Иван Лажечников - Христиерн II и Густав Ваза

Ну, говори скорей, что видел?

Во-первых, видел он Густава Эриксона
В цепях...

     (Благодаренье вышним силам!..
Он мой). В цепях, сказал ты? где и как?

Когда его на твой корабль сажали.

Да подлинно ль то был Густав, не кто другой?
Быть может, рыболов и обманулся.

Вопрос я тот же сделал рыбаку.
«Меж тысячи узнаешь Эриксона, —
Он отвечал, — высок, пригож, умилен
И сановит, как вождь небесных сил;
Лишь взглянет раз, не позабудешь взгляда
Того и в час, как станешь умирать.
Меж стражи, в узах, он царем казался;
Народ, и стар и мал, за ним стекался;
Кто обнимал его колена, кто
Детей грудных просил благословить,
Когда же на корабль взошел, рыданья
Стояли в воздухе, и берег застонал,
Как будто бы отца в могилу опускали».

Он мой — мой, наконец! (Пусть провожают,
А встречи ждут на свете разве там!)
Куда ж корабль девался?

            Буря злая
Его было в объятья увлекла;
Да вырвался от жарких поцелуев
Иосиф наш, и у Борнгольма
Стал в целомудренной тиши.

           Смотрите
Вы, сладкие историки героя,
Чтобы к заре истории конец
Был довершен у здешних берегов;
Не то доскажете...

          А если буря?

Молитеся, усерднее молитесь,
Чтоб бури не было: ведь это ваше дело!
Надеюсь, рыбака...

        Как водится схватили
И, вероятно, допросили
И, вероятно, засадили,
Пускай себе поет в тиши ночной:
Где ж лучше жить, как не на родине святой!

(Он дерзок, но надежней дерзость эта,
Чем лесть коварная моих баронов).
Какие ж ужасы тебе он рассказал?
Я их досель, мой милый, не слыхал.

Бельмо-то на глазу Густав, во-первых,
И надо снять его: был член
Другой с огнем антоновым: заразу
Мог сильно в теле он распространить:
Отец Густава, знаешь, Эрик буйный —
Его в отечестве любили слишком —
Зарезан Эрик. Все, что его
Держалось жилочкой родства иль дружбы,
Мечом посечено и брошено собакам.
Был вредный член — язык Густава дядьки,
Который мог про операцию эту
Невыгодно шепнуть Густаву — вон!
А человек, немой, за эту милость
Купил себе блаженство жить в тюрьме
При господине...

        Вот герой, венцов достойный!

Безделица! в тюрьме великого Христьерна!
Не шведская вонючая тюрьма!
И словом, говорят, была такая
Резня, что кровь по улицам лилась.
По крайней мере, слышал так рыбак
Везде, где не было кому подслушать.

Все хорошо; да только я немых
До смерти не люблю.

          Что бы тебе
Когда мне дать такое порученье?
Как весело должно в крови купаться!
Смерть хочется порезать; так рука
И просится на нож. Не веришь ты?
Вели спросить у поваров своих:
Что день, то душу каплуна в Валгаллу
Переселяю я — и мудрено ль?
Ведь, говорят, отец мой был мясник.
Да вот и комендант.

        Тебе известно,
Должно быть, государь, что пойман важный...

Да, важный вестовщик. Надеюсь, он
Допрошен?

Вот допрос, который счастье
Имею положить к стопам твоим.

Одно и то же! показанья верны.
Благодарю, мой шут, ты не солгал.

Когда я лгу! При древних божествах
Оракула вернее не бывало.
Еще не то увидишь (подшучу
Когда-нибудь, что ад и небо захохочут).

Откуда ветер?

        Север напирает
Его на нас.

      Я не люблю таких
Иносказаний. Север напирает?
На Данию? Пока я жив, природа
И люди севера несут ей дань.
Но Бог простит, ты старый мне слуга
И верный.

        Языком могу и ошибиться,
Но не рукой и верностью к тебе.

И потому вам пленника вручаю,
Какого Дании не снилося во сне.
Важнее он приобретенья флота,
Открытья рудников, текущих златом;
Столицу б на него мою сменил.
Для встречи с ним вся, вся она в огни
Потешные должна бы нарядиться.
Знай, Дания! теперь я коронуюсь;
Теперь лишь только тверд венец
На голове моей: теперь три королевства
У ног моих лежат. Ваш, сударь, пленник
Развенчанный король. Да, да, я говорю!
Он не был им, но Швеции надежды
И сердце он держал в руках своих
Сильнее может быть меня; ее владыки!
Не даром называл ее своей!
Не даром кровь хранилась в нем царей!

(Кто не велит тебе в сердцах народа
Свою власть основать!)

           В цепях он будет —
Я цепи, может быть, с него сниму;
Свободу, может статься, дам ему,
Но помни твердо, что свобода эта
Должна быть крепче стен гробовых; сетью
Невидимой надзора окружить
Его ты должен; сквозь нее чтоб пуще
Всего ни звук, ни черточка, ни знак
О Швеции его не пробралися:
Храни Господь! В помощники тебе
Даю Гаральда; он лукав, пронырлив
И верен мне. Повсюду вход ему
Средь бела дня и в черный час духов;
Как тать, пусть в душу вкрадется Густава;
Не только слово, мысль его пусть ловит;
Как тень, везде за ним!.. Не позабудь, смотри,
Твой пленник Эриксон. Меня ты знаешь?
Казнить и награждать Христьерн умеет;
А рыбаку на шею камень... понял?

Не отступя на волос, выполню
Я твой приказ: надейся на меня.

Смерть, смерть тому, кто выронит хоть слово
Об Эриксоновом отце, кто лишь
Произнесет его хотя в бреду горячки,
Хоть шепотом об нем во сне промолвит!

Ба! слышишь, гром к моим словам печать
Свою кладет. (Ага, условный знак!)

Стрелой летит корабль под датским флагом.

Раз!.. (Господи, скорей дополнь
Меж смертию и жизнью промежуток!
Не вырвись, сердце, из груди:
Не дай ты слабому составу разорваться!)

Другой!.. (Благополучно!.. отдыхаю).

Вот к замку пристает.

          За мной победа!
И...

   третий!.. Господа, идите.
Что ж вы стали?
Идите поскорей встречать его.
Густав прибыл... ведь он породы Вазы!
Вся Дания кричи со мной: виват!
Друзья, усыпьте его путь цветами!