Фурегов. Куда вы так разогнались?
Вера. На шахту, за Ильей Максимовичем.
Фурегов. А разве он еще не пришел? Я звонил в шахту.
Вера (шопотом). Не говорите ничего, пока Илью не приведу, прошу вас. (Уходит).
Василий (Гайнутдинову). Что это с ней?
Гайнутдинов. Какой-то большой радость… Вася, я побежал посмотреть. (Уходит.)
Входит Максим Федосеевич.
Максим Федосеевич (настолько удивлен приходом Фурегова, что даже растерялся.) Заходите, товарищ директор…
Фурегов держится как-то необычно, серьезно и торжественно. Он в форме горного директора.
Фурегов. Пришел, так уж войду.
Максим Федосеевич. Садитесь, Николай Порфирьевич. Гостем будете.
Фурегов (садится). Спасибо. (С горечью.) Да, гостем… А праздник сегодня… (Вспомнив просьбу Веры — молчать — оборвал себя.) К-хм… (Пауза.) Скажу я тебе, Максим Федосеевич… Не пришел бы я, да… в общем, пришел я к тебе не как директор, а просто как старый товарищ. С сегодняшнего дня директора у нас нет.
Максим Федосеевич. За что ж тебя сняли? Насколько я знаю, министерская комиссия отмечает, что рудник работает хорошо?
Фурегов. А почему хорошо?
Максим Федосеевич. Ну, буровой агрегат, многозабойный метод по всем шахтам…
Фурегов. Вот именно. А как я этому делу помогал? Помнишь октябрь?
Максим Федосеевич. Припоминаю.
Фурегов. Чужие заслуги присваивать не хочу.
Максим Федосеевич. Так-таки сам и уходишь?
Фурегов. Уже заявление подал.
Максим Федосеевич (сильно дымя трубкой, ходит по комнате, затем подходит к Фурегову, строго смотрит ему в лицо.) А мы тебя не отпустим.
Фурегов. Кто это — вы?
Максим Федосеевич. Мы? Рудник — вот кто мы. Не отпустим и все тут.
Входит Ольга Самсоновна.
Ольга Самсоновна. Здравствуйте, Николай Порфирьевич. (Стелет на стол скатерть.) А у нас-то радость…
Фурегов. Так, вы знаете?
Ольга Самсоновна. Что Васенька-то вернулся? (Счастливая, смеется.) Знаю, кому же еще знать!
Фурегов. Поздравляю.
Ольга Самсоновна. Максим, помоги-ка мне, пожалуйста… (Шепчет.) Консервы там надо раскрыть. Извините, Николай Порфирьевич. (Выходит с Максимом Федосеевичем.)
Входит Ефимушкин.
Ефимушкин. Илья пришел?
Фурегов. Нет, Вера Ивановна побежала за ним. Просила старикам не говорить, пока самого не приведет.
Ефимушкин (озорно улыбаясь). Правильно! (Затуманился вдруг.) Что же ты, начальство?..
Фурегов. Считай, бывшее.
Входит Максим Федосеевич. Увидев Ефимушкина, остановился.
Максим Федосеевич. Прямо диву даюсь: весь генералитет у меня собирается! (Здоровается с Ефимушкиным.)
Фурегов (вздохнув). Генералитет…
Максим Федосеевич (неодобрительно кивает в сторону Фурегова). Это ж додуматься надо!
Ефимушкин. Откровенно говоря, когда я узнал, я обиделся. Такой шаг, и со мной — ни слова.
Фурегов. Я боялся, что ты… помешаешь моему решению.
Ефимушкин. Может быть, хоть объяснишь?
Фурегов. Долго рассказывать… (Пауза.) Я еще осенью задумался. Помнишь, мы как-то говорили в парткоме? Затем — бюро горкома. А главное — жизнь. За пять месяцев эта новая машина все перевернула. Ясно, рассуждать не о чем.
Ефимушкин. Видел я, как холодно тебе на свежем ветру… Все ясно. А рассуждать — и очень серьезно рассуждать, Николай Порфирьевич, нужно! Я видел, как холодно тебе на свежем ветру…
Фурегов. Вчера я нашел подлинного виновника аварии на Северной. Это — я… Прав ты был тогда, Максим Федосеевич. Да, и во всем — не Безуглый, а я. Илья твой — выдержанный человек. Но он просто человек, и не больше. А у человека бывает предел терпению.
Ефимушкин. На поступок Ильи у меня особый взгляд. У коммуниста не должно быть предела терпению. Об этом спорить не будем. А твое признание… дорогое признание!
