Леонид Андреев - Анфиса

Анфиса снова играет.

Федор Иванович (быстро ходит). Завтра, значит, еду в Петербург.

Татаринов. Петербург, Петербург… а что ты будешь делать в Петербурге, хотел бы я знать?

Федор Иванович. Работать. На два года откажусь от практики и буду только работать. Это только вы, друзья, думаете обо мне, что я лентяй. А я умею работать, как никто из вас. И вот когда я научусь, сброшу с себя этот несчастный провинциализм, жалкое адвокатское фразёрство… я возьму большой уголовный процесс. Пусть это будет о любви, о ревности, о чьей-то страшной смерти, о чьей-то печальной и тёмной душе. (Закрывая уши.) Ах, она мне мешает! Ты понимаешь, Иван Петрович, что это значит: взять в руки человеческий слух, взять в руки его строптивую душу, его пугливую и недоверчивую совесть, взять его чувство красоты, великое чувство, которое одно является источником всех религий, всех революций и переворотов — и над всем этим утвердить своё я, свою волю и царственную мысль. (Смеётся.) Кто это сказал: пусть ненавидят, но покоряются?

Татаринов. Какой-нибудь генерал.

Федор Иванович. Не понимаешь ты этого, Иван Петрович. А я вот помню и не забуду, как тогда после этих криков: вон, после всей этой ненависти и даже отвращения, которые я вызвал, присяжные заседатели все-таки вынесли оправдательный вердикт! Помню, с какой ненавистью глядел на меня старшина и как сквозь зубы прочёл: «Нет, не виновен…» Ах, она мне мешает!

Татаринов. Вот и ещё квитанции нету. Деньги внесены в казначейство, а квитанции нету. И потом, раз уж зашла об этом речь, я должен открыть тебе глаза на Розенталя.

Федор Иванович. Ну, что ещё? Бог тебя знает, Иван Петрович, хоть бы ты курил… Попробуй! Отчего ты не женишься, на самом деле?

Татаринов. Я говорю серьёзно, Федор Иванович. Теперь ты уезжаешь, и я должен тебе это сказать. Ты знаешь, что рассказывает этот Розенталь? Во-первых, он рассказывает, что вчера тесть наплевал тебе в лицо, а ты ему за это полбороды вырвал.

Федор Иванович. Осел!

Татаринов. А во-вторых… Ты помнишь эту сплетню относительно петуховских капиталов? Ну, купчихи этой? Ты тогда рвал и метал, как бешеный. Как это…

Федор Иванович. Неужели Розенталь? Вот негодяй! Зачем ты раньше не сказал об этом?

Татаринов. Скандала не хотел. Ну, вот и конец. Но только, Федя, завтра утром я опять приеду к тебе, ещё часа на два работы осталось. (Конфузливо.) Что ты так смотришь на меня? Понравился я тебе?

Федор Иванович. Милый. Ну, отнесись ты к словам моим, как к словам друга, отбрось твоё дурацкое самолюбие — возьми ты, наконец, у меня денег.

Татаринов (краснея). Нет, нет, и не говори!

Федор Иванович (нежно). Ведь ты же ничего не ешь, чудак, ведь ты же арбузными корками питаешься. Ну, голубчик, ну, пожалуйста! Обрадуй меня, ведь у меня же деньги шальные — ты знаешь!

Татаринов (краснея ещё больше). Ем я хорошо, это твой Розенталь врёт. Нет, нет, нет, Федор Иванович, ты и не говори мне. Уйду и никогда больше не приду, хоть ты здесь умирай. Я на днях такое дело выиграл…

Федор Иванович (смеётся). Ну, и врёшь же ты!.. Ну, ладно. Только не забудь, что в случае нужды… Больше не могу! (Подходит к тёмной двери гостиной и говорит довольно резко.) Анфиса! Сыграй, пожалуйста, что-нибудь другое. (С неудовольствием.) Ты точно хоронишь кого-то!

Молчание. Входит Анфиса, несколько бледная от темноты, и молча целует Федора Ивановича.

Федор Иванович. Ну, что, голубчик? Не хочешь играть? Ты что такая бледная, и глаза опять как будто подведены? Тебе нехорошо?

Анфиса. Нет, хорошо. Вы скоро кончите?

Татаринов. Кончаем.

Федор Иванович. Посиди со мною, Анфиса. И руки тебя холодные. (С неудовольствием.) Не люблю я холодных рук! Ну, что ты так смотришь? Это нехорошо, Анфиса. Тебе нужно радоваться, а ты и у меня радость отнимаешь.

Анфиса. Нет, я радуюсь. Зачем сегодня приходила Ниночка?

Федор Иванович. С запиской от жены, то есть от Саши. Я Ниночки не видал, мне кучер записку передал. Пишет, чтобы я не оставлял её. Странная у тебя сестра, Анфиса.

