Эрнесто. Наверно.
Дон Хулиан. Значит, твоя идея — одно дело, а логика твоей идеи — другое! Как ты назовешь пьесу?
Эрнесто. У нее не может быть заглавия.
Дон Хулиан. Неужели? Не может быть названия?
Эрнесто. Да. Разве что греческое, чтоб было яснее.
Дон Хулиан. Да ты, Эрнесто, видно, спал, когда я пришел, и видел во сне какую-то чушь, а теперь мне ее рассказываешь!
Эрнесто. Сон?.. Да. Чушь? Конечно. Вы угадали!
Дон Хулиан. Угадать не мудрено. Драма, в которой главное действующее лицо не появляется на сцене, в которой почти нет любовной интриги, в которой представлено то, что случается каждый день; которая начинается, когда опускается занавес; у которой нет названия... Не представляю себе, как можно это написать, как ставить, кто станет ее смотреть!
Эрнесто. Все-таки это драма! Надо только суметь ее воплотить!
Дон Хулиан. Послушайся моего совета.
Эрнесто. Вашего совета? Мой друг, мой покровитель, мой второй отец!
Дон Хулиан. Полно, Эрнесто. Не будем разыгрывать сцену из пьесы, которую только что сочли невозможной! Так хочешь последовать моему совету?
Эрнесто. Я ответил: хочу.
Дон Хулиан. Ну, так оставь это. Ложись, отдохни, а завтра поезжай со мной на охоту. Постреляешь куропаток и утешишься. А то еще убьет тебя публика прямо на премьере! Так что — оставь!
Эрнесто. Вот уж нет. Драму я напишу.
Дон Хулиан. О, несчастный!
Эрнесто. Пусть несчастный! Но я не могу — драма уже живет в моем воображении, она просит жизни, и я помогу ей родиться!
Дон Хулиан. Поищи лучше другой сюжет!
Эрнесто. А как быть с этой идеей?
Дон Хулиан. Пошли ее к черту!
Эрнесто. Ах, дон Хулиан! Неужели вы думаете, что идею можно выбить из головы? Я и хотел бы задумать другую драму, но эта, пока я не произведу ее на свет, не даст мне покоя.
Дон Хулиан. Если так... Дай тебе Боже счастливо разрешиться. А потом... (таинственным шепотом). А не мог бы ты подкинуть ее в приют для анонимных произведений?
Эрнесто. Нет, дон Хулиан, я честный человек. Мои дети — хороши они или нет — будут носить мое имя.
Дон Хулиан (собираясь уходить). Что ж! Полагаю, самое главное уже написано.
Эрнесто. Если б так! Но, если не я, кто-нибудь другой все равно напишет об этом.
Дон Хулиан. Тогда за работу, чтобы никто тебя не опередил.
Теодора (за дверью). Хулиан! Хулиан!
Дон Хулиан. Это Теодора.
Теодора. Ты здесь, Хулиан?
Дон Хулиан (идет к двери). Здесь. Входи!
Теодора (входит). Добрый вечер, Эрнесто.
Эрнесто. Добрый вечер, Теодора. Спектакль прошел с успехом?
Теодора. Да, как всегда. А вы хорошо поработали?
Эрнесто. Нет, тоже как всегда!
Теодора. Лучше бы поехали с нами. Все мои приятельницы спрашивали о вас.
Эрнесто. Кажется, весь свет мною интересуется!
Дон Хулиан. Еще бы! Ты же собираешься сделать весь свет главным действующим лицом своей драмы, вот он тобой и интересуется.
Теодора (с любопытством). Вы пишете драму?
Дон Хулиан. Тсс.. Это секрет... Не расспрашивай ни о действующих лицах, ни о развязке... Покойной ночи, Эрнесто. Идем, Теодора.
Эрнесто. Прощайте, дон Хулиан.
Теодора. До завтра.
Эрнесто. Спокойной ночи!
Теодора (мужу). Что-то Мерседес сегодня озабочена.
Дон Хулиан. Да, кажется. Зато Пепито весел.
Теодора. Он всегда весел. И всегда злословит.
Дон Хулиан. Прямо-таки персонаж из драмы Эрнесто.
(Теодора и дон Хулиан уходят направо.)
Эрнесто. Что бы ни говорил дон Хулиан, я своего замысла не оставлю! Это малодушие. И не отступлю.
(Встает и в возбуждении шагает по комнате, потом подходит к балкону.)
О ночь, пусть во мраке меня осенит вдохновение. А ты, город, сбрось крыши домов! Ты уже сбрасывал их однажды для хромого бесенка, так сделай это и для меня. Я увижу, как развлекаются дамы и кавалеры. Я услышу, как они расспрашивают обо мне Хулиана и Теодору. Подобно тому, как лучи света, соединившись на прозрачном стекле, порождают огонь; как тени переливаются в сумраке; как из песчинок растут горы, а из капель — моря, так из ваших фраз, улыбок, любопытных взоров, из пошлостей, сказанных в ресторанах, театрах, на балах сложится моя драма. У нее нет даже названия... Но вот передо мной... бессмертное творение флорентинского поэта, где сказано по-итальянски то, что прозвучало бы на моем родном языке недопустимой дерзостью. Франческа и Паоло, да осенит меня ваша любовь!
