Он вдруг бьет ее.
Не так! Бей, как тогда!
Он. Мне… плохо…
Она (азартно). По вопящему рту! Ну! Ну! Ну!
Он неожиданно бьет ее.
Молодец… Теперь я могу прочесть ремарку: «Она убегает». (Бежит по комнате и застывает?) Заметил? Я остановилась в дверях! Как вкопанная! Потому что вдогонку… как выстрел! В спину! Ты ударил последней фразой! Ну! Давай ее! Ведь ради нее все было! Что же ты?! Ведь вся сцена была, чтобы ты имел право прокричать вслед эту фразу! Ну! Ну! Кричи!
Он. «Ну что ж, теперь действительно все!..»
Она (аплодирует). Ах, какая фраза! Знаешь, я ее часто вспоминала… потом… Но до конца поняла ее однажды зимой, когда «третий глаз» пошалил! Ха-ха-ха! Дело происходило в парке «Сокольники». Стояли сосны в снегу. И там, среди сосен, я часто встречала милого старичка пенсионера. Он носил еду белкам. А зима была холо-о-одная. И белки ради еды стали совсем ручные. Они его узнавали и поедали орешки прямо из его рук. А потом однажды я увидела, как били моего милого старичка. И лицо у него было какое-то покорное, равнодушно-спокойное. Оказалось, он этих белочек… как бы это сказать… едой завлекал… приручал. А потом… когда они становились совсем ручные — он бац их — в мешок! И на шапку! Ха-ха-ха! Он был — беличий соблазнитель. И тогда я подумала: когда он их в мешок швырял — он наверняка приговаривал: «Вот теперь действительно все!» Ты не слушаешь?
Он. Меня… мутит.
Она. Знаешь, я подумала… если эти грибы действительно… Жаль, что я их тоже не съела. В конце концов, может быть, смерть — самое интересное в жизни…
Он. Послушай!
Она. Ха-ха-ха… Шучу, шучу, не бойся. Просто мне один тип, у которого была клиническая смерть, рассказывал, что все это было так весело. Он вдруг увидел в ярком-ярком свете, как на помосте танцевали развеселые люди. А перед этим помостом стояли носилки… и на носилках лежал он сам… Ха-ха-ха!
Он (вдруг бросился к дверям, бьется в дверь) — Ключ! Дай ключ сейчас же! (Бросается к ней, хватает за руку) Ключ! (Орет) Ключ!
Она (шепотом). Он — там… (Указывает на окно) Только сумей прокричать в темноту: «Витя! Художник!» Ха-ха-ха! Или, может, ты хочешь меня еще разок ударить?
Он (вдруг засмеялся). Ха-ха-ха…
Она. Ха-ха-ха! Ну вот! Молодец! Ты вспомнил про чувство юмора! (Шепчет) Совсем немного осталось — и получишь ключик! Какие-то две сценки! Делов-то! (Читает) «Она и кинорежиссер пришли в квартиру кинорежиссера». Ха-ха-ха! Я так смеялась, когда это читала. Какую приличную сценку ты здесь написал. Но она больше относится к области научной фантастики. Ха-ха-ха. (Читает текст, почти открыто издеваясь) «Как у вас славно… Телефон у вас есть?» (Ему) Ну что ж ты? Читай за него. Работай!
Он (читает). «Да, конечно… Может, вы плащ хотя бы снимете?»
Она (читает :). «Вызовите мне такси по телефону?»
Он. «Ну почему?» (Читает почти без выражения, все время ожидая и боясь, что повторится боль)
Она. Я думаю, здесь публика будет очень добро смеяться. Публика любит, когда отлегло от сердца. (Читает, все издеваясь над текстом) «Ах, с какой собачьей преданностью вы сейчас на меня смотрите! Я хочу, чтобы вы сохранили этот взгляд до конца. Представляете, до какой беды надо довести женщину, чтобы она сама полезла в постель к первому встречному? Кстати, у вас есть жена? Она — красивая? Вы ее любили? Впрочем, это все пошлые вопросы… и мои и ваши… Иностранцу в чужой стране дают переводчика… Мы с вами мужчина и женщина. Нам переводчик нужен поболее, чем иностранцу…»
Он. «Я и сейчас ее люблю. Но она вдруг так стала похожа на свою мать. Она была совсем другая. И уж точно не была сварливая. И у нее был юмор…»
Она. «Вы хотите сказать, что вы со мною из-за отсутствия у нее чувства юмора?»
Он. «А если я вас не выпущу?»
Она. «Для этого вы слишком…»
Он. «Да, я вас выпущу».
Она. Ха-ха-ха! Здорово! Здорово выкрутился! Главное, ты написал моральную сцену… Почему-то считается моральным — писать морально об аморальном! И наоборот! Ха-ха-ха!
Он. Но ведь ничего не было. Ты сама сказала… потом!
