Сцена 9
Площадь; ночь.
Лоренцо (входит). Я скажу, что это от стыдливости, и унесу светильник; ведь это часто делается так; новобрачная, например, требует этого от своего мужа, не соглашаясь иначе впустить его в спальню, а Катарину считают такой добродетельной. Бедная девушка — да и кто в этом мире мог бы назваться добродетельным, если не она? Только бы моя мать не умерла от всего этого. А ведь это может случиться. Итак, все готово. Терпение! Ведь час — всего только час, и часы только что пробили. Вам это непременно нужно? Да нет, к чему! Унеси, если хочешь, светильник; женщина отдается в первый раз, это так понятно. Войдите же, обогрейтесь немножко. О боже мой! Ну да, конечно, всего лишь прихоть молодой девушки. И как поверить этому убийству? Это могло бы их удивить, даже Филиппо. А, вот и ты, мертвенный лик!
Появляется луна.
Если бы республиканцы были мужчинами, какой мятеж вспыхнул бы завтра в городе! Но Пьетро — честолюбец; одни Руччелаи еще чего-то стоят. О слова, слова, вечно слова! Если есть там кто-нибудь на небесах, как мы должны его смешить; все это и в самом деле очень забавно. О человеческая болтливость! Великий победитель мертвых тел! Мастер взламывать открытые двери! О человек без рук! Нет, нет! Я не унесу светильника! Я нанесу удар прямо в сердце; он увидит своего убийцу. Клянусь кровью Христовой, завтра все будут высовываться из окон. Только бы он не придумал какого-нибудь нового панциря, какой-нибудь новой кольчуги. Проклятая выдумка! Бороться с богом и дьяволом — это пустяки, но бороться с железом, с кусками проволоки, которые сплела грязная рука оружейника! Я пропущу его вперед; свою шпагу он положит вот сюда — или сюда, да, на этот диван. Обмотать портупею вокруг рукоятки нетрудно. Если бы ему вздумалось улечься, вот было бы хорошо. Будет ли он лежать, сидеть, стоять? Скорее всего, сидеть. Я сначала войду. Скоронконколо запрется в кабинете. И вот мы придем, придем. Мне все же не хотелось бы, чтобы он повернулся ко мне спиной. Я прямо пойду на него. Довольно! Молчи, молчи! Час придет. Мне надо сходить в какой-нибудь кабачок, тут сам не заметишь, как простудишься; выпью бутылку вина. Нет, я не хочу пить. Куда, черт возьми, я пойду? Кабаки закрыты. Покладиста ль она? Да, право же. В одной сорочке? О нет, нет, не думаю. Бедная Катарина! Грустно было б, если бы от всего этого моя мать умерла. И даже если б я поделился с ней своим замыслом, чего бы я достиг? Это не было бы утешением для нее, она только повторяла бы до последнего вздоха: "Преступление! Преступление…" Не знаю, зачем я все хожу, я падаю от усталости. (Садится.) Бедный Филиппо! Дочь, прекрасная, как день! Один лишь раз я сидел рядом с ней под каштаном; эти маленькие белые ручки — как они трудились! Сколько дней провел и я в тени деревьев! О, какое спокойствие, какие дали в Кафаджуоло! Джованна, внучка привратника, так была мила, когда сушила белье. Как она гоняла коз, когда они начинали расхаживать по ее белью, разложенному на траве! Белая коза с длинными тонкими ногами все возвращалась.
Бьют часы.
О, о, надо идти туда. Добрый вечер, дорогой мой; ну, чокнись-ка с Джомо! Славное вино! Забавно было бы, если бы ему вздумалось сказать мне: "Уединенная ли у тебя комната? Не услышат ли чего-нибудь соседи?" Вот было бы забавно. О, мы позаботились об этом. Да, забавно было бы, если б это пришло ему в голову. Я ошибся часом; теперь только половина. Что там за свет под портиком церкви? Там обтесывают, ворочают камни. Видно, эти люди храбро обращаются с камнями! Как они колотят, как стучат! Они делают распятие; как отважно они пригвождают его! Мне хотелось бы, чтобы этот мраморный труп схватил их вдруг за горло. Ну, ну, а это что? Мне так хочется плясать, что просто не верится. Кажется, если б мне дали волю, я стал бы прыгать, как воробей, по всем этим грудам щебня и этим брусьям. Ну, милый мой! Ну, мой милый, надевайте новые перчатки и платье понаряднее; тра-ла-ла! Прифрантитесь, новобрачная хороша. Но шепну вам на ухо, берегитесь ее ножика. (Убегает.)
У герцога. Герцог ужинает; Джомо. Входит кардинал Чибо.
Кардинал. Государь, берегитесь Лоренцо.
Герцог. А, кардинал! Садитесь-ка, возьмите стакан.
Кардинал. Берегитесь Лоренцо, герцог. Сегодня вечером он просил епископа Марци дать ему на эту ночь почтовых лошадей.
Герцог. Этого не может быть.
Кардинал. Я знаю это от самого епископа.
Герцог. Полно! Говорю вам, у меня достаточные основания считать, что этого не может быть.
Кардинал. Может быть, мне не удастся заставить вас поверить, но я исполняю мой долг, предупреждая вас.
Герцог. И даже если б это было так, что, по-вашему, страшного в этом? Может быть, он собирается в Кафаджуоло.
Кардинал. Страшно то, государь, что по дороге к вам, проходя по площади, я видел своими глазами, как он прыгал по бревнам и камням, точно безумный. Я позвал его, и, должен признаться, взгляд его меня испугал. Будьте уверены, в голове его зреет какой-то замысел, и он осуществит его в эту ночь.
Герцог. А почему я должен опасаться его замыслов?
Кардинал. Нужно ли все говорить, даже когда говоришь о любимце? Знайте, он сегодня вечером сказал двум моим знакомцам во всеуслышание, на террасах их дворцов, что убьет вас нынче ночью.
Герцог. Выпейте стакан вина, кардинал. Разве вы не знаете, что Ренцо в час заката бывает обычно пьян?
Входит синьор Маурицио.
Синьор Маурицио. Государь, остерегайтесь Лоренцо. Он сегодня вечером говорил трем моим друзьям, что хочет убить вас этой ночью.
Герцог. И вы тоже, достойнейший Маурицио, верите басням? Я думал, вы мужчина менее робкий.
Синьор Маурицио. Ваша светлость знает, пугаюсь ли я без причины. Я могу подтвердить мои слова.
Герцог. Садитесь-ка и выпейте с кардиналом; вы меня извините, я уйду — у меня дела.
Входит Лоренцо.
Ну, что же, мой милый, пора уже?
Лоренцо. Полночь пробьет сейчас.
Герцог. Подать мне мой соболий колет!
Лоренцо. Нам надо спешить; красавица, пожалуй, пришла уже на место свидания.
Герцог. Какие перчатки надеть — те ли, что для войны, или те, что для любви?
Лоренцо. Те, что для любви, государь.
Герцог. Пусть так, стану женским угодником.
Уходят.
Синьор Маурицио. Что вы скажете на это, кардинал?
Кардинал. Что воля божья свершается, и человек бессилен. (Уходят.)
Комната Лоренцо. Входят герцог и Лоренцо.
Герцог. Я продрог, в самом деле холодно. (Снимает шпагу.) Ну, мой милый, что это ты там делаешь?
Лоренцо. Я обмотал перевязь вокруг вашей шпаги и кладу ее вам под подушку. Всегда хорошо, если под рукой есть оружие. (Запутывает перевязь так, чтобы шпагу нельзя было вытянуть из ножен.)
Герцог. Ты знаешь, что я не люблю речистых, а мне помнится, Катарина любит краснo поговорить. Чтобы избегнуть разговоров, улягусь в постель. Кстати, почему ты просил почтовых лошадей у епископа Марци?
Лоренцо. Чтобы навестить брата; он пишет мне, что тяжко болен.
Герцог. Иди же за своей теткой.
Лоренцо. Сейчас. (Уходит.)
Герцог (один). Ухаживать за женщиной, которая на ваш вопрос: "да или нет"? отвечает: "да", — это всегда казалось мне очень глупым и вполне достойным француза. Именно сегодня, когда я поужинал, как три монаха, я даже инфанте испанской не в силах был бы сказать: "сердце мое" или "любовь моя". Притворюсь спящим; это будет, пожалуй, неучтиво, зато удобно. (Ложится.)
Лоренцо возвращается со шпагой в руке.
Лоренцо. Вы спите, синьор? (Наносит ему удар.)
Герцог. Это ты, Ренцо?
Лоренцо. Синьор, не сомневайтесь в том. (Наносит ему еще удар.)
Входит Скоронконколо.
Скоронконколо. Сделано?
Лоренцо. Гляди, он укусил мне палец. Я всю жизнь буду хранить это кровавое кольцо, бесценный алмаз.
Скоронконколо. О боже, это герцог Флорентийский!
Лоренцо (садясь на подоконник). Как ночь прекрасна! Как воздух чист! Дыши, дыши, сердце, убитое радостью!
Скоронконколо. Идем, господин, натворили мы дел, бежим!
Лоренцо. Как мягок и душист ночной ветер! Как распускаются в полях цветы! О чудная природа! О вечный покой!
