Он сразу оживился или сделал вид.
— Я знаю, знаю, о чем <в>ы спроси<те>, — сказал он. — Я читал. Неинтересно: во-первых, трудно для перевода, а во-вторых — зачем? Сейчас! Это же все-таки плохая литература. И персонажи скучные. Не понимаю вас! Как может это заинтересовать!
— Я не умею защищать еще не сделанную работу. Но если издательство согласится, я постараюсь переубедить вас, Виктор Евгеньевич! Мне нравится эта «Могила для благих намерений». Я списалась с автором, и он дал добро. — Лена была спокойна.
— Ну ладно, поговорим завтра. В редакции. Если вы так хотите… Только я все-таки не пойму — почему так вдруг и так настойчиво? — спросил редактор или даже директор издательства.
— Мне это очень нужно! — Она больше ничего не сказала.
— Хорошо. До завтра!..
— Леночка! Пожалуйста, еще кофе, а то меня заговорят, и я усну. Теперь пошли в ход летающие тарелки или блюдца. Нужно немного топлива для отпора.
Лена снова пошла на кухню и снова вернулась.
Приглашенный бард настроил гитару и запел что-то отвечающее настроению и интеллектуальному уровню компании — что-то из фантастической жизни. Смешно. То и дело все дружно хохотали, а он в это время делал проигрыш. Потом спел что-то фрондирующее, а потом начал разговаривать с какой-то женщиной, которая смотрела на него во все глаза, и хотя пел он самозабвенно, но взгляд засек.
Снова возникли разговоры, все забыли про барда, и он незаметно ускользнул с женщиной, которой взгляд так безошибочно засек. Так сказать, ушел по-английски.
У стеллажа с книгами стоял человек в очках, мрачный и неприятный. Его никто не знал, и кто его пригласил — тоже никто не знал, а он то и дело вытаскивал книги, выбирал их, видимо, по истрепанным корешкам, и тут же, раньше чем взглянуть на название, смотрел на штемпель с ценой.
Выбрал он тома три, вероятно, самых дорогих, и спросил у Лены:
— Можно я возьму почитать?
Она рассеянно взглянула на книги и спросила:
— А зачем вам словарь? Он же по технике…
— Мне нужно, — ответил очкарик не моргнув глазом.
— Возьмите, — она пожала плечами, — только, пожалуйста, верните скорее.
— Непременно. — Он тут же завернул книги в газету и ушел.
— Кто это? — спросила Лена.
Все в недоумении переглянулись, но никто не ответил.
— И все-таки это потрясающе! — любитель чудесного не унимался. — Его фотографируют через свинцовый экран — и на снимке появляются его мысли.
— Нитка, обязательно есть нитка. — Скептик оглянулся и снова попросил кофе.
— Вы же не сможете спать! — ужаснулась Лена.
— Для того и стараюсь.
Две хохотливые девицы были заняты сплетнями — кто с кем живет, кто к кому ушел — и на чем свет ругали какую-то Марину, что она стерва, но — красивая стерва.
Иногда выпивали, но без тостов, кто когда хочет. Было непринужденно и скучно. Играл магнитофон, который никто не слушал.
Какой-то физик не то математик ругал Италию и все время плевал.
— Рестораны, — говорил он, — тьфу! Магазины, — говорил он, — тьфу!
Ему никто не верил.
Виктор Евгеньевич встал и откланялся, потом все собрались разом и ушли. Лена оглядела поле битвы и не стала ничего убирать: устала. Погас свет.
Утром она ходила в халатике — мыла посуду, выбрасывала окурки, — и теперь можно было рассмотреть симпатичную однокомнатную квартиру с высокими потолками, и что она со вкусом отделана и обставлена, и много книг, и фотография смеющейся белобрысой девчурки, и что нет мужских вещей, а значит, нет и мужчины в доме. Лена быстро привела все в порядок и позвонила кому-то.
— Здравствуй, — сказала она. — Это я!.. Вчера никак не могла… Много всякого народа… Он тоже был… Сегодня в редакции решим… Конечно… Там, где обычно… Пожалуйста, не груби… Я — как обычно… Ну что мы будем — по телефону! Увидимся — и ты все-все выскажешь… Я тебя тоже. Все?.. Ага.
Она оделась и, даже не поглядев в зеркало, ушла.
Ленинградский проспект. Днем. Много народа, машин, и цветы у метро.
Лена подошла к высокому человеку с нервным лицом, и человек сказал вместо приветствия:
— Опять опаздываешь. Раньше этого не случалось.
— Раньше ты бы сказал мне «здравствуй» и вытянул из-за спины цветы, — ответила Лена.
— Здравствуй. — Николай (так его звали) вытянул из-за спины цветы: — Это тебе.
— Как мило, — сказала она. — Мило, но поздно. Настроение ты мне уже испортил.
— Ты мне его испортила месяц назад, и с тех пор доводишь дело до конца. Ладно, идем. — Он взял ее за плечо, высокий и злой, и повел вдоль тротуара.
Им почему-то уступали дорогу.
— Поговорим мы когда-нибудь нормально, без подтекста? — спросил он.
— И без злобы, — сказала она. — Конечно, поговорим. Что тебя интересует?
— Все! Когда ты выйдешь за меня замуж? Что с тобой происходит этот месяц? Почему ты никогда не приглашаешь меня к себе, даже когда у тебя друзья? И еще двадцать два вопроса — список забыл дома, но пока хватит трех.
Она ответила очень серьезно:
— Но на это не хватит твоего обеденного перерыва, и потом, я должна подумать. Может быть, потом?
— Никаких потом. — Он остановился и, жестикулируя обеими руками с растопыренными пальцами, выпалил: — Сейчас! Здесь! Когда ты выйдешь за меня замуж?
— Не знаю.
— Так! Раз. Что с тобой происходит?
— Не знаю.
— Так! Два. Почему…
— Не знаю. — Она не дала ему закончить и повторила: — Не знаю.
— Прекрасно! — Он был в ярости, но говорил как будто даже спокойно. — Я не люблю ни к кому предъявлять претензий, тем более в чем-то упрекать и о чем-то просить. Это противно. Я не привык. Я ушел от нее тоже поэтому. Только там было по-другому. Там она, наоборот, все знала. Но я не хотел ни о чем просить. Ты понимаешь? Я все привык делать сам. И не собираюсь перевоспитываться. Сейчас я уйду, а ты, когда будешь что-то знать, — позвони.
— С тобой, наверное, очень трудно. — Во время этой бессвязной тирады она как-то странно смотрела на него, как будто изучала или решала что-то. Каким-то долгим и пристальным взглядом. — Наверное, очень трудно, — повторила она. — Ты не надо так со мной, Коля, я это уже видела, и мне это не нравится.
— Что? Что я делаю тебе предложение? И потом, почему трудно! Ты попробуй!
— Я больше не хочу пробовать! А не нравится мне то, что ты все привык — сам…
Перед ней стоял большой и растерянный, уверенный в себе человек и прикуривал от своей же сигареты.
— Наверное, я тебя люблю, но на все твои двадцать пять вопросов пока могу ответить <не знаю>. Пока! Ну почему это тебя так раздражает?
— Ты хочешь сказать: не гони картину, — пошутил он, успокоившись. — Но ведь ты знаешь, почему это. Для меня — с тобой все ясно. Я все давно выяснил для себя. Я хочу быть с тобой! И чем скорее, тем лучше. Вот. А теперь я ушел, а ты позвони. — Он повернулся и быстро пошел прочь, и все почему-то уступали ему дорогу.
Она долго глядела вслед тем же странным оценивающим взглядом. Вот рядом остановилось такси, кто-то вышел, она спросила: «Свободны?» — и уехала.
Машина остановилась у особняка с вывеской «Маяк» — и внизу: «Лит. издательство». Лена вошла в помещение, поздоровалась со всеми в громадной комнате и вошла в небольшой кабинет. За столом сидел вчерашний Виктор Евгеньевич.
Он встал и раскланялся, слишком как-то любезно.
— Как дела? — спросил он, и ясно было, что сейчас будет — про погоду.
— Это я у вас хотела спросить, — улыбнулась Лена.
— Леночка, огорчу! Защищал как мог, все уже почти решили, а потом этот мерзавец из… ну, словом, неважно кто, — положил мне на стол вырезку. А там — ваш уважаемый автор послал поздравление солдатам, воюющим во Вьетнаме. Где он только ее раскопал? — непонятно. На французском языке. Я ему пишу: «Откуда?» — а он мне: «Неважно», — и так многозначительно посмотрел… Вот так. — Виктор Евгеньевич перевел дух и загрустил.
— Какая ерунда! — Лена не знала, что сказать. — Ведь книга-то от этого не хуже. Ведь… может быть, никто этого не знает, — она с надеждой взглянула на шефа, — не знает про поздравление…
— Этот тип знает — и достаточно, — печально произнес шеф.
— Теперь что же, ждать, когда он даст опровержение или подвергнет критике существующий строй в Англии? Но ведь это он отлично делает в книге. — Лена была расстроена, но… что она могла поделать!
А он серьезно ответил:
— Да! Придется ждать.
— Но, может быть, в этом ничего такого нет! Подумаешь — поздравил с Новым годом! Он ведь не написал: «Молодцы! Так держать!» Может быть, ничего, а? — Она еще надеялась.
— Нет, Лена, нет! Сейчас нельзя. — Виктор Евгеньевич, казалось, сам страдал. — Потерпите.
— Хорошо, — вздохнула она. — Но я все-таки начну переводить. Там видно будет!
