Капюла. Мадам идет!
Мать. Час дивный настает!
Капюла. Час радости для глаз!
Мать. Мой друг! На мне горят сапфиры и алмаз!
Капюла. И в сумерках дрожит волшебная струна.
Мать. Мне снова двадцать лет, и за окном весна!
Капюла. Жозиана, верь, в наряде легкокрылом
Ты прежняя, и я в минувшее лечу.
Я помню: твой успех в Мобеже нашем милом
Был мукой для меня… Но нет, я клевещу.
Страдать из-за тебя? В страданье этом радость,
Хоть знала я, что с ним вы счастливы вдвоем,
Казалось, что и я вкушаю эту сладость.
А он, наш лейтенант, со мной был незнаком.
Мать. Бывало, мы сидим в любимом уголочке,
Наскучив чтением, уставшие от гамм,
И пишем письмецо: ложатся ровно строчки,
Где богу нашему курится фимиам.
Капюла. Любовный бред! Безумные посланья!
Держала ты перо, а я искала слов.
Мать. Как будто сам Амур нам диктовал признанья
В ночах, что проводили мы без снов.
Капюла. «Приди, приди скорей, — так дерзко я писала. –
Три тихих стука в дверь — и станет счастьем ночь».
Мать. Оставивши тебя, к себе я убегала.
Капюла. А я, услышав стук, уйти спешила прочь.
Мать. Прости меня!
Капюла. За что? За то, что приютился
В твоей любви, сестра, мой одинокий пыл?
За то, что целый мир, блаженства мне открылся
И душу спящую для неги пробудил?
Ах, милый лейтенант из сто двадцать второго,
Когда б он только знал, что выше этажом
За фортепиано ждет свидания чужого
Другая девушка, мечтавшая о нем!
Мать. Полгода тайно мы вдвоем его любили.
Капюла. Ты дочку родила, и снова мы вдвоем
Вязали чепчики и распашонки шили,
А лейтенантик наш сбежал с своим полком.
Мать. Я тетушке своей во всем тога призналась,
Держала в Монпелье она кафешантан…
Как жить одной, пойми, ведь так я исстрадалась…
Капюла. Да, одиночество… Уж лучше балаган…
Зато сегодня мы забудем все, что было,
Все грустное пускай уходит нынче прочь.
Ты ослепишь гостей и красотой и пылом.
Графиней Фюнела ты будешь эту ночь![1]
Снова вступает музыка.
Крадучись, убегает, посылая подруге воздушные поцелуи.
После ухода Капюла появляется Жозюэ, кого-то разыскивающий.
Жозюэ (увидев разряженную мать, как пригвожденный застывает на месте). Ох!
Мать. Друг мой, будьте любезны, доложите обо мне своей хозяйке. Графиня Фюнела.
Жозюэ. Графиня — как?
Мать (величественно). Фюнела!
Жозюэ (бросается к двери с криком). Мсье Орас! На помощь! На помощь!
Капюла ввозит г-жу Демерморт.
Жозюэ пробегает мимо, не замечая ее.
Г-жа Демерморт. Куда он бежит? Что случилось? Пожар? Вот было бы занятно! А ну-ка, покажитесь, голубушка. Что ж, очень мило! Идемте, наше появление произведет фурор!
Капюла (целует руку). Ах, как вы добры, мадам!
Г-жа Демерморт. Ничуть, ничуть, голубушка. Добрые люди встречаются только в назидательных романах. А я все это затеяла, чтобы досадить моему племяннику.
Входят Орас и Жозюэ.
Г-жа Демерморт. Дорогой Орас! Я хочу сделать вам приятный сюрприз, представив моей старинной приятельнице, графине Фюнела, которую я знавала еще в Италии. Графиня, мой племянник, Орас.
Мать. Очень рада.
Орас (с поклоном). Мадам.
Г-жа Демерморт. Идемте, дорогая. Капюла, везите меня. Я счастлива видеть вас после такой долгой разлуки. Вспомним Венецию. Ах, что это было за время! Помните Палестрини? Безумец! Умер от желтухи! Я представлю вас своим гостям. Кстати, дорогая, мне кажется, у вас была дочь. Где она теперь, прелестная малютка?
Мать. Ах, дорогая, это целая история!
Г-жа Демерморт. Тем лучше, расскажите ее мне!
Уходят.
Жозюэ (потрясенный). Мсье, вот ключ! Она могла выбраться только через окно. Разве что мадам сама ей открыла. (Забывшись, садится.) Графиня Фюнела!.. Нет, вы видели что-нибудь подобное? (Поспешно встает.) Ох, простите, мсье!
Орас. Что случилось?
Жозюэ. Я позволили себе сесть. За тридцать лет это со мной впервые.
Роменвиль (входит с криком). Прекратите! Прекратите! Прекратите!
Орас. Что прекратить?
Роменвиль. Все, все! На этот раз не до шуток. Прекратите! Чудовищная ловушка, непредвиденный ход событий! Кулисы финансовой олигархии! Тсс! Малютка должна сию же минуту покинуть замок, — сию же минуту, иначе я разорен.
Орас. Что вы такое плетете? Право, сегодня все как одни помешались.
Роменвиль. Я член правления нескольких компаний по производству сульфатов и акционерного общества по производству цемента.
Орас. Знаю. Ну и что?
Роменвиль. А то, что малютка должна сию же минуту покинуть замок. Да-да, этого требуют могущественные финансовые интересы. Тсс! Я не могу ничего объяснить. Биржевые интриги. Не хотите мне помочь — что ж, тем хуже для вашей тетушки! Я готов на скандал. Готов на все, что угодно. Сию же минуту ей все выложу!
Орас. Моей тетке? А ну-ка поглядите, кого она представляет сейчас гостям в парадной гостиной.
