Благодаря этой его непритязательной простоте с ним было легко и просто каждому, в общении он был не умнее никого, особенно интеллигентных людей, которые говорили с причастными оборотами.
С ним было хорошо и естественно выпить. Приходил после съемок в Ленинграде, и мы садились за свои рюмашки, не вдаваясь в подробности искусства и политики. И все, между делом, становилось ясным, и про политику, и про искусство, и про жизнь вообще. Потом он ложился на тахту и мгновенно засыпал. Но просыпался вовремя, так, чтобы можно было поспеть к поезду. (Так же на съемках: явившись, он ложился на какую-нибудь скамью, задремывал и мгновенно просыпался для своего эпизода.)
Пожалуй, ничуть не менее, чем актерская работа, ему были необходимы друзья. В Москве была компания… Сколько в ней было проведено прекрасных ночей!
Перед ним, таким простым, который не умней никого, таксисты останавливали машины, швейцары распахивали двери. Его, такого простого, любили приглашать в гости. Попали мы как-то к случайным знакомым, поклонникам его труднообъяснимого дара. Едва вошли – увенчанный своей причудливой славой, артист немного увял. Он понял, что люди ждут от него чего-то необыкновенного, пусть и наивного, чтобы было потом о чем рассказывать. После короткой паузы с разных концов стола его стали обстреливать вопросами и, как в телепередаче «Что? Где? Когда?», ждать стремительного ответа. Но он, избегая разговора, склонил свою любимую народом голову над салатом. Тут же интеллигентные люди простили ему эту неразговорчивость за простоту гениального самородка. И повели огонь телевопросов на меня (о нем, конечно). Но и я не мастер в жанре блиц-интервью. Выручил меня он. Не поднимая головы от маленького плацдарма в центре стола, начал подкладывать мне на тарелку салат, подливать в рюмку и, побрякивая баском, посоветовал:
– Прикроемся мужественной простотой.
От неловкости я не различал лиц за столом.
Он же:
– Погляди, на том углу стола в синей кофточке сидит. Ну, головастая, – все сечет!
А это – он все сек.
Дело в том, что, не стараясь быть остроумцем, он был наблюдателен и умен поразительно, но иначе, чем другие. Рассказывал мне как-то о спекулянтах, которых повидал в Одессе. Так точно, блистательно запечатлел типы тамошней мафиозной иерархии! Кто из них как относился к вышестоящим и к нижестоящим, и повадки каждого, и хитроумие каждого, у одного обаятельное, у другого наглое…
Нет, Евстигнееву по праву давали в фильмах роли ученых. Проницательных, ироничных интеллектуалов.
Олег Ефремов однажды показывал (он любил показывать) актерам, что надо сыграть в сцене. Репетировали «Чайку». И актеры, примеряя его показ к себе, постепенно выполняли все, вернее то, что требовалось.
Ефремов дал такой совет и Евстигнееву.
Но тот спросил:
– А может быть, так?
И показал вариант.
– Или так? И – иначе.
– А если так?..
Не помнится, сколько было предложений, каждое из них казалось самым убедительным. Кажется, пять или шесть.
В спектакле «Голый король» он, слегка обвитый парадной королевской лентой по голому телу, стоял лицом к зрительному залу, долго, молча, минуту за минутой и нерешительно, стараясь сделать это как бы незаметно для зрителей, пробовал пальчиками почувствовать хотя бы складочку несуществующей одежды.
Он был актер с головы до пят.
Он был человек пронзительного ума.
Он умел любить друзей.
Он со снисходительным презрением относился к уродствам нашей жизни.
Он – был.
Понял слово смирение. Давно уже понял. Но то и дело забывается.
Как живут, как вспоминают свое прошлое хоккеисты, которые перестали играть, певцы, которые перестали петь, писатели, которые перестали писать? Не может быть, чтобы все они пребывали в психологической яме. Некоторые, наверное, до конца дней своих благодарны жизни, единственной.
Митинг на Дворцовой площади 8 апреля 1990 года. Тема – отказ от применения военной силы для решения гражданских и политических конфликтов к годовщине трагедии в Тбилиси и современному положению в Литве.
Плакаты на митинге:
«Руки прочь от Литвы!» (таких много).
«Отпустим Литву без контрибуций!»
«Воры в Кремле, танки в Литве?»
«Петербуржцы! Не дадим захлопнуть литовскую форточку в Европу!»
«Прощай, империя!»
«Главное – выдержать испытание демократией!»
«Горбачев! Снова – тотальная ложь?»
