Жаннина. У меня к вам одна просьба.
Лейтенант. Разве вы не имеете права мне приказывать?
Жаннина. У меня есть слабость, которая так понятна в том, кто любит. Вы должны быть к ней снисходительны. Умоляю вас не давать мне повода для ревности.
Лейтенант. Возможно ли, чтобы я допустил что-либо подобное?
Жаннина. Я скажу вам. Моя подруга Констанция в последнее время бывает у нас чаще, чем прежде. Она смотрит на вас слишком нежно и выражает вам свое сочувствие слишком горячо. Вы с ней любезны, а я, если сказать вам правду, часто от этого страдаю.
Лейтенант. На будущее время я буду очень сдержан, чтобы она не льстила себя никакими надеждами. Вы останетесь довольны мною.
Жаннина. Но постарайтесь, чтобы она не заметила ни моей ревности, ни вашего расположения ко мне.
Лейтенант. Когда только кончатся наши огорчения!
Жаннина. Нужно терпеть, чтобы быть достойным счастья.
Лейтенант. Да, дорогая. Я вытерплю все в надежде на такую радость. Разрешите мне сходить за слугой, чтобы он отменил лошадей.
Жаннина. А лошади были заказаны?
Лейтенант. Ну конечно же!
Жаннина. Неблагодарный!
Лейтенант. Простите меня…
Жаннина. Идите скорее. Пусть отец ничего об этом не знает.
Лейтенант. Радость моя! Моя надежда! Да поможет нам небо в наших желаниях и да увенчает оно истинную любовь, верность и добродетель!
(Уходит.)
Жаннина, потом Филиберт.
Жаннина. Вот уж никогда не думала, что я способна на такие вещи! Самой заговорить с ним и сделать все, чтобы только его удержать! Но ведь без этого он бы уехал сейчас же а я не надолго пережила бы его отъезд. Ах, идет отец! Какая досада, что он застал меня в комнатах лейтенанта. Постараемся прогнать с лица следы грусти.
Филиберт. Дочь моя, что вы делаете в этих комнатах?
Жаннина. Я пришла сюда из любопытства, отец.
Филиберт. А что вас здесь заинтересовало?
Жаннина. Я хотела посмотреть на растерявшегося хозяина и на косолапого слугу, который никак не может уложить чемодан.
Филиберт. А вы знаете, когда он уезжает?
Жаннина. Он хотел уехать сейчас же, но, походив по комнате, он почувствовал, что ноги у него подгибаются, и побоялся, что не выдержит путешествия.
Филиберт. Думаю, что болезнь, от которой он страдает сейчас, происходит не от старой раны, а от новой, более глубокой.
Жаннина. Врачи до сих пор находили у него только одну рану.
Филиберт. Есть раны, которые врачи не замечают.
Жаннина. Как это? Всякое ранение, хотя бы легкое, оставляет след.
Филиберт. А вот и нет. Есть такое оружие, которое ранит изнутри.
Жаннина. Не касаясь кожи?
Филиберт. Вот именно.
Жаннина. Как же можно нанести такие раны?
Филиберт. Через глаза, через уши, через поры.
Жаннина. Вы говорите о действии воздуха?
Филиберт. Нет, я говорю о действии огня.
Жаннина. Право же, отец, я вас не понимаю.
Филиберт. Я был бы рад, если бы вы меня не понимали.
Жаннина. Вы думаете, я с вами хитрю?
Филиберт. Нет, я считаю вас хорошей девушкой, умной и рассудительной. Вы прекрасно знаете, чем болен наш офицер, но из приличия делаете вид, будто не понимаете.
Жаннина (в сторону). Какой стыд! Меня бросает в жар от этих намеков!
Филиберт. Жаннина, мне кажется, вы чуть-чуть покраснели.
Жаннина. Еще бы, отец, вы говорите такие вещи, от которых поневоле покраснеешь. Теперь я начинаю понимать, что это за таинственные раны, и все-таки я не знаю ни болезни лейтенанта, ни лекарства, которое от нее помогает.
