человек, который тут же скрывается где-то в темной глубине сцены.
Рея. Если я к нему вернусь, он опять меня прогонит. Он будет снова и снова меня отталкивать.
Ромул. А ты возвращайся к нему снова и снова.
Рея. Он меня больше не любит. Он любит только Рим.
Ромул. Рим погибнет, и ничего, кроме твоей любви, у него не останется.
Рея. Мне страшно.
Ромул. А ты учись побеждать страх. Это единственное искусство, которым в наше время надо владеть. Не бояться видеть вещи, как они есть, не бояться поступать, как подобает. Я всю жизнь старался этому научиться. И ты теперь тоже старайся. Иди к нему.
Рея. Хорошо отец, я так и поступлю.
Ромул. Вот и правильно, дитя мое. Я люблю тебя такую. Ступай к Эмилиану. Давай попрощаемся. Ты меня уже не увидишь, я ведь умру.
Рея. Отец!
Ромул. Германцы меня убьют. Я на такую смерть всегда и уповал. Это моя тайна. Жертвуя собой, я жертвую Римом.
Тишина.
Рея. Отец!
Ромул. Но ты должна жить. Ступай теперь, дитя мое, ступай к Эмилиану.
Рея медленно выходит. Из глубины сцены появляется Пирам.
Пирам. Ваше величество.
Ромул. Что тебе?
Пирам. Императрица отбыла.
Ромул. Вот и хорошо.
Пирам. Не угодно ли вашему величеству лечь спать?
Ромул. Нет, мне надо еще кое с кем потолковать. Принеси-ка еще бокал.
Пирам. Слушаюсь, ваше величество. (Приносит второй бокал.)
Ромул. Поставь его рядом с моим. Налей вина.
Пирам наполняет бокал.
А теперь и мне налей.
Пирам (наливает). Вот, ваше величество, все фалернское и выпили.
Ромул. Тогда иди спать.
Пирам кланяется и уходит.
(Сидит неподвижно, пока не затихают шаги.) Иди сюда, Эмилиан. Мы одни.
Закутанный в черный плащ Эмилиан медленно выходит из глубины сцены.
Эмилиан. Ты знал, что я тут?
Ромул. Минуту назад ты влез ко мне в окно. Я увидел твое отражение в своем бокале. Не хочешь ли присесть?
Эмилиан. Я постою.
Ромул. Поздно ты пришел. Уже полночь.
Эмилиан. Есть дела, для которых полночь — самое подходящее время.
Ромул. Как видишь, я тебя жду. Бокалы полны отличного фалернского. Мы можем чокнуться.
Эмилиан. Быть по сему. Ромул. Выпьем за твое возвращение.
Эмилиан. За то, что свершится этой ночью.
Ромул. Ты о чем?
Эмилиан. Выпьем за справедливость, император Ромул.
Ромул. Справедливость ужасна, Эмилиан.
Эмилиан. Она ужасна, как мои раны. Ромул. Ну что ж, за справедливость!
Эмилиан. Мы одни. И кроме ночи нет свидетелей тому, что римский император и беглый пленник германцев подымают за справедливость две чаши кровавого фалернского.
Ромул встает, и они чокаются. В то же мгновение кто-то вскрикивает, и из-под дивана, на котором сидел император, показывается голова министра внутренних дел Тулия Ротунда.
Ромул. Господи, министр внутренних дел, что случилось?
Тулий Ротунд. Ваше величество наступили мне на пальцы. (Стонет.)
Ромул. Мне очень жаль. Но не мог же я в самом деле предполагать, что ты расположился у меня под диваном. Стоит выпить за справедливость, и министр внутренних дел тут же поднимает крик.
Тулий Ротунд. Я, ваше величество, намеревался лишь замолвить словечко за введение в Римской империи всеобщего страхования по старости. (Смущаясь, вылезает. Он в таком же черном плаще, как Эмилиан.)
Ромул. У тебя кровь на руке, Тулий Ротунд.
Тулий Ротунд. Я со страха руку кинжалом порезал.
Ромул. С кинжалом, мой дорогой Тулий, следует обходиться особенно осторожно. (Идет налево.)
Эмилиан. Ты хочешь кликнуть камердинеров, император Ромул?
Враждебный и решительный Эмилиан и улыбающийся Ромул стоят друг против друга.
Ромул. Зачем, Эмилиан? Ты ведь знаешь, что ночью они спят. Но надо же чем-то перевязать рану моему министру внутренних дел.
Идет к шкафу, находящемуся слева на авансцене, и открывает его. Внутри, сгорбившись, стоит император Зенон Исаврийский.
Ромул. Прости, повелитель Восточной Римской империи. Я не предполагал, что ты спишь у меня в шкафу.
3енон. Ничего. При той бродячей жизни, которую я веду после бегства из Константинополя, я ко всему привык.
Ромул. Я искренно тебе сочувствую.
Зенон (выходит из шкафа и с удивлением оглядывается по сторонам. Он тоже в черном плаще). О, да здесь уже кто-то есть!
Ромул. Не обращай внимания. Они попали сюда совершенно случайно. (Берет с верхней полки шкафа платок.) Там внутри еще кто-то.
Зенон. Мой камергер Сульфурид.
Сульфурид вылезает. Это долговязый субъект, тоже в черном плаще, он торжественно кланяется Ромулу, тот его разглядывает.
Ромул. Добрый вечер. Ты мог бы, венценосный брат, спрятати его в другом шкафу. А куда ты девал своего камергера Фосфорида?
3енон. Он у тебя под кроватью, император Ромул.
Ромул. Нечего ему смущаться. Пускай вылезает.
Маленький Фосфорид вылезает из-под кровати. Он тоже в черном плаще.
Сульфурид. Мы пришли, ваше величество...
Фосфорид. ...чтобы прочесть вам элегию...
Сульфурид. ...которую ваше величество не имело удовольствия дослушать до конца.
Ромул. Пожалуйста. Только не этой тихой ночью. (Садится и дает Тулию Ротунду платок.) Перевяжи рану, министр внутренних дел. Я не люблю крови.
Правый стенной шкаф открывается как бы сам собой, и на пол с грохотом вываливается Спурий Тит Мамма.
