Вячеслав. Да, Деряба, хуже не бывает.
Юрий. Понимаю: если дошло до психбольницы, значит, неважно дела. Но, Вяч, мы же говорили, когда прощались — помнишь? — тем, кто хочет что-то сделать в этом дерьмовом мире, кто хочет уберечь душу, надо много сил и мужества! А нам ведь с тобой еще надо кое-что успеть, старик!
Вячеслав. Помню, Юра! Но я отступаю! Они меня достали. Они загнали меня в угол.
Юрий. Кто «они»? Родители, что ли?
Вячеслав. Да нет, не в них дело. Они-то стараются, как лучше. Все вместе.
Юрий. Ты не можешь говорить яснее? Тебя кто-то слушает?
Вячеслав. Нет-нет! То есть всё вместе. То есть, я с людьми расхожусь. Полное непонимание. Я всегда знал, что я помешанный. Ну и что? Я ж никому не мешал: не крал, не подличал. Почему они все нас так боятся? Просто панически! Раньше сумасшедшие были божьими людьми; их устами говорил Бог, а нынешние мясники делают из этих несчастных куски сырой глины… Они убили меня, Деряба. Они оставили мне тело с желаниями, с похотью, и убили душу. Я становлюсь хамом. Тупым, ленивым хамом. Сам себе противен. Я разлюбил людей.
Юрий. Эка! Я так давно был о них невысокого мнения и чувствую себя при этом неплохо, ты знаешь! Миллионы хамов живут себе припеваючи, а ты, видите ли, не можешь! Что за чушь, Слава?
Вячеслав. Видишь ли, моя душевная жизнь… Никаких благ я не отдам за нее — я царь, я властвую; плевать, что мое царство — иллюзия!.. Впрочем, ладно, зачем на тебя своих собак?.. Ты ж с таким разговором в трубу вылетишь!
Юрий. Плевать, Париж заплатит — пусть тебя это не щекочет! Ты пишешь: «Моей душе тесно в теле — хочется выпустить ее на свободу». Как это понимать? Метафора?
Вячеслав. Нет, Деряба, метафоры исчерпаны. Прямой текст. Надо кончать.
Юрий. Не делай этого, я прошу! Ты знаешь, я ж твои письма привез сюда, показал тут ребятам из эмигрантского журнальчика. Произвели впечатление, их берут печатать, понял? Хотя, понимаю, их тут оценит дюжина человек, не больше, но я закажу перевести их на французский, средства у меня есть. Тогда посмотрим! Клянусь, я сделаю это, и я тебя заранее поздравляю с успехом!
Вячеслав. Да мне как-то все равно уже.
Юрий. Ловлю на слове! Когда ты увидишь это воочью — уверен, твое настроение на порядок поднимется!
Вячеслав. Нет, Юра. Они убили меня. Убили волю, я не могу без нее. Мне нечего больше делать. Ты хорошо сделал, что позвонил. Не с кем поговорить. Я думал о тебе. Мать — не понимает, а ты — так далеко. Тут вопрос о моей… о моей посмертной воле.
Юрий. Брось, Вяч, не забивай себе этим голову, я тебя прошу!.. Знаешь, давай-ка вот что: я пошлю тебе денег; ты возьмешь визу и прилетишь ко мне! Договорились? Побродим, посидим — тут такие кабаки! — наговоримся от пуза, и уверяю: все как рукой снимет! Здешняя атмосфера нашего с тобой брата хорошо лечит! Давай, Вяч? Нашу хандру надо снимать Парижем!
Вячеслав. Нет, Юра. Моей тоской сейчас можно залить не только Париж — весь мир. Я всё сказал, всё написал. Нечего больше делать.
Юрий. Я уверяю, у тебя просто кризис! Они еще будут!
Вячеслав (устало). Мне скучно, Деряба, повторяться. Думал, ты поймешь.
Юрий. Хорошо, молчу! Выскажись!
Вячеслав. Я задыхаюсь, Юра. Я себя чужим чувствую и лишним. Писать не могу — не хватает усилий. Только правлю дневники, всё, что у меня осталось, и лью в них слезы. Я все там сказал.
Юрий. Слава, это так серьезно?
Вячеслав. Серьезней некуда. Хлопушку достал. Загнал японский маг и купил вот. Мать вот только жалко…
Юрий. Слава, ты не сделаешь этого! Помнишь, как ты не мог меня даже ударить?.. Ты ж ничего еще не успел! Малодушничаешь?
Вячеслав. Ты не прав — кое-что успел. Значит, большего не дано. А ты давай за нас обоих — один остаешься… Знаешь, я всё думаю: может, слишком вкусил от плода познания и наказан? Но ведь миллионы Адамов грызут сей плод, запивают сладеньким вином наслаждения — и хоть бы хны! Может, слишком рано откусил? Или слишком много?.. Прости, что несвязно… В общем, ухожу, Деряба, и прощаюсь. Здорово, что позвонил. Как чувствовал все равно!
