я в Севастополе людей узнал?! И что самое главное, я уж тут не зритель, а действующее лицо. Понимаешь?
Ведерников (подходит к нему очень близко). Ну, а помереть не боишься? Я слышал, у вас там постреливают, в Севастополе?
Павлик (улыбнулся). Говоря откровенно, умереть не хотелось бы. И потом, очень маму будет жалко, она почему-то ждет, что я прославлюсь. Все еще ждет. Знаешь, мамы такой странный народ, Шура.
Ведерников (задумчиво). Да. Я вот тоже второй месяц собираюсь к маме, но все как-то не хватает времени.
Павлик. Ты занят, это понятно, Шура. (С воодушевлением.) Ведь то, о чем ты мне сегодня рассказал, это ж величайшее дело! При раневых инфекциях сульфидин и стрептоцид малоэффективны! А ведь твой раствор не химический антисептик?
Ведерников. Конечно, нет! Он вырабатывается живой клеткой микроба и должен убивать не всякую живую клетку, а только некоторых гноеродных микробов. Говоря иначе, он должен действовать избирательно! Он должен быть хитрецом, мой раствор, понимаешь?
Павлик (хватает его за руки). Ну, если тебе это удастся, Шура! Если только! Это будет величайшее открытие!
Ведерников (зло). Да, если, если! Но время идет, умирают люди, а я все еще путаюсь, как слепой, в трех соснах.
Павлик. А почему ты не привлечешь к консультации какого-нибудь видного специалиста, профессора?
Ведерников. К черту! Я не малое дитя, мне не нужны няньки!
Павлик (горячо). Ты неправ, Шура.
Ведерников. Я все решаю сам! (Пауза.) Нет, ничего я не решу. Мне так все легко давалось, а теперь, когда я взялся за настоящее, большое, я бессилен, совершенно бессилен, Павлик! Хочешь, скажу правду? Мне стыдно тебя. Вот этих двух честных твоих медалей стыдно. В трамвае я не гляжу в глаза военным, мне кажется, что я всех обманул. Обнадежил и не сумел. (Садится за стол и в отчаянии закрывает лицо руками.)
Павлик (не сразу). Вот, погляди-ка, тетрадь записей. Я ее в Севастополе в госпитале вел. Разные интересные случаи и тому подобное. Перелистай, может, и пригодится. (Смотрит на часы.) Ты прости, мне на Гоголевский, в наркомат надо.
Ведерников. Ты бы хоть с Ольгой и Ниной поговорил. Они же меня заклюют, что я тебя отпустил.
Павлик. Вечером, вечером, а то заговорюсь и взыскание получу. (Мнется у двери.) Что-то я хотел сказать существенное и забыл. (Смотрит в окно.) Солнце заходит. Как это все-таки красиво, правда? В музее, на картинах, все не так. (Задумался.) И знаешь, это очень хорошо, Шура, что мне хоть немного довелось пожить не придуманной жизнью. (Надевает фуражку.) Вот и все. А затем до свидания. (Быстро уходит.)
Ведерников. До вечера, Павлик! (Берет его тетрадку, рассматривает, улыбается.) Почерк.
Входят Ольга и Нина.
Нина. Ну, кажется, все уложили.
Ольга (негромко). Тише. Шура вернулся.
Нина. Я попробую получить тебе хлеба на дорогу. (Оглядывается на Ведерникова.) Смотри же.
Ольга. Я знаю. Иди.
Нина уходит.
Ведерников (поднял голову). Вы из института?
Ольга. Да.
Ведерников. Что это вы оделись по-дорожному? Собираетесь куда-нибудь?
Ольга. Разве?
Пауза.
Ведерников. А здесь был Павлик. Он сегодня из Севастополя прилетел.
Ольга. Павлик? Что же вы не сказали?
Ведерников. У него дела. Он зайдет попозже и ночевать будет у нас. Еще успеете наговориться.
Ольга. Да? Ну что же. (Пауза.) А что пишет Люся?
Ведерников. Обычное. Работает на танковом заводе. Шурочка выросла, живется трудно. (Подумав.) Я соскучился по ним, Оля.
Ольга. Поезжайте.
Ведерников. Вы не верите, что мне удастся закончить мою работу?
Ольга. У вас карман разорвался, снимите пиджак, я зашью.
Ведерников. Надоел я вам. (За окном духовой оркестр играет марш.) Солдаты идут. (Смотрит в окно.) Наверное, на вокзал.
Ольга. Вот как? (Зашивает ему пиджак.)
Ведерников. Вы сейчас на мою маму похожи. (Улыбнулся.) Она очень баловала меня в детстве.
Ольга (думает о своем). Что я хотела вам сказать. Ах, да! Пожалуйста, берегите себя, Шура, ведь вы еще не совсем оправились. Помните, после тифа вы не послушались, вышли раньше – и что же? Схватили крупозное воспаление! Вы и тифом заболели оттого, что не следили за собой.
Ведерников. Просто в лаборатории было холодно, и я…
Ольга. Да скажи вы, над чем вы работаете, вам бы тотчас все дали. И теплое помещение, и помощников, и средства.
Ведерников. Мне не надо помощников! Я хочу всего добиться сам.
Ольга. Ни с кем не хотите делить славы, так, что ли?
Ведерников. Славы? Чепуха! Если мне повезет, я не задумываясь припишу свое авторство любому. Нет, я хочу иметь успех у самого себя, а это значит – все осуществить самолично. Все, от начала до конца.
Ольга. Не смейте так рассуждать, Шура! Ведь от вашей работы жизнь людей зависит.
Ведерников. Что ж, идти на поклон? Милостивые люди, не хватает у Шурки Ведерникова собственного умишки, будьте настолько добренькие, одолжите! (Пауза.) Эх, перестало мне везти, вот в чем вся штука, Оленька!
Ольга. Нет, вы везучий! Сказать правду, не рассчитывала я оставить вас в живых.
Ведерников (засмеялся). Знаете, Оля, по-моему, я был так близко от смерти, что на какое-то мгновение даже душа моя от меня отлетела. А потом вернулась, но стала немножко другая.
Ольга (улыбнувшись). Лучше или хуже?
Ведерников. Это вы мне ее вернули, вам и знать. А по секрету я скажу вот что: мне всегда казалось, что в моем теле живет по крайней мере дюжина враждующих друг с другом людей. (Задумался.) Если бы я был писатель, я написал бы книгу о человеческих заблуждениях, чтобы никто и никогда не повторял их. (Кладет свою ладонь на руку Ольге. Короткая
