- Вы не знакомы? - наконец проговорила Диана, переводя и это разглядывание, и шалости юных лет в русло светских приличий.
- И да, и нет, - отвечал Леонард. - Леля? - точно за помощью обратился он к сестре и с тайным вопросом.
- Да, - подтвердила Леля и повторила приглашение после концерта подъехать к ним, где всем им собраться в более узком кругу будет тем приятнее, что Леонард приготовил некое представление - в память старых времен.
Диана усомнилась, ссылаясь на мужа, и тогда Леля попросила у нее позволения, чтобы Эста поехала с нею, с ночевкой.
- Или я попрошу маму, - сказала Леля, выискивая новый вариант, - чтобы она пригласила вашего мужа. Папа в отъезде, но у нас как раз нынче собираются все те, кто любит маму. Ведь представление будет дано в ее честь.
- Впрочем, как и этот вечер, - согласилась Диана. Ведь даже ее муж почел за честь приглашение княгини в числе самых именитых людей столицы на этот благотворительный концерт.
Вечер несомненно удался. Уж княгиня Зинаида Николаевна постаралась, да у нее были помощники из студентов и барышень, не говоря о Навротском, который занимался оформлением как сцены, так и зала, проявляя вкус и интерес театрального художника, каковым он все чаще выступал.
Эста и Леля даже обнялись, не зная хорошенько, чему они так радуются, и подали знак Леонарду, мол, все в порядке, и он в странном волнении поспешил вернуться домой. Была уже ночь, тихая, звездная, особенно яркая, точно и звезды вызрели, как яблоки и груши, запах которых сопровождал его всю дорогу, будто он ехал по огромному саду.
Особняк князя Ошерова. Съезжаются гости, из тех, кто принимал на благотворительном концерте то или иное участие. В столовой ужинают, где-то музыцируют и танцуют. На площадке у гостиной Леонард подходит к Диане Муриной.
Диана смеется:
- Ах, это вы! И снова не узнала.
К ним подходит Эста, Диана, всплескивая руками, уходит. Леонард обращается к девушке с вопросом полуофициально:
- Скажите, Эста, мог ли вас я встретить зимою в парке Царского Села?
Эста задумчиво:
- Да, встретились мы было, только вы меня, пожалуй, не узнали. Или вы были не одни? А я с графиней, моею крестной матерью, была. Ведь я в гимназии училась в Царском.
Леонард с удовлетворением:
- Все так. Прекрасно. Мне пора на сцену. Я думаю, меня поймете вы. Здесь не игра; как гетевский Гомункул, «Хочу родиться в лучшем смысле слова». - Уходит в гостиную, настежь открыв двери.
Дальняя стена дома заканчивается «фонарем», с тремя окнами на втором этаже, что создает глубину сцене с небом в вышине. На нескольких сдвигающихся и раздвигающихся ширмах пейзаж с фигурками мифологических существ в античном духе, проступающих в зависимости также от освещения.
Гости рассаживаются в креслах. В стороне Диана и Аристей, к ним подходит хозяйка дома княгиня Зинаида Николаевна.
Княгиня с любопытством:
- Все удивляюсь я, когда и где успели вы столь подружиться, а?
Диана, взглядывая на Аристея:
- В Самаре, где впервые я на сцену вступила и всего боялась страшно от одиночества, наверное; и вдруг лицо знакомое из детства - ученый, путешественник, художник, и как пути-то наши вдруг сошлись?
Аристей с легкой усмешкой в глазах:
- В предвечном мире, Леонард сказал бы. Да, кстати, там готовы к представленью? - Уходит за кулисы.
Зинаида Николаевна предостерегающе:
- Ты на него во все глаза глядишь!
Диана, задумываясь, рассудительно:
- Не выше ростом, не сильней других и даже не приметней, не красивей, но в облике вдруг нечто проступает, и, кажется, высок и светел он, сказать боюсь, как бог среди людей.
Княгиня подтверждает:
- В нем превосходство личности приметно, уж это верно; ты в него влюбилась.
Диана не отрицает:
- Он мужественен просто и умен, мужчина и ребенок в высшем смысле, чем привлекателен для нас, для женщин; хотя он нас пугает, мы смеемся; легко ему нам головы кружить, да занят он не нами, не собою.
Так юность превосходна по природе и женственность чарующе проста, как образ идеальный и зовущий нас к высшей жизни, к высшей красоте.
Зинаида Николаевна с раздумчивой улыбкой:
- Так, кто же он? Мужчина в самом деле, иль образ идеальный, нас зовущий - куда?
- Боюсь, он сам еще не знает. Он жаждет восхождения к вершинам, чтоб обозреть немыслимые дали земного бытия, как жизнь свою.
- Ну, это как понять? А, впрочем, ладно.
