СЭР ДЖОН. Сродство душ.
Они смотрят друг на друга.
Запри дверь.
Она запирает дверь.
Подойди поближе… (Пытается вспомнить ее имя.)
АЙРИН. (подсказывает). Айрин.
СЭР ДЖОН. Айрин. И ты хочешь стать актрисой?
АЙРИН. Да.
СЭР ДЖОН. Страстно хочешь?
АЙРИН. Да.
СЭР ДЖОН. Каждой клеточкой своего «я»?
АЙРИН. Да.
СЭР ДЖОН. И готова отказаться от всего остального?
АЙРИН. Да.
СЭР ДЖОН. Но тебе придется пожертвовать тем, что большинство людей называют жизнью.
АЙРИН. Я готова.
СЭР ДЖОН (после долгого молчания). Под каким знаком ты родилась?
АЙРИН. Скорпиона.
В коридоре появляется Норман, подходит к двери, трогает ее и, обнаружив, что дверь заперта, подслушивает у замочной скважины.
СЭР ДЖОН. Хорошо — честолюбие, скрытность, преданность, безудержная ревность. Самые нужные в театре качества. А ноги у тебя красивые?
Она пожимает плечами.
Подойди поближе. Дай мне взглянуть.
Она поднимает юбку.
Повыше.
Она исполняет его просьбу.
Очень красивые. У всех лучших актрис ноги как колоды. (Ощупывает ее бедра). Худышка. (Кладет руку ей на пояснщу). Кости как у пичужки. (Проводит по ней руками до самой груди). Ты, наверно, плохо питаешься. (Берет в ладони ее лицо и, видимо, собирается ее поцеловать). Совсем еще девочка. (Внезапно одним махом поднимает ее на руки).
Она вскрикивает.
(Почти с воплем). Вот то, что надо! (Пошатывается, опускает ее на пол, затем отмахивается от нее). Слишком поздно! Поздно!
Она бежит к двери, отпирает ее, выскакивает в коридор и сталкивается лицом к лицу с Норманом, который схватывает ее за кисти рук. Норман закрывает дверь. А в комнате сэр Джон садится к столу, что-то пишет, потом засыпает.
НОРМАН. Попалась птичка!
АЙРИН. Пустите меня!
НОРМАН. Ты это что же затеяла?
АЙРИН (после паузы). Кажется, он лучше.
НОРМАН. Лучше кого или чего, позвольте узнать?
АЙРИН. Я думала, он сегодня не справится.
НОРМАН. А он еще и не справился. (Пауза). Так я жду.
АЙРИН. Чего?
НОРМАН. Красочного рассказа. Ну давай! Не то я отвешу тебе хорошую оплеуху. Тебе бы следовало знать, что происхождения я неважного и бываю крут, когда выхожу из себя.
АЙРИН. Я думала, мы друзья.
НОРМАН. Я тоже так думал, Айрин. Я долго буду помнить, как привел тебя в нашу труппу. Я впервые увидел тебя в Ньюэрк — он — Трент, в мебельном цеху Пэлас — Тиатра, где пахло столярным клеем и скрипели блоки. Гляжу — прижал тебя один женатик в гриме марокканского принца, а ты вся перепачкана краской. И я сказал: «Вы не тревожьтесь, я не болтлив, только впредь избегайте этого». Поболтали мы тогда, сварили чайку на заляпанной красной газовой плитке под фотографией мистера Чарлза Дорана в роли Шейлока, глядевшего на нас косо и неодобрительно. Ты меня благодарила, а я сказал тогда: «Теперь вы член нашей семьи». Так-то ты мне отплатила!
АЙРИН. А что я такого сделала?
НОРМАН. Сама расскажи.
АЙРИН. Про что?
НОРМАН. Про сэра Джона, нашего руководителя и вождя, нашего духовного отца, которому мы всем обязаны. Ты же знаешь, Айрин, что такое для нас сэр Джон.
АЙРИН. Я опаздываю! Мне надо помочь миледи облачиться в доспехи.
НОРМАН. Миледи подождет со своими доспехами. Может, ты не расслышала моего вопроса? Что сделал сэр Джон?
АЙРИН. Не скажу!..
НОРМАН. Я тебя сейчас сделаю, птичка! (Хватает ее и замахивается, чтоб ударить).
АЙРИН. Попробуй ударь, я ему скажу, пожалуюсь сэру Джону, да — да, непременно пожалуюсь!..