Роменвиль. Я близорук, я плохо вижу издали.
Орас. Наденьте очки. Не пожалеете.
Роменвиль (надевая очки). Какого черта! Что она делает! Я не грежу, это…
Орас. Да. Графиня Фюнела, дама из итальянского высшего света.
Роменвиль. И это тоже придумали вы?
Орас. Нет, на сей раз тетушка.
Роменвиль. Но для чего?
Орас. Просто так, это-то меня и беспокоит.
Патрис Бомбель (входит, с вызовом). Мсье!
Орас (забыв обо всем). В чем дело?
Патрис Бомбель. Так дальше продолжаться не может. Раз вы не намерены отказаться от этой девушки… (Хочет дать ему пощечину.)
Орас (с досадой отталкивает его). Да погодите, мсье! Мне не до вас! Потом, потом. Идемте, Роменвиль, скорее, а то еще она утопится, надо ей помешать. (Увлекает за собой растерянного Роменвиля.)
Патрис Бомбель. Хорошо. Я еще вернусь. (Уходит.)
Жозюэ (воздев руки к небу). Легко ли теперь служить в дворецких! (Уходит.)
Занавес
Те же декорации. Посреди сцены сидит Изабелла. Орас расхаживает взад и вперед.
Изабелла. Ну так что же?
Орас. Шутка мне надоела. Вдобавок ваша сумасшедшая маменька вот-вот совершит какую-нибудь бестактность, и все рухнет. Полюбуйтесь-ка на нее: воркует, распускает хвост, ходит этакой павой — не женщина, а целый птичий двор. Меня прямо в дрожь бросает. Слышите, она рассказывает генералу Сен Мутону, что она крестница папы, а старый дурак мечтает извлечь прибыль из своего католичества и уже вообразил себя послом в Ватикане. Нет, надо принимать меры!
Изабелла. Так что же, бросаться мне в воду или нет?
Орас. Дешевый трюк! Надо придумать что-нибудь получше. И не откладывая, не то достопочтенная карга, моя тетушка, испортит мне весь эффект. (Вскрикивает.) А! Придумал!
Изабелла (со вздохом). Вы меня пугаете.
Орас. Несмотря на аттракцион с выходом на арену вашей матушки, гвоздем программы остались вы. Вы произвели фурор, дорогая. Благовоспитанность, сдержанность, любезность — даже почтенные вдовы отнеслись к вам благосклонно.
Где выросла она, пришла откуда?
Любой гордиться ею может пансион.
Манеры, грация, осанка — просто чудо!
В беседе сдержанность, во всем хороший тон!
А я следую за вами по пятам и, польщенный, точно импресарио, ловлю на лету все эти комплименты. О мужчинах я уже не говорю! Сонмище мамаш, у которых дочери на выданье, расстреливает вас из свои лорнетов, но вам все нипочем, как знаменитом гренадеру Латур д’Оверню[2]. Девицы позеленели от злости. Диана первая. Но все это только Пролог, увертюра, пробный шар, годный на худой конец, чтобы подстрекнуть беднягу Фредерика. Мне этого мало. Я распущу слух, что вы вовсе не племянница Роменвиля — несчастный толстяк только ширма. Кто знает, может быть, вы и в самом деле дочь вашей матери! Или еще почище: во-первых, вы — миллионерша, а главное — плод преступной любви португальской принцессы и адмирала-поэта, погибшего на море, — уж я отыщу такого, — и сегодня вас впервые выходят в свет, инкогнито. А под утро, когда моя маленькая невинная сказочка в духе Рокамболя[3], переходя из уст в уста, отложит вдоволь отравленных личинок в чисто вымытых ушках всех этих гусынь, когда Диана совсем иссохнет от зависти и даже болван Фредерик, бессознательно польщенный вашим выбором, будет смотреть на своего палача чуть-чуть менее безропотным взглядом, я выйду из-за кулис и, якобы намереваясь объявить очередной котильон, взберусь на стул, потребую тишины и объявлю: «Господа, вы все отравлены». И, воспользовавшись всеобщей паникой, объясню: «Дурачье! Вся эта ночь — сплошной розыгрыш! Все события — комедия. Заранее обдуманная! Тщательно отрепетированная! Сей памятный спектакль продемонстрировал вам — тут я, как гид, указываю на Диану, — что таится на дне души молодой девушки: камин, грязь, засохшие цветы. С другой стороны, он вам продемонстрировал — и тут я показываю на вас — ангела, увы, слишком ангелоподобного, чтобы быть настоящим! Вы обмануты, господа! То, что вы именуете благовоспитанностью, хорошим тоном, вкусом, — всего лишь плод жалкого воображения. Этот ангел, эта девушка, которая со вчерашнего вечера околдовала вас, обыкновенная нанятая мною статистка, скромная танцовщица из „Оперà“, которой я заплатил за то, чтобы она разыграла вас. Никакая она не племянница Роменвиля! И не внебрачная дочь адмирала-поэта, погибшего на море, она — ничто, и не приведи я ее сюда, чтобы она сыграла очередную роль, никто из вас наверняка не обратил бы на нее внимания. Но мне захотелось, чтобы образ, который она воплотит, был блестящей пародией на ваши собственные претензии. Вот я и подсунул ее вам, она была одета в платье, сшитое у ваших портных, она щебетала словечки, принятые в вашем кругу, и этого оказалось довольно, чтобы в одни вечер свергнуть с пьедестала вашу королеву красоты. О, суета сует и всяческая суета! Надеюсь по крайней мере, что у моего брата Фредерика теперь открылись глаза. Что до меня, я среди вас с каждым днем все больше изнываю от скуки, не хочу вас больше видеть. Завтра с первым же поездом уезжаю охотиться в Африку!» Ну, что вы на это скажете?