Занавес освещается светом изнутри и раздвигается. На ширмы падает свет, медленно смещаясь, и пейзаж загорается сиянием голубого неба, моря, казалось, бесконечного, золотистого песка на берегу и зелени на лужайке у скал. Не сразу бросаются в глаза тритоны, дельфины, нереиды в воде и нимфы на земле и потому, казалось, что они то появляются, то исчезают.
На лужайке у высоких скал слева показывается Леонард с видом сатира в сопровождении девушек, не то нимф, не то муз.
Хор девушек:
- Из Хаоса и Эроса - из двух начал - впервые зазвучал Любви хорал, с Враждой вступая в перебранку, как птицы оглашают спозаранку всю радость бытия в окрест, им вторят звери из укромных мест, охотой заняты кровавой.
Вражда могучих покрывает славой. Таков закон: ликует кровь, Вражду лелея и Любовь.
Лишь племя, слабое, нагое, мысль обрела на радость и на горе, и восхитилась, как своей мечтой, влюбленных женщин красотой. – Пляшет. –
В то утро ослепительная пена явилась в море, как из плена могучих бурь и волн спасенный радугами челн, точней, купальщицы предивной, нагой, лежащей на дельфине, со взором, устремленным ввысь, где, куверкаясь, бог Гефест повис, в сетях из золотых тончайших нитей, на смех и восхищенье Афродите, с ее красой пленительно-прелестной, что бог спустился к ней, как за невестой.
Смеясь, богиня приняла его: в любви ее природы торжество! – Пляшет.
Леонард подхватывает:
- Вот как Гефест, вставая спозаранку, когда все боги спали на Олимпе, спеша на кузницу, вдруг пошатнулся, завидев в море женщину нагую, неописуемой красы и неги, упал нарочно, не боясь разбиться, - он смастерил невидимые сети из нитей золотых на всякий случай, - с тем оказался он в сетях Киприды, ее любви и женственности нежной, и рук, и ног, и восхищенных глаз, и плеч, и грудей - прелестей соблазн, и живота, и туловища - радость, и черных волосков, ведущих к тайне, пугающей и вожделенной столь, как жизнь и смерть и как сама любовь.
В то утро был зачат Эрот, отметим. Когда же на Олимпе разгласилось известье о рожденьи Афродиты, возрадовались боги и сошлись на пир в честь прародительницы всех и вся, всего живого, вечно юной богини и любви, и красоты, прелестной женственности воплощенье, влекущей тайной нежности и счастья.
Арес теснил Гефеста, Зевс играл нависшими бровями, помавал, давая тайный знак, знакомый Гере, и та над ними рассмеялась: «Боги! Напрасно вы стараетесь, Гефеста поздравить время, он женился, к счастью, пока вы спали». - «Да, на ком? Ну да? Ужель Гефест взял в жены Афродиту?! Наш хромоногий виночерпий и...» - Расхохотались боги, сотрясая Чертоги Зевса, весь Олимп и небо, как описал еще Гомер картинно.
А с ними рассмеялся и Гефест, беззлобно весел, над своей удачей. В досаде Афродита осердилась: «Ах, так! Ну, погодите! У меня родится сын, которому подвластны все будут, все живое, даже боги!»
Угроза лишь усилила веселье богов беспечных, кроме Зевса. Он, прознавши, что угроза не пустая, велел сынишку Афродиты сбросить, как только он родится, прямо в Тартар.
Гефест прознал о повеленьи Зевса, но Афродита только рассмеялась. Сошедши тайно в лес густой на Кипре, среди зверей богиня разрешилась Эротом юным, Эросом древнейшим, кому подвластно все живое в мире.
Младенца выкормили львицы, две, со старой молодая; он возрос, ребенком малым оставаясь, ясно, чтоб Зевс не испугался за себя, за власть свою над миром и богами, а у Эрота власть совсем иная.
Хор девушек:
- У львиц Эрота подобрали нимфы. Младенчество провел он с ними в пещере, освященной им, с тех пор известной как пещера нимф, с источником священным для влюбленных, с купаньем в нем, как таинством сведенных для мук и радостей любви, ликующей, как песнь, в крови.
А с нимфами водились там сатиры, так сообща Эрота и растили, с тимпанами - веселье через край и непотребства невзначай.
Затем явились и Хариты, из свиты Афродиты.
Леонард продолжает:
- Эрота привечал и Феб, явившись как Мусагет, в сопровожденьи Муз, с колчаном стрел и с луком за спиной, привлекших взор мальчонки, как игрушки, каких он захотел иметь до слез и криков, столь истошных, до Олимпа, что Афродита бросилась к Гефесту, впервые в кузницу его пришла и попросила сделать сыну стрелы и лук, игрушечные, как у Феба, о чем он молит, исходя слезами, наш сын, неприхотливый столь всегда.
