– тот все еще силится. Молчание. Слышен хруст огурцов, капусты.
Я тут подумал. А что, у Калы кроме Зинки родных и близких нет?
Нина. А мы шо? не родные ему шо ль? Мы соседи его. А Зинку мы в обиду никому не дадим. (Целует Зинаиду в висок.) Пусть спит спокойно.
Ак Колак. Родственники должны ведь быть?
Продавщица. Ой! так говоришь, будто он хоромы царские оставил.
Мухомор. Оно верно. Жил бы в хоромах – родственники как мухи на навозную кучу слетелись бы. А он кто?
Гребешков. Язва общества.
Зинаида. Его самоубийцей нарекли. Сказали, что сам себя угробил водкой.
Нина. В таком случае все мы самоубийцы: пьем каждый день и убиваем себя. Что же теперь? Нас тоже отпевать не будут?
Гребешков. С точки зрения медицины, человеческий организм…
Серега. Молчи, профессор.
Зинаида. У нас другой случай: самогон его же рук.
Шмакей. Так что же? Не отпели?
Зинаида. Нет. Священник так и сказал: «Коль денег нет, так похорони как самоубийцу».
Шмакей. Не хорошо. Не правильно.
Ак Колак. Я соглашусь со Шмакеем. Людей, от чего бы ни умерли, нужно по-человечески хоронить. И не важно, какой они веры.
Продавщица. Как же ты бессовестно поступила, Зинаида. Продала бы свою золотую цепочку – отпели бы его по-человечески.
Зинаида. Ах, оставьте! (Плачет.) Денег не было, говорю же! А цепочку оставь в покое – моя она.
Мухомор. Как денег не было? Я с Калой каждый вечер сидел пил – он меня всегда угощал и ни разу не отказывал. Деньги у него на водку были всегда.
Продавщица. Ха! А ты знаешь, сколько он бутылок водки взял у меня в долг? А я тебе скажу. (Достает бумажку, разворачивает.) На целых полторы тысячи и двадцать восемь рублей.
Мухомор. Да не гони!
Продавщица. Вот смотри сам. Я список должников всегда с собой ношу… Вот ты, Гребешков, мне до сих пор не занес два рубля. Эти… кондомы 5 брал, а двух рублей не хватило – до сих пор не занес.
Все, кроме Зины и Гребешкова смеются.
Гребешков (встает и хочет вырвать бумажку из ее рук). Отдай… Отдай говорю!
Продавщица. Не занесешь – жене расскажу, как ты в ее отсутствие Наташу Мельникову в дом к себе приглашаешь.
Нина. Наташа Мельникова? Так она в дочери ему годится. Ой, не бреши!
Продавщица. Не брешу. Я все обо всех знаю. И об ней знаю, что собой торгует, – а иногда подарками берет. Приходят и рассказывают. Я в этой деревне заместо 6 священника – так и валят ко мне исповедаться. Вот если купят вино за пятьсот рублей – самое дорогое, что есть в моем магазине, – значит, к этой шалаве идут. Так что, Гребешков, знай, что твоя любовница тебе рога наставляет.
Нина и продавщица смеются. Гребешков не выдерживает, и наливает водки.
Мухомор (пьяный). О! Вот это я понимаю, мужик! Ну их к лешему – этих баб. Не слушай их. Пей.
Гребешков пьет залпом всю рюмку.
Продавщица. А ты, Зинка, деньги заместо покойничка собираешься отдавать?
Зинаида. Ой, откуда? Я все на похороны потратила. Денег нет. Ни гроша. Вот – все на столе.
Нина. Да какие там похороны! Шо ты мелишь? А то я не знаю, как похороны прошли. Да это же я тебе денег дала на огурцы, квашеную капусту и на двухлитровку 7. Ни гроша ты не потратила.
Продавщица. Цепочку свою продай.
Серега (с заплетающимся языком). Девочки, не ссорьтесь.
Мухомор. Да какие это девочки?! Хуже мужиков. (Пьет.)
Гребешков (встает). Эх, пойду жене морду набью.
Нина. Как? Уже?
Гребешков. Пора с ней рассчитаться за прошлый месяц. И за позапрошлый месяц тоже.
Продавщица. Сильно достала?
Гребешков. Да я видеть ее не могу! Вот потому я и хожу к Наташе. Хорошо мне с ней. Вы, бабы, оправдываете себя и утешаете тем, что мужики ваши просто гульнуть захотели, потому что кобели. А вот и нет! Достаете вы нас, вот мы и уходим к любовницам. Вот Наташа меня и выслушает, и поддержит, и ласковое слово скажет.
Нина. Опа-на! Ты прям все свои тайны выложил. Как быстро у тебя от рюмочки одной язык развязался!
Гребешков еще наливает и пьет.
Ак Колак. Теперь-то мы его не остановим.
Серега. Э-э… Куда? А мы? Я без водки с вами сидеть не буду. На кой вы мне?
Нина. Бутылка-то не бездонная. Пока не закончилась водочка, помянуть бы покойника.
Гребешков с досадой протерев усы, садится.
Мухомор (донельзя пьяный; встает). Харе поминать! Пошли домой.
Нина. А ну сел!
Мухомор покорно садится.
Серега (встает, трясется). Я хочу сказать тост. Прошу внимания. Желаю Кале – товарищу нашему ни пуха ни пера!
Продавщица (подсказывает). Земля пухом! Дурень. Ты забыл, что он помер?
Серега. Ах, да. Земля ему пухом.
Все поднимают рюмки, но не чокаются; пьют. Каждый говорит о своем.
Ак Колак. Перспективный ты парень, я слышал, Шмакей. Жаль, только сейчас с тобой познакомился. Я живу тут рядом – в двадцати шагах.
Шмакей. Можем дело вместе замутить. Я с участковым соседней деревни тоже побратался. Он свой. Ну… ты понимаешь, о чем я. (Подмигивает; переходит на шепот.) Плантацию маленькую посеем. Мне компаньон нужен. Я тебе точки дам.
Ак Колак. Я готов. А ты это… чего Шмакеем-то прозван?
Шмакей. Да леший знает. Наверное, от слова «мак». Усек? А ты почему Ак Колак?
Ак Колак. Меня на родине в тюрьме так прозвали еще в далекой юности.
Шмакей. Чем прославился-то?
Ак Колак. Украл тостер и вафельницу, и кое-что по мелочи – загремел на год. Это в юности было – по неопытности.
Шмакей. Тьфу! Это даже как-то стыдно за такие вещи на нарах тухнуть. Зеленый ты, видать, еще был. Технику украсть много таланта не нужно.
Мухомор. Теперь я тост произнесу. (Стучит вилкой по рюмке.) За кореша нашего. За собутыльника… За… за… Да как его там?.. За… Ну, жинка. Как его там, подскажи.
Продавщица. Водку каждый вечер с ним жрал, в глаза смотрел, а имени не помнишь! Ха!
Нина. Кала же он.
Мухомор. Точно! Кала!.. Кала наш брат умер. Кала был великим человеком… Мы Калу не забудем.
Гребешков (злой; рот заполнен капустой). Да что ты все время Кала да Кала? Что он? Индусское божество? По имени называй.
Ак Колак (задумчиво). А как его зовут-то?
Нина, Мухомор, продавщица: Кала… Кала его вроде зовут…
А имя у Калы есть?
Серега (вдребезги пьяный). Я