НОРМАН (отпуская ее). Пожалуешься? На меня? Ой! Я уже в штаны наложил. Аппетит потерял. Значит, пожалуешься? Да плевал я на тебя, детка, и на все твои жалобы! Чтобы докричаться до сэра Джона в его нынешнем состоянии, с путаницей в голове, надо иметь голос погромче, птичка, и получше дикцию, чем у паршивой статистки, младшей в труппе, состоящей на выходах и при реквизите. Да ты даже не сможешь сказать ему, что согласна потискаться с ним в четверг в Эйберистуис. Пожалуется она!.. Думаешь, я не знаю этой игры? Или, по — твоему, я шестнадцать чертовых лет ежедневно одеваю этого старого грешника, балую его, нянчусь с ним, стираю его пропотелые фуфайки и штаны, его грязные сподники и не знаю того, что копошится в каждой извилине его хваленого ума? Да не боюсь я твоих жалоб! Я тебе вот что скажу. Он творил кое-что втихаря, не обделял себя радостями. «Вот то, что надо!» — он прокричал. Что именно, Айрин? Мне надо знать все, что было. Что между вами произошло?
АЙРИН (после паузы). Ну… он поднял меня на руки.
НОРМАН. Поднял на руки?
АЙРИН. Я, конечно, догадалась, о чем он думал. Он сказал: «Совсем еще девочка» — и поднял меня на руки. А потом вскричал: «Вот то, что надо!» — и я, лежа в его объятиях, поняла, что это он про молодость, про новизну чувств…
Норман начинает смеяться.
Что вы смеетесь? Я была у него, так все и случилось, это же правда, я чувствовала. Он весь дрожал, и я тоже. В его руках я стала частью его, тем, что ему надо, и он опустил меня на пол, сделал мне знак уйти, и я убежала. Молодость, понимаете? Я на миг закрыла глаза и представила себе, как он несет меня на руках, меня — мертвую молодую Корделию!
НОРМАН. Дело не в молодой Корделии, птичка, ему нужна Корделия поменьше весом. Совсем легонькая! Взгляни на себя. Сравни себя с миледи.
АЙРИН. Вы не поняли. Ему нужна молодость…
НОРМАН. Мы, птичка, в Лемингтон Спа пытались сыграть «Строителя Сольнеса». Три спектакля. И никакого успеха. Так что ты брось мне тут трепаться про молодость. Я ведь знаю, птичка, как ты скребешься у него под дверью. А еще я знаю, как публика толпой уходит со спектакля, включая меня самого. «Вот то, что надо!» Ты легче нее, цыпочка! (Смеется. Пауза). Он тебя не первую взвешивал. Ты как, думаешь, миледи получила работу? Она тоже некогда была стройненькой девочкой, тоже играла пажа с картой и в один прекрасный вечер стала младшей дочерью Лира. Я хорошо помню, как это было. В те самые гастроли, когда Венецианский дож заразил Ланселота Габбо триппером.
Айрин тихонько плачет.
Так что не молодость ему нужна, не талант, не прелести кинозвезды, а лишь умеренный вес, птичка моя. (Пауза). Мы тогда могли справиться с чем угодно. В те дни его звали «Неуемным». (Его чуточку покачивает, он берет себя в руки. Кажется, он сейчас расплачется, но он сдерживается). Вот так-то, птичка! Держись лучше в сторонке. Былые времена прошли, исчезли и силы, и энергия, а что впереди — неизвестно. Так что — кончай с этим, куколка. Мы уже не ищем развлечений. Никаких. Даже при большом соблазне и малом риске. (Пауза). И не вздумай меня ослушаться. В роковых словах «В понедельник уже не приходите» есть свой зловещий смысл…
Появляется миледи.
НОРМАН….что за смысл… в этих кольцах и браслетах…
МИЛЕДИ. Вот ты где! Ты опаздываешь с доспехами! (Уходит).
НОРМАН. Так что дуй отсюда, птичка! И веди другую лодку с причала. Наша, боюсь, уже прохудилась.
Айрин уходит. Норман делает глоток из своей фляжки. Он входит в гримерную сэра Джона. Легонько трясет его за плечо, чтобы разбудить.
«Входит Лир, причудливо убранный полевыми цветами».
Сэр Джон поднимается. Норман молча помогает ему переменить костюм и потом украшает его полевыми цветами.
СЭР ДЖОН. Так они говорили — Микеланджело?..
НОРМАН. И Блейк.
СЭР ДЖОН. Я понял, что они имели в виду. Нравственное величие.
НОРМАН (после паузы). Я разговаривал с этой девушкой. Она, знаете ли, только с виду такая легонькая. И потом: сейчас нам не ко времени перемены в труппе.
Пауза. Сэр Джон вдруг с горячностью обнимает его.
СЭР ДЖОН. Ну как мне оплатить твой труд? Когда мне плохо, я говорю себе, что у меня есть друг. Я в великом долгу перед тобой. Но я найду способ вознаградить тебя. Я должен, должен расквитаться со всеми своими долгами.