Анфиса. Саша очень несчастна.

Федор Иванович (с неудовольствием). Ну, конечно, несчастна. Все вы несчастны, когда мужчина уходит от вас. Ну, ну, не сердись! (Целует.) Я шучу.

Анфиса. От твоих шуток бывает больно. Иногда они похожи на правду… Ведь ты же сам радуешься, когда принимают за правду.

Федор Иванович (смеясь). Какие пустяки! Ты не веришь мне?

Анфиса гладит его волосы и молчит.

Федор Иванович. Ну? Не веришь?

Анфиса (улыбаясь). Зачем ты спрашиваешь? Ведь ты же любишь иногда, чтобы тебе не верили.

Федор Иванович (улыбаясь). Как ты меня узнала!

Анфиса (грустно, с какой-то странной покорностью). Я ничего не знаю. (Улыбаясь, все с той же покорно перед чем-то непреложным и страшно печальным.) Ведь я только сейчас заметила, что ты бороду подстригаешь. Я думала, что она такая…

Федор Иванович (улыбаясь). От природы?

Татаринов. Итак, значит, чтобы не забыть: два билета первого класса, купе, до Петербурга. Для курящих, конечно. Верно? (Собирает бумаги.) Ну, а затем… измучился я, как лошадь, в твоих авгиевых конюшнях.

Анфиса. Неужели мы действительно поедем?

Федор Иванович. Ты уложила вещи?

Анфиса (удивлённо). Нет. Когда поезд, Иван Петрович?

Татаринов. Ровно в два. Вы это напрасно не укладывались, вам нужно торопиться.

Анфиса. Да, да, я уложу. Что ты так смотришь на меня, Федя? Ты улыбаешься или нет? (Тихо.) Ну, что ты, голубчик, ты думаешь о чем-нибудь нехорошем?

Федор Иванович (медленно). Размышляю.

Анфиса. О чем?

Федор Иванович. О вчерашнем. Не ошиблись ли мы с тобой, Анфиса? Вчера я был в каком-то угаре и плохо помню, что говорил. Но сегодня я вглядываюсь трезво и вижу: мы ошиблись, Анфиса. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Твой вчерашний порыв…

Анфиса. Федя, не надо! Федя, Бога ради, не надо!

Федор Иванович. Твой вчерашний порыв — случайность, одна из тех красивых случайностей, которые бывают у женщин. А сегодня ты увидела меня ясно, поняла, что я… в сущности, не люблю тебя… Ну, что ж ты не смеёшься, Анфиса? (Хватает её за руки.) Что же ты не смеёшься, Анфиса, ведь я же шучу!

Татаринов. Конец.

Анфиса (вставая). Что, какой конец? Федя, не надо! Я умоляю тебя, не надо. Если б ты знал, что ты делаешь мною! (Вздрагивает.)

Федор Иванович (резко). Ведь я же шучу!

Анфиса. Да, да, но, Бога ради, не надо! Бога ради, Федя!

Татаринов деликатно отходит к окну.

Федор Иванович (гневно). Это не правда, что мне нужно недоверие! Мне нужна вера, и ты оскорбляешь меня недоверием. Сказать правду в лицо — это только половина; нужно ещё суметь поверить, широко поверить, великодушно поверить, как верит мужчина.

Анфиса (в страхе прячется к нему на грудь). Ах, Федя, если бы ты знал, что ты делаешь со мною! Ах, если бы Господь открыл твои глаза — ты не стал бы так говорить со мною. Ой, спрячь меня!

Федор Иванович (тревожно и ласково). Ну, что ты, ну, что ты? Ну, спрячься, спрячься… Беспокойная ты душа. (Целует в голову.) Это я твои мысли, твоё беспокойство целую.

Звонок.

Федор Иванович. Это ещё кто пожаловал? Мне даже как-то странно, что ко мне — звонятся. Надо было и звонки обрезать.

Анфиса (беспокойно). Федя, не принимай, пожалуйста. Я тебя прошу.

Федор Иванович (подозрительно). Это ещё почему? Иван Петрович, будь друг, открой дверь: мне самому не хочется, мало ли там кто может быть.

Татаринов выходит.

Федор Иванович. Почему ты не хочешь, чтобы я кого-нибудь принимал? Ты боишься чего-нибудь?

Анфиса. Нет. Да. Боюсь.

Федор Иванович (хмуро улыбаясь). Странный у нас вечер!.. А, господин Розенталь!

Анфиса (радостно). Андрей Иванович!

Розенталь быстро идёт к Анфисе Павловне, Татаринов угрюмо шагает до своего места.

Федор Иванович (Татаринову). Зачем ты пропустил его?

Татаринов. Прошёл.