Филиберт. Дочь моя, давайте говорить открыто. Господин де Лакотри почти совершенно поправился уже через месяц после того, как поселился у нас, прекрасно ходил, отлично ел, силы его восстанавливались, цвет лица был великолепный. Сидеть с ним за столом, беседовать с ним было истинным удовольствием. Но вдруг он загрустил, стал терять аппетит и худеть, а от его живого разговора остались одни воздыхания. Я немножко философ. Я думаю, что он болен скорее духом, чем телом, а чтобы сказать еще яснее, он, по-моему, влюблен.
Жаннина. Может быть… конечно… Но мне думается, что, если бы он был влюблен в кого-нибудь здесь, он не старался бы уехать.
Филиберт. О, философия и это умеет объяснить. Если бы, например, случилось, что особа, в которую он влюблен, богата, зависит от отца и не может дать ему никаких надежд, то, пожалуй, отчаяние побудило бы его уехать. В этом нет ничего невероятного.
Жаннина (в сторону). Ну вот! Он знает все.
Филиберт. И эта слабость в ногах, которая появилась как раз перед отъездом, если посмотреть на нее философски, пожалуй, могла бы быть следствием борьбы двух противоположных чувств.
Жаннина (в сторону). Какая противная вещь философия!
Филиберт. До сих пор я относился к нему очень хорошо. Я охотно оказывал ему гостеприимство. Во мне говорило простое человеческое чувство, заставляющее желать добра ближнему. Но мне бы очень не хотелось, чтобы к его болезни примешалась болезнь моей дочери.
Жаннина. Вот еще! Вы меня рассмешили! Не кажется ли вам, что я исхудала, стала бледнеть, лью слезы? Что вам говорит ваша философия, когда вы смотрите на мое лицо и видите меня такой веселой?
Филиберт. Моя философия заставляет меня колебаться между двумя мнениями. То мне кажется, что у вас хватило мужества, чтобы сопротивляться, то мне кажется, что сейчас вы искусно притворяетесь.
Жаннина. Отец, неужели вам когда-нибудь казалось, что я могу лгать?
Филиберт. В том-то и дело, что нет. Именно поэтому я и не знаю, что мне думать сейчас.
Жаннина. Ваше предположение, будто лейтенант влюблен, правдоподобно и, пожалуй, справедливо; но ведь я не единственная, кто мог вызвать его любовь.
Филиберт. Судя по тому, что господин лейтенант уходит из дому очень редко, можно предполагать, что его болезнь родилась именно здесь.
Жаннина. Но ведь есть красивые девушки, которые у нас не живут, но приходят к нам. Быть может, одна из них ранила его сердце.
Филиберт. Разумеется, возможно и это. Вы посвящены во все, не лишены ни ума, ни наблюдательности и потому все это знаете отлично. Я был бы рад, если бы вы рассеяли мои сомнения.
Жаннина. Да, но ведь я обещала ничего не говорить.
Филиберт. Отца такие обещания не касаются.
Жаннина. Пожалуй, особенно если молчание может его огорчить.
Филиберт. Вот и прекрасно, дочь моя, говорите. (В сторону.) Мне самому было трудно заподозрить ее.
Жаннина (в сторону). Ничего не поделаешь, приходится хитрить. (Громко.) Так вот, отец. Наш бедный господин де Лакотри до потери сознания влюбился в мадемуазель Констанцию.
Филиберт. В дочь господина Рикарда?
Жаннина. Вот именно.
Филиберт. И она отвечает на его чувства?
Жаннина. Как нельзя более нежно.
Филиберт. Что же мешает им честно увенчать взаимную любовь?
Жаннина. Мне кажется, что отец Констанции не согласится отдать ее за офицера, который не сможет обеспечить ее достойным образом.
Филиберт. Странная фантазия! А кто такой сам господин Рикард, чтобы держаться таких строгих взглядов? В конце концов, он не более как откупщик,[2] который вышел из низов и разбогател, притесняя народ. Уж не хочет ли он равняться с голландскими негоциантами? Брак с французским офицером сделает честь его дочери. Он никогда не найдет лучшего применения богатству, так дурно приобретенному.
Жаннина. Значит, насколько я понимаю, если бы вы были откупщиком, вы не отказались бы отдать свою дочь за французского офицера?
Филиберт. Конечно, нет.
Жаннина. А в качестве голландского негоцианта вы считали бы партию не подходящей для себя?
Филиберт. Конечