Карено смотритъ на него съ удивленіемъ.
Іервенъ. Она, вѣроятно, появится еще въ этомъ году? Это будетъ большая книга? Впрочемъ, это меня не касается… Я хотѣлъ тебѣ сказать, — можетъ быть, послѣдній разговоръ произвелъ на тебя такое впечатлѣніе, что я не думаю того, что написалъ въ своей диссертаціи? Что я написалъ это только въ угоду профессору Гиллингу? Нѣтъ, совсѣмъ не такъ. Я только былъ въ отчаяніи и не зналъ, что говорилъ.
Карено. Ты сказалъ, что ты былъ вынужденъ признать ученіе, противное твоимъ мнѣніямъ.
Іервенъ. Да, это не слѣдуетъ понимать буквально. У меня были сомнѣнія, это правда; но когда я глубже вдумался въ вопросъ, я увидѣлъ, что вышелъ на настоящій путь.
Карено. Ха-ха-ха! И профессоръ Гиллингъ тутъ ни при чемъ?
Іервенъ. О, ты можешь смѣяться, сколько тебѣ угодно. Цѣлую книгу нельзя написать съ твердымъ убѣжденіемъ, если самъ не вѣришь въ него. Я, по крайней мѣрѣ, такъ не поступаю. Я не такая вѣтреная птица. Да и не слабая голова тоже.
Карено. Итакъ, ты стоишь "непоколебимо твердо" на точкѣ зрѣнія твоей книги.
Іервенъ коротко. Само собой разумѣется.
Карено. Ха-ха-ха! Запиши это, Іервенъ, а то ты опять забудешь. Ха-ха-ха!
Іервенъ съ отчаянной настойчивостью. Ни для одного изъ насъ, конечно, нѣтъ основаній забывать это. Ни для тебя, ни для меня. Нѣтъ никакого стыда измѣнить свои воззрѣнія, и я совершенно не имѣю намѣренія умалчивать о перемѣнѣ въ моихъ взглядахъ. Ты, вѣроятно, услышишь объ этомъ.
Карено. Но я уже слышалъ объ этомъ. Я слишкомъ достаточно наслушался объ этомъ.
Іервенъ. Ты еще больше услышишь объ этомъ. Идетъ къ двери. Я протянулъ тебѣ руку, — ты оттолкнулъ ее. Я еще здѣсь, я еще не ушелъ. Я жду твоего рѣшенія.
Карено. Мнѣ кажется, ты начинаешь грозить?
Іервенъ. Возьмешь ты деньги?
Карено. Ты можешь итти. Мое терпѣніе истощилось. Не приходи больше; я тебя больше не знаю. Вонъ! Указываетъ ему на дверь.
Іервенъ дѣлаетъ нѣсколько шаговъ назадъ; стоитъ, согнувшись, дрожащимъ голосомъ. Хорошо. Я уйду и больше никогда не приду. Но ты услышишь обо мнѣ. Какъ только ты пошевелишься, я буду слѣдовать за тобой по пятамъ. Запомни мои слова, я не шучу. Пиши диссертацію, издавай свою книгу; я буду беззвучно побивать твое имя. Какъ только ты высунешь голову, Карено, я снова буду топить ее. Всю твою жизнь я буду стоять за тобой и давить тебя. Ты думаешь, я этого не смогу? Запомни мои слова: за мной теперь стоятъ могущественные люди, всѣ двери распахнулись передо мной. Я буду побивать тебя во всѣхъ газетахъ и съ каждымъ годомъ я буду дѣлать тебя утомленнѣе и бѣднѣе; со временемъ ты станешь истощившимся человѣкомъ, который ничего не можетъ создать. Можетъ быть, ты тогда придешь и постучишь въ мою дверь, но меня не будетъ дома. Погляди на меня, Карено; я говорю тебѣ это, чтобы ты не забылъ. Сегодня ты лишилъ меня всего, теперь чередъ за мной. Шевелись, борись — я сдержу свое слово. Вотъ что я хотѣлъ сказать. Прощай. Уходитъ.
Фру Карено тихо вошла во время послѣдней рѣчи и остановилась у дверей въ кухню.
Карено, смотритъ поперемѣнно то на жену, то на дверь, въ которую вышелъ Іервенъ. Ты поняла, что онъ говорилъ?
Фру Карено. Я слышала, что вы громко спорите.
Kapено. Онъ мнѣ грозитъ!
Фру Карено. Зачѣмъ онъ приходилъ?
Карено. Съ Іервеномъ что-то неладно. Я его больше не узнаю; въ немъ пропало все самое лучшее. Господи, онъ стоялъ здѣсь и грозилъ мнѣ! Карстенъ Іервенъ… мнѣ! Ну, нечего объ этомъ больше говорить. Онъ сказалъ послѣднее прости и больше не вернется.
Фру Карено. Онъ просилъ помочь ему въ чемъ-нибудь?
Карено. Да, но я не могъ ему помочь… Ты чистила перчатки? Я слышу, отъ тебя пахнетъ бензиномъ.
Фру Карено. Онъ сказалъ, что ты ему все разбилъ.
Карено. Да; это слишкомъ отвратительно. Я не хочу о немъ думать… Ты запылилась, Элина, постой-ка. Смахиваетъ пыль съ ея плеча.
Фру Карено, позволяя ему это. Ты могъ ему помочь — и не сдѣлалъ этого?
Карено. Да. Я не хотѣлъ… Постой, еще волосъ.
Фру Карено. Ничего. Идетъ къ столу.
Карено идетъ за ней. Я хотѣлъ снять волосокъ.
Фру Карено. Ахъ, Господи, да оставь его. Смахиваетъ сама волосокъ, садится и шьетъ.
Карено. Ты находишь красивыми двубортные сюртуки, Элина? Мой — однобортный, но это мнѣ больше нравится.
Фру Карено. Ты сегодня совсѣмъ не можешь работать, Иваръ?
Карено. Нѣтъ; у меня маленькій застой въ работѣ. Мнѣ ничего не хочется дѣлать, только болтать съ тобой. Со мной еще никогда этого не было. Все время болтать и ничего не дѣлать. Но сегодня ночью я, вѣроятно, опять буду работать… Впрочемъ, если ты скажешь, — я опять попробую, пойду въ садъ и попробую. Идетъ къ двери веранды. Почему ты не хотѣла, чтобы я снялъ волосъ отъ твоего платья, Элина?
Фру Карено, невольно улыбаясь. Ты все еще объ этомъ думаешь!
Карено, тоже улыбаясь. Да. Мнѣ бы очень хотѣлось видѣть, мой ли это волосъ.
Фру Карено. Вѣроятно.
Карено. Онъ былъ свѣтлѣе моихъ волосъ.
Фру Карено. Такъ это былъ мой волосъ.
Карено. Нѣтъ, онъ былъ темнѣе твоихъ.
Фру Карено становится внимательна и нервно чиститъ себя.
Карено. Онъ былъ русый. Смотритъ на нее. Такого цвѣта, какъ волосы Ингеборгъ.
Фру Карено быстро. Да; значитъ — это былъ волосъ Ингеборгъ.
Карено. Да, вѣроятно.
Фру Карено. Можно подумать, что мы дѣти. Мы разсуждали безъ конца о волоскѣ Ингеборгъ.
Карено чистосердечно. Дорогая Элина, я тебя такъ люблю; мнѣ такъ хочется говорить съ тобой, найти что-нибудь, о чемъ говорить съ тобой. Но за послѣдніе дни ты такъ измѣнилась, и это наводитъ меня на многія думы. Я не думалъ, что это волосъ Ингеборгъ. Ну, да разъ ты говоришь, такъ это ея, но я думалъ совсѣмъ другое.
Слышенъ стукъ калитки.
Фру Карено. Полно, не отдавайся разнымъ мыслямъ. Попробуй лучше опять пойти въ садъ поработать.
Карено. Почему ты это говоришь?
Фру Карено. Почему я это говорю?
Kapено. Ты кого-нибудь ждешь?
Фру Карено. Ты же самъ слышишь, какъ хлопаетъ калитка, когда кто-нибудь входитъ.
Карено. Да, мнѣ показалось, что она стукнула.
Фру Карено. Такъ подожди и погляди, кто это.
Карено искренно. О нѣтъ, Элина, я этого не сдѣлаю; я не потому остаюсь здѣсь. Я пойду въ садъ и постараюсь работать. Я лучше всего себя чувствую, когда работаю. Отворяетъ дверь на веранду.
Ингеборгъ входитъ съ пакетомъ и письмомъ, передаетъ ихъ Карено. Вотъ, пожалуйста. Уходитъ.
Карено. Это мнѣ? Отъ издателя. Распечатываетъ письмо и читаетъ, Фру Карено наблюдаетъ за нимъ. Такъ. Хватаетъ себя за голову. Это отвѣтъ отъ издателя. А вотъ и рукопись. Онъ прислалъ мнѣ ее назадъ. Закусываетъ губу и нѣсколько разъ киваетъ головой.
