МАТЬ. Сколько он зарабатывает?
КАДРИ. Около двух с половиной. Да мои девяносто.
МАТЬ. Неужели это нелепое кресло вам нравится? От него же одна бахрома осталась…
КАДРИ. Это единственная вещь в доме, которая принадлежит мне лично.
МАТЬ. И все же оно не подходит сюда. Ну, никак не подходит.
КАДРИ. Но Ильмар не возражает.
МАТЬ. Разве мужчины в таких делах… (У стола.) Десертные ложки нужно класть с этой стороны. (Замечает мокрую рюмку.) Это Ильмар?
КАДРИ. Мы оба выпили по рюмочке…
МАТЬ. Этот алкоголь — ужасная вещь. Отец Ильмара еще зеленым студентиком… тоже любил выпить, но вовремя одумался и бросил. Я надеюсь, дорогая, вы оба серьезно подумаете над моими словами.
КАДРИ (взрывается). Это я каждый вечер приучаю его пить. Силой заставляю, а он отбрыкивается.
МАТЬ. Это неуместные шутки, Кадри.
КАДРИ (отворачивается). Гм…
МАТЬ (понимает, что зашла слишком далеко). Я понимаю тебя, дорогая. Здесь неудивительно стать нервной. (Раздвигает занавески.) Этот дым на горизонте — утром, днем, ночью, и эти… терриконы. К этому, наверно, нелегко привыкнуть?
КАДРИ (пытается взять себя в руки). Не так уж все это ужасно. Когда Ильмар впервые привез меня сюда, у меня было почти такое же чувство, как у Крыыт[4] после прибытия на Варгамяэ. Я помню, в тот день моросило и дым стлался низко над городом. Я была просто несчастна. А теперь привыкла. (Немного оживляется.) Здесь даже по-своему красиво… Чем-то напоминает фильмы итальянского неореализма… Вечером на терриконах зажигаются красные огоньки… И люди такие простые, добрые, не важничают.
МАТЬ. Да-да. Но оставаться здесь навсегда не надо. Лучше и не приучайтесь любить это место. Потом будет трудно расстаться… Но публика тут… эти шахтеры… это же сплошь пропойцы.
Возвращаются Ильмар с отцом. Если не зрители, то обе женщины сразу почувствовали, что мужчины…
ОТЕЦ (лукаво). Аккумулятор сел. Пришлось подзарядить.
МАТЬ. Что вам пришлось подзарядить: аккумулятор или…
ИЛЬМАР. Слегка почистили клеммы. Зажигание не срабатывало… К утру будет полный порядок. Может, наконец сядем за стол?
МАТЬ. А руки?
ИЛЬМАР. Мы в гараже сполоснули.
Все садятся за стол. Ильмар разливает коньяк. Мать дает себе налить только полрюмки и зорко следит за сыном, что несколько сковывает последнего. За столом царит какая-то неловкая атмосфера, которую нарушает мать.
МАТЬ (Кадри). Значит, ты нашла в себе силы отказаться от своих питомцев… Мне тоже когда-то давно предлагали работу в издательстве — переводы. Прямо на несколько лет, но этот план не удался с самого начала. А все — из-за душевной доброты.
КАДРИ. Вот как?
МАТЬ. Я как раз собиралась подавать заявление об уходе, как вдруг заболела дизентерией. Отвратительная болезнь. Я лежала в инфекционной больнице, а туда, как вы знаете, никого близко не подпускают. Я и не надеялась никого увидеть, как вдруг в один прекрасный день — это был действительно прекрасный солнечный день — я слышу знакомую песню. Окно было открыто, я подошла к нему и — как вы думаете, — что я увидела? Весь мой класс, все мои ученики до единого — я их пересчитала — выстроились у забора. Они размахивали флажками и пели эту чудесную английскую песенку, ну, вы знаете… (Поет, размахивая воображаемым флажком.)
I'll go to mamma's room and look;
Perhaps she may be there;
For kitty like to take a nap
In mamma's easy chair…
Я была тронута до слез. А заявление так и осталось под сукном.
КАДРИ (с напряжением). Мне тоже было жаль оставлять своих ребят. Они принесли мне в Женский день подарок. Помнишь, Ильмар? Коробку для торта. Оставили за дверью на половике. Я открыла коробку и увидела семь зеленых лягушат. У каждого на спинке белой краской было выведено по букве. Вместе получилось слово «счастье». А на дне коробки было написано «Желает Вам 6а класс».
МАТЬ (немного шокирована). Лягушки! Странный подарок… Лично я бы…
КАДРИ (прерывая). Ничего странного. Ведь я преподавала биологию и незадолго до того демонстрировала им, как сокращается под воздействием электрического тока лапка лягушки.
МАТЬ (почти испуганно). Живой лягушки?
КАДРИ (насмешливо). Я не знаю, можно ли считать лапку, отрезанную у живой лягушки…
ИЛЬМАР (перебивает). Кадри! (Пытается улыбнуться.) Ты у нас за столом единственный биолог, поэтому…
МАТЬ. Для женщины это слишком… слишком трудная профессия. Я представляю молодую женщину… ученого скорее филологом или, скажем, музыковедом… Но, видимо, на эти специальности наплыв больше.
КАДРИ. А по-моему, все эти литературоведения и музыковедения — переливание из пустого в порожнее. Мне эта болтология просто физически противна.
МАТЬ (многозначительно). Дело вкуса.
КАДРИ (по-прежнему насмешливо). Пожалуйста, паштет. Честное слово, он не из лягушатины, а из натуральной телятины.
ОТЕЦ (чувствуя, что атмосфера сгущается). Может, споем все вместе? (На него не обращают внимания.)
МАТЬ. М-да… Биология требует твердого, каменного сердца. Только с твердым сердцем можно пробиться в жизни. Такова жизнь. (Ильмару.) А у тебя мягкое сердце. Ты позволяешь сесть себе на шею… (Напряженная пауза.) Я имею в виду, конечно, эту фабрику.
ИЛЬМАР (немного глуповато). Я тоже воспитываю характер. (Машинально берет рюмку.)
МАТЬ (пытаясь шутить). За рюмкой коньяка?
ИЛЬМАР. Не только. (Вспомнив что-то.) У нас на фабрике есть один парень. Когда ему предложишь вот это (поднимает рюмку, пьет), он говорит: «Не могу отказаться. Характер у меня очень сильный. Сам бы отказался, да характер не дает». (Смеется, остальные молчат. Отец тоже осушил свою рюмку.)
МАТЬ (чтобы что-то сказать). Что это за парень?
ИЛЬМАР. Мой бригадир.
МАТЬ. Твой? То есть твой подчиненный?
ИЛЬМАР. Ну, да…
МАТЬ. Знаешь, я тебе советую соблюдать с ними дистанцию.
Снова неловкая пауза. Отец встает, вытаскивает из внутреннего кармана несколько листков бумаги. Строгий взгляд жены уже не действует на него — он начинает заметно пьянеть.
ОТЕЦ. Silencium. «Тишины», как сказал философ.
МАТЬ (немного изменившись в лице, пытаясь улыбнуться). Никак не оставишь свои корпорантские замашки. (Кадри в глубине души рада, что обстановка обратилась не в пользу «святого семейства», и даже не пытается этого скрыть.)
ОТЕЦ.
Сегодня за нашим столом празднично и светло.
Мы не видались так давно, но сегодня нам повезло.
Грустный, конечно, факт, но я должен сказать
в оправданье, —
между Таллином и Кохтла-Ярве огромное расстоянье.
Так полнее бокалы, веселее застольные речи,
нас в экстаз приведет долгожданная встреча!
Все довольны друг другом, у всех радостный вид,
и свекровь, улыбаясь, на невестку глядит.
Дарит свекру невестка озорной свой взгляд,
все берут бутерброды и со вкусом едят.
За столом у нас жрицы Афины — две женщины, два педагога,
одна молода и прекрасна — в роли наставницы строгой.
А свекровь ее в лучших годах, корпулентна, но в меру.
(Строит матери глазки, Кадри прыскает.)
Они обучают малявок азбуке и манерам,
чтобы, встречая взрослых, малявки снимали шапки.
Сидит за столом и мой сын, его поле битвы — шахта,
где, как известно из мифов, ему саламандры служат.
А старый мудрец Дионисий (показывает на себя)
живет себе и не тужит.
Он держит речь перед вами и, глядя на ваши лица,
он обещает, что долго речь его не продлится…
(Оказывается, перепутал листки, импровизирует.)
Потому что у нас и без этого славное настроение…
…одна молода и прекрасна — в роли наставницы строгой.
А свекровь ее в лучших годах, корпулентна, но в меру.
(Окончательно запутался, импровизирует.)