Она. Ха-ха-ха! Знаешь, потом… когда под утро я возвращалась от него… Ну, я тебе уже рассказывала про этот грязный рассвет, когда выбежал на меня кровавый бегун… Вот тогда… после ужаса бегуна — я зашла в парадное. И вдруг увидела кошку. Это была ночная ободранная кошка, уставшая от мартовских гуляний. Я потом часто встречала ее в парадном. Я даже постепенно начала с ней разговаривать. Это было большое достижение, поверь… потому что после разговоров с кошкой я уже смогла говорить вслух сама с собой. Хожу по комнате и болтаю… «Лила»! Игра… Вот этой кошке как-то под утро я сказала… по-моему, замечательную фразу: «Когда женщина возвращается рано утром от мужчины, у нее всегда есть сознание легкого поражения». Ха-ха-ха!
Он (беспомощно ). Послушай, но ничего не было, ты ведь сама сказала.
Она. Кстати, у тебя в пьесе эта фраза звучит интереснее… Мы уже дошли до нее. Итак, я сделала три шага вверх по лестнице мимо кошки, которой предстояло стать моей верной собеседницей, — и увидела тебя… Читай!
Он (читает). «Ты не была там?» (Почти кричит.) Но я в это верил!
Она. Ха-ха-ха… Ты в это верил?! Ха-ха-ха. Я тогда смотрела на тебя, в твои испуганные глаза. Как же я их любила… Я еще тогда не знала — у кого бывают такие глаза… Я ведь еще не встретила ловца белок в Сокольниках! Ну, читай!
Он. «Ты не была там?»
Она. Ты повторял это! Повторял!
Он. «Ты не была там?!» Я верил в это! Я верил!!!
Она. Я много думала потом об этой странной вере. Когда он вскоре взял тебя сниматься, ты в это все еще верил? Ты, который знал, что он — фашист. Который видел, как на съемках ему надо было растоптать, уничтожить, чтобы начать снимать! Потому что только ценой чужих унижений, чужой боли в нем загоралось вдохновение! Ха-ха-ха! Говорят, ты называл его Достоевским. Его — Беса из романа Достоевского! Слушай, когда ты называл его Достоевским, ты хоть вспоминал: «Ты не была там?» Ха-ха-ха! А я вспоминала. И когда валялась на клумбе, лицом в землю… мне вдруг показалось… что я опять в его комнате. И меня опять заплаканным лицом — в подушку! И я ползу… и меня догоняют, догоняют… и волочат… всюду, всюду! И я хриплю сквозь ладонь! И я лежала на клумбе и кричала: «Остановите Землю, я хочу слезть». Ха-ха-ха… (Вопит) «Остановите Землю, я хочу слезть!» И поверишь: вдруг головки цветов превратились в кисти… И я поняла, что это — Художник! И я крикнула: «Витя! Художник!» Но, к сожалению, это был тысячеклятый директор театра! Ха-ха-ха!
Он (хрипло). Больно!..
Она. Нет, там другая реплика… Читай ее… И терпи. (Шепчет) Уже… уже совсем скоро. Скоро-скоро!
Он (читает). «Ты не была там!»…
Она. «Она молчит»… Заметь, она молчит.
Он. «Я жду тебя полночи… Боже, мы дрались… В этом было что-то нечеловеческое».
Она. Как нежно он это произнес. И она поняла: это — сигнал к примирению… (Читает) «Куда ты меня тащишь?» Ха-ха-ха. Я представляю, как они будут играть все это в театре! Как какой-нибудь проходимец будет тащить упирающуюся юную сучку в блудливых лисах. Но мы-то с тобою знаем — тащить ее было не нужно. Ты просто возложил руку на ее лопатку… И она тотчас вознеслась в квартиру, тупо повторяя: «Куда ты меня тащишь?» Ха-ха-ха… (Орет) Остановите Землю, я хочу слезть! Ха-ха-ха… Ну вот — и последняя сцена. Добрались! Сейчас освободишься… Как у тебя красиво написано: «Комната, где они встретились». Вместо того чтобы написать: «Постель, где она валяется, как… как…» Ха-ха-ха! Ну ладно. Играем твой финал! Читаю ее текст… который ты ей придумал. (Читает) «Хочешь, скажу, о чем ты думаешь. Ты думаешь о том, как все опять осложнилось. Молчи… Сейчас слова значат… Люди женятся, спят, рожают детей — лишь бы иметь все это… Моя беда в том, что я не могу, как все… я не могу смириться… Ты помнишь улыбку Мадонны… Это удивительная улыбка покоя и воли… Ее называют улыбкой материнства. Но не оттого только, что материнство у нее — это свет в улыбке. Но потому свет, что ее материнство от того, кому она поклонялась и кто поклонился ей. В этом — символ и гармония… А все другое — грех и против природы. И поэтому не надо тебе уходить от меня… И поэтому я ухожу от тебя…» (Аплодирует) Роскошный монолог! Прости, что по правде я не сумела сказать тебе такое! Я вообще мало разговаривала с тобою в постели. В постели с тобой я умирала… И еще прости… что я никогда не говорила с тобою и про Мадонну и про материнство… Потому что материнство мне давно вырезали к тому времени по твоей милости! Ха-ха-ха! На самом деле. Ха-ха-ха… На самом деле она молча прижималась к нему… как к избавлению… Она целовала его… молча… будто вопила… Мы запомнили: здесь главное — молчание… Молчание!