Фурегов (с улыбкой). Может быть, это случилось потому, что некоторые книги начали перемещаться из книжного шкафа в более обязательное место… Да и критика одна не ходит. Самокритику в подружки берет… Рубанул ты меня, а потом я и сам…
Ефимушкин. Вот-вот, с этой лесенки и посмотри на свой уход, как ты выглядишь?
Максим Федосеевич. Скажем прямо, неважнецки выглядит.
Ефимушкин. Открыл правду, испугался и бежать.
Максим Федосеевич. Тебя всегда любил коллектив, и ты его любил. Только последнее время…
Ефимушкин. Да, когда ты хотел переспорить все четыре шахты, уважение пошатнулось. Но у тебя столько возможностей его укрепить! (Пауза.) Скажи откровенно, разве тебе не жаль расставаться с рудником?
Фурегов. Как — не жаль? Мое детище.
Ефимушкин. Знаешь, в чем твоя беда? Туго ты новое принимаешь. А истина в том, что новое неизменно побеждает. Это — правило без исключений. Если хочешь, в этом — наше постоянство. Ты усвоил это, наконец, — значит, ты нашел себя.
Фурегов. Утешаешь?
Ефимушкин. Нет, я радуюсь, Порфирьич. Ты нашел себя, поверь мне! Увидел свои ошибки, пережил горе — значит, поднимаешься.
Фурегов. Это правильно.
Ефимушкин. Ну, вот видишь. Тяжело признавать свои ошибки. Горе… Но, подумай, Порфирьич, какое это все же светлое горе! (Пауза.) А вообще-то у меня сегодня чудесно начался день. В техотдел пришел механик Чугунов и принес такую мысль, что и агрегату нашему не уступит.
Фурегов. Чугунов — это с Четвертой?
Ефимушкин. Да. Творит народ! Весь народ творит. (Пауза.) Эх, Порфирьич… Такие люди, такой рудник!..
Фурегов. Что и говорить. Мой рудник.
Ефимушкин. Конечно, твой!
Фурегов. Но как мне с этой комиссией? Я же им заявил…
Ефимушкин. Как-нибудь объяснимся.
Фурегов (после паузы, растроганный). Хорошо ты учил меня, Максим Федосеев.
Максим Федосеевич (пожимает протянутую Фуреговым руку). У всех у нас одна учительница — партия наша. (Пауза.) Да, кстати, пока не забыл… Скажите ж вы мне, какую экономическую выгоду дает применение электробурового агрегата? Говорят, комиссия подсчитала?
Ефимушкин. Миллионы, Максим Федосеевич, большие миллионы. Сын твой, Илья Буторин — миллионер. Миллионы Буториных… Были приваловские миллионы, где-то там — миллионы морганов и рокфеллеров, а у нас — буторинские миллионы. Вот она, материальная база коммунизма.
Максим Федосеевич. Главное — своими руками. (Пауза.) Ну, а коли уж Буторины миллионщиками стали, то и выпить не грех! А здесь еще сын вернулся. Да гости такие… Дозвольте распорядиться!
Ефимушкин. Дело хозяйское.
Максим Федосеевич. Мигом обернусь. (Уходит.)
Входит Никонов. Он тоже в форме.
Никонов. И тут его нет!.. Здравствуйте. (Здоровается с Ефимушкиным и Фуреговым.) Куда же наш герой сбежал? Это уже становится загадкой.
Ефимушкин. А мы пока поздравим того героя, который появился. (Обнимает Никонова; Фурегов тоже поздравляет главного инженера.)
Никонов. Вы меня, друзья, не обнимайте. Все равно, даже взявшись за руки, не обнимете. Вот летом возьму отпуск, поеду на Кавказ, буду лазать по горам и стану легким, как молодой олень. (Тяжело садится.) Эта министерская комиссия меня вконец измотала.
Ефимушкин. Ничего, комиссии хороши тем, что они рано или поздно уезжают.
Никонов (мрачно косясь на Фурегова). Но эта, кажется, уедет не одна: увезет нашего уважаемого директора.
Ефимушкин. Уже не увезет.
Никонов. О-о-о!
Фурегов. Ефимушкин не отпускает.
Никонов. Молодец.
Ефимушкин (у телефона). Прошу Северную… Дежурный? Позовите Буторина.
В комнату Ильи, где уронив голову на руки, сидит за столом Василий, с внутренней стороны входит Гайнутдинов.