Фру Карено. Что онъ отвѣтилъ?
Карено. Онъ отказываетъ. Вотъ моя книга. "Препровождая рукопись", — пишетъ онъ. Нѣтъ, онъ не можетъ ее издать; профессоръ Гиллингъ прочелъ ее и сказалъ, что ее надо передѣлать. Протягиваетъ ей письмо и начинаетъ ходить взадъ и впередъ.
Фру Карено, прочтя письмо. Да, вотъ видишь!
Карено. Онъ ясно пишетъ, что профессоръ Гиллингъ не могъ допустить напечатанія этой рукописи, прежде чѣмъ она не будетъ основательно пересмотрѣна.
Фру Карено. Да, я вижу.
Карено беретъ письмо. "Препровождая пакетъ съ рукописью", пишетъ онъ. Точно я накропалъ драму или стихи! Бросаетъ письмо на столъ и идетъ. Ну, такъ я попытаюсь издать ее въ Германіи.
Фру Карено. А ты не думаешь что и тамъ ее придется передѣлать?
Карено. Нѣтъ; моя рука покупаетъ перчатку по своей мѣркѣ; профессоръ Гиллингъ не имѣетъ тамъ никакой власти. Мы живемъ въ эпоху личности, и я это… Посмотри, вотъ то письмо, котораго я такъ ждалъ. Вотъ оно пришло. Ахъ, да…
Фру Карено встаетъ, кладетъ платье и осматриваетъ его.
Карено. Оно готово?
Фру Карено. Да. Осталось только выгладить.
Карено, волнуясь. Господи Боже мой, какъ одиноко я стою! Но я добьюсь своего, Элина. На свѣтѣ были люди съ болѣе крайними взглядами чѣмъ мои, и когда-нибудь настанетъ время, что меня поймутъ. Передѣлать! Что я долженъ передѣлать? Я долженъ говорить "да" тамъ, гдѣ я теперь говорю "нѣтъ"? Развертываетъ пакетъ и, продолжая говорить, вынимаетъ тетрадь за тетрадью. Смотри, все это — о господствѣ большинства, и я ниспровергаю его. Это ученіе для англичанъ, пишу я, евангеліе, которое предлагается на рынкѣ, проповѣдуется на лондонскихъ докахъ, о томъ, какъ привести посредственность къ власти и праву. Вотъ это — о сопротивленіи, это — о ненависти, это о мести — этическія силы, которыя теперь въ упадкѣ. Обо всемъ этомъ я писалъ. Нѣтъ, слушай немного внимательнѣе, Элина, — и ты поймешь. Это вотъ — о вѣчномъ мирѣ. Все находятъ, что вѣчный миръ былъ бы прекрасною вещью, а я говорю, что это — ученіе, достойное телячьяго мозга, который его выдумалъ. Да. Я осмѣиваю вѣчный миръ изъ-за его наглаго пренебреженія къ гордости. Пустъ придетъ война; нечего заботиться о томъ, чтобы сохранить столько-то и столько-то жизней, потому что источникъ жизни бездоненъ и неистощимъ; важно только, чтобы люди бодро шли впередъ. Смотри, вотъ это — главная статья, о либерализмѣ. Я не щажу либерализма, я нападаю на него отъ глубины души. Но этого не понимаютъ. Англичане и профессоръ Гиллингъ — это либералы, а я не либералъ, и одно только это и понимаютъ. Я не вѣрю въ либерализмъ, я не вѣрю въ выборы, я не вѣрю въ народное представительство. Все это я и высказалъ. Читаетъ. "Этотъ либерализмъ, который ввелъ снова старый неестественный обманъ, будто толпа людей въ два локтя вышиной можетъ сама выбрать себѣ вождя въ три локтя вышиной…" Ты сама понимаешь, такъ постоянно дѣлается… Если бы я пересмотрѣлъ мою работу, я долженъ былъ бы написать прямо противоположное тому, что я говорю. Смотри! Вотъ это заключеніе. Здѣсь, на этихъ развалинахъ, я возвелъ новое зданіе, гордый замокъ, Элина. Я самъ отмстилъ за себя. Я вѣрю въ прирожденнаго властелина, въ деспота по природѣ, въ повелителя, въ того, кто не выбирается, но самъ становится вождемъ кочующихъ племенъ этой земли. Я вѣрю и надѣюсь только на одно, — на возвращеніе величайшаго террориста, квинтъэссенціи человѣка, Цезаря… Посмотри, сколько я работалъ надъ этимъ. Съ порывомъ чувства. Все это написано кровью моего сердца, Элина.