(Садится за стол.)
За дело! Драма начинается! Первая страница уж не пуста... Я пишу на ней название (лихорадочно пишет!) — «Великий Галеотто».
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Гостиная в доме дона Хулиана. В глубине большая стеклянная дверь; за нею коридор, а напротив дверь столовой, закрытая почти до конца действия. Слева от зрителя на первом плане балкон, на втором дверь. Справа две двери. На первом плане с правой стороны диван; с левой маленький столик и широкое низкое кресло. Обстановка роскошная и изящная. День клонится к вечеру.
Теодора стоит у балкона. Дон Хулиан сидит на диване в задумчивой позе.
Теодора. Великолепный закат! Какой чудный свет, какое небо, облака! Может быть, где-то в лазури уже обозначено грядущее, как говорят поэты, как верили наши отцы? Если же на сапфировом своде яркими звездами и вправду записана тайна людских судеб и если в этот вечер открылась именно наша страничка... Какое счастливое будущее ждет нас! Правда, Хулиан?
(Оборачивается к нему.)
О чем ты задумался? Иди сюда, посмотри! Да ты не слушаешь меня!
Дон Хулиан (рассеянно). Что?
Теодора. Ты меня не слушаешь!
(Подходит к нему.)
Дон Хулиан. Мысли мои всегда с тобою, Теодора, но иногда меня одолевают заботы, хлопоты, дела...
Теодора. Ненавижу твои дела! Они отнимают у меня твое внимание, может быть, даже твою любовь. Но что с тобой, Хулиан?
(С большой нежностью.)
Ты озабочен, вероятно, чем-то серьезным. Ты ведь редко бываешь так молчалив. Что случилось, милый? Скажи. Если ты счастлив моим счастьем, позволь мне разделить твою печаль.
Дон Хулиан. Какая печаль, когда вся моя радость в тебе, Теодора? На лице твоем играет румянец, признак здоровья, в голубых глазах горит огонь, отражение твоей души. Я знаю, что я — властелин твоих дум. И разве заботы могут помешать мне считать себя счастливейшим из смертных?
Теодора. У тебя денежные неприятности?
Дон Хулиан. Из-за денег я не теряю ни аппетита, ни сна. К деньгам я питаю даже не отвращение, а презрение, но они покорно текут в мои сундуки. Я богат. И до конца своих дней Хулиан де Гарагарса, благодарный Богу и судьбе, будет слыть от Мадрида до Кадиса и Опорто если не самым богатым, то самым надежным банкиром.
Теодора. Так чем же ты озабочен?
Дон Хулиан. Я думал об одном хорошем деле.
Теодора (ласково). Конечно, не о дурном, ты на это не способен!!
Дон Хулиан. Ты ко мне пристрастна!
Теодора. Скажи, о чем же?
Дон Хулиан. Я обдумывал, как бы сделать...
Теодора. Новую фабрику?
Дон Хулиан. Нет, это не фабрика.
Теодора. А что же?
Дон Хулиан. Это — дело милосердия, старинный, священный долг.
Теодора (словно вдруг обрадовавшись). Я знаю!
Дон Хулиан. Да?
Теодора. Ты думаешь об Эрнесто.
Дон Хулиан. Совершенно верно.
Теодора. Бедный мальчик! Ты прав. Он добрый, благородный, великодушный!
Дон Хулиан. Весь в отца. Олицетворенная честность и благородство.
Теодора. И такой способный! Ему двадцать шесть лет, а он столько знает!.. Просто поразительно!
Дон Хулиан. Я боюсь, что, витая в облаках, он не сумеет приспособиться к прозе жизни. А тонкость ума, обыкновенно, оценивают лет через триста после смерти.
Теодора. Но ведь ты ему поможешь, Хулиан?..
Дон Хулиан. Конечно! Было бы черной неблагодарностью забыть, чем я обязан его отцу. Ради меня дон Хуан де Аседо пожертвовал именем, состоянием, может быть, даже жизнью. И если его сыну понадобится моя жизнь — я отдам свою кровь до последней капли, чтобы уплатить долг чести.
Теодора. Браво, Хулиан! Как это на тебя похоже!
Дон Хулиан. Помнишь, год назад мне сообщили, что дон Хуан умер, а сын его остался без средств. И я чуть не насильно привез его сюда и здесь, в этой комнате, сказал ему: «Ты хозяин моего имущества, оно — твое, ибо я всем обязан твоему отцу. Распоряжайся всем в доме и смотри на меня, как на второго отца, хоть я не могу сравняться в достоинствах с твоим родным отцом. А чья любовь к тебе сильнее... это мы еще увидим».