«Отменить Ленинские субботники, как использование бесплатного труда!»
«Свободу братской Литве!»
Правда почему-то потом торжествует.
Почему-то торжествует.
Почему-то потом.
Почему-то торжествует правда.
Правда, потом.
Людям она почему-то нужна.
Хотя бы потом.
Почему-то потом.
Но почему-то обязательно.
Евреи считали себя богоизбранным народом. Судьба рассеяла их по странам мира.
Японцы были воинственны. Для самурая честь – выше жизни. Судьба обрушила на них атомную бомбу – Япония стала миролюбивым народом.
Россия долго была империей. Покоряла себе, правила другими народами. Теперь зовем опытных американцев: «Помогите нам…»
«Превращать минусы в плюсы». (из телефонного разговора.)
О Хармсе долго молчали. Вспомнили уже Булгакова, Платонова, Бабеля, Олешу. Но вот маленький театр «Эрмитаж» прокричал и о нем. И это услышали. Это была одна из запоздалых побед справедливости.
…Три персонажа: Влюбленный, Девушка и Бестолковый дядя. Было бы довольно для смешного водевиля. А у Хармса они все трое еще и проглотили каким-то образом каждый по молотку. И в продолжение действия пытаются освободиться от них. Это как бы освобождение от наших собственных внутренних терзаний и комплексов.
…Актриса Полищук, так не подходящая своим ростом ко всем своим миниатюрным возлюбленным… А кто в жизни подходит другому полностью? Никто никому. А она и не замечает мелкости своих «предметов». Это такое трогательное, сегодняшнее. Никто никого по мерке для нас не создает. А как с тем, с тою, кто, казалось бы, не подходит нам?..
Поступки, совершенные в течение жизни:
Глупые и плохие.
Глупые, но не по моей воле – по моему безволию.
Глупые и нелепые, на беду только себе, и – на всю жизнь.
Я летел в Америку. Там у меня работают сыновья. В самолете все было тихо, что-то слегка гудело. Как вдруг! Словно пересекая какую-то невидимую воздушную границу, половина пассажиров поднялась и что-то запела. Я понял только, что на английском языке, и сообразил, что поднялись-то американцы! Пересекая невидимую воздушную границу перед своей страной. И мы, остальные, с некоторым смущением тоже приподнялись, правда, молча. И с некоторым, сознаюсь, уважением смотрели на поющих гимн своей страны. И у меня промелькнула вдруг странная мысль: что если когда-нибудь, когда-нибудь, пересекая на обратном пути невидимую границу перед нашей страной, – пусть по негромкому указанию мы встали бы и запели бы гимн нашей страны?…
Правда, каким он будет тогдашний, тогдашний – неведомо. При текущей ныне доработке гимна – чтобы не было, как говорится, раскола, может быть, вот такой вариант: «Выпьем за Гитлера, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем»? И фашиствующие будут довольны, и коммунистствующие будут удовлетворены. История причудлива.
Я снова в гостях у детей. Пишу это в городе Остине. Это столица Техаса, но по американским масштабам – провинция. Правда, со столичными зданиями в центре и гигантским университетом, где работают мои дети.
По ночам луна здесь повернута в другую сторону, нежели у нас. На автомобильные трассы осторожно выходят олени. Город на холмах и в окружении холмов. Дороги то покаты, то круты, – округло вниз, спирально вверх. Двухэтажные особняки расположены ярусами, и каждый не похож на другой, и каждым можно любоваться подолгу.
В этой столице Техаса чувствуется провинциальное величие.
А дети – это:
Старшему сыну Володе уже сорок пять лет! Хотя обликом он забавно молод. Я никогда не видел персов. Но когда он, веселый иронист, становится серьезен, на память почему-то приходит что-то некогда читанное – поэтическое, персидское.
Младший сын – Алеша. Володе он сводный брат.
Вот он сидит, спиной ко мне, за компьютером. Золотистая в солнечном свете голова. Первый курс университета. Математика, программирование. (Это – от Володи.) Я его не видел уже два года, с тех пор как Лена и Володя уговорили отпустить его к ним, в Америку. Здесь я узнал его заново. В ленинградской школе он был неустойчиво-
средним. Здесь входит в почетный список декана.
На свои расходы зарабатывает сам официантом одновременно с занятиями в университете.
Хорошо ли за два года Алеша овладел английским языком – не знаю. Кажется, хорошо, потому что говорит очень быстро. Правда, я тоже говорю быстро, но лишь одну фразу: «Ай донт спик инглиш» («Я не говорю по-английски»).