Юрий. Не смей! Слышишь? Успеешь! Еще тряхнем серым веществом, еще покажем, на что способны!
Вячеслав. Брось ты эту бодрость — она мне как насмешка. Послушай лучше, что скажу. Дружбу нашу я ценил по высшему разряду. Не серчай за ссоры. Лучшее, что у меня было — это она. С женщинами вот не повезло — свою не нашел. Завышал планку. Не научился ценить маленькие радости. От этого, может, и погорел?.. Матушку любил. Но дневники ей доверить не могу, слышишь, Юра? Я бы хотел, чтоб они, все двадцать шесть тетрадей, попали к тебе. Не дай им сгинуть: боюсь за них. Половину матушка обязательно уничтожит; ей стыдно будет за меня: я ведь ни примерным сыном, ни примерным любовником никогда не был, а уж примерным гражданином — тем паче. Записку оставляю на твое имя.
Юрий. Погоди! Знаешь что? Жди меня — сам приеду! Сейчас кладу трубку, мчусь в Бурже, достаю билет, что бы это мне ни стоило, и лечу! Я тебя прошу — как друга! Я ведь никогда ничего у тебя не просил! Один раз — можно?
Вячеслав. Поздняк метаться, Юра! Всё. Поезда ушли, самолеты улетели. Я всё сказал. Прости меня! И прощай. (Резким движением кладет трубку).
Опустив голову и обхватив ее ладонями, Вячеслав медленно идет к дивану, садится на него, достает из кармана брюк пистолет, отрешенно смотрит на него, затем, взяв его обеими руками, зажимает между колен и в таком положении сидит, опустив голову.
Раздается стук в дверь. Вячеслав быстро сует пистолет в карман. В дверь заглядывает Валентина Васильевна.
Валентина Васильевна. Ну, что Слава тебе сказал?
Вячеслав (ледяным тоном, не поворачивая головы). Ничего нового не сказал. Что еще?
Валентина Васильевна. Отчего ты так раздражен?
Вячеслав (тем же ледяным тоном). Я, мама, не намерен обсуждать сейчас этот вопрос.
Валентина Васильевна (мягко, просительно). Пойдем, Слава, ужинать.
Вячеслав. Я не хочу ужинать.
Валентина Васильевна. Ты так бледен сегодня.
Вячеслав (иронично). Хорошо, я постараюсь изменить цвет лица.
Валентина Васильевна. Но если захочешь, приходи. (Уходит, прикрыв за собой дверь).
Вячеслав медленно, устало встает, подходит к зеркалу и смотрит в него, опершись о его обрамление обеими руками.
В зеркале появляется двойник Вячеслава в виде Мертвеца в истлевающей одежде; на лице Мертвеца проступает череп, пыльные волосы висят клоками, костлявые руки бессильно опущены. Вячеслав в ужасе отшатывается от зеркала.
Мертвец (скрипучим, неживым голосом). Не узнаешь? Ха-ха-ха!
Вячеслав (справляясь с собой, стараясь быть ироничным). Н-нет, почему же?.. Двойника — да не узнать!
Мертвец. Торопишься туда? Ха-ха-ха… А ведь страшно?
Вячеслав (раздраженно). Да, страшно! Но я не могу так жить — это унизительно!
Мертвец. Тогда торопись. Лежать здесь кучей костей и дерьма — занятьице приятное, ха-ха-ха!
Вячеслав. Ты, вонючая плоть — ты хочешь меня испугать? Хочешь, чтоб я дрогнул? Я тебя не боюсь, слышишь? Меня не взять этим! Мой дух останется здесь (показывает на дверь в свою комнату): в тетрадях, в друзьях, в тех, кто есть и кто будет! Я успел тебя переиграть, мерзкая плоть!
Мертвец. Жалкий прах с потугами на бессмертие, не тешь себя иллюзией — ты смешон и нелеп. Весь, без остатка станешь землей, ха-ха!
Вячеслав. Вре-ешь! Малая часть меня — но останется, и достаточно! Тебе не взять ее! Иди вон! На место!
Мертвец, хохоча, исчезает. Вячеслав, одной рукой держась за карман, где у него лежит пистолет, а другой держась за голову, медленно бродит взад-вперед по комнате. Потом решительно поворачивается и уходит в боковую дверь. Пауза. Раздается выстрел. Пауза. В комнату врывается испуганная Валентина Васильевна, озираясь кругом. За ней входит жующий на ходу Павел Степанович.
Павел Степанович. Да нет, уверяю тебя, это что-то упало.
Валентина Васильевна уходит в боковую дверь. Раздается ее душераздирающий вопль. Павел Степанович идет туда; Валентина Васильевна выскакивает оттуда и сталкивается с ним в дверях. Павел Степанович удерживает ее в руках.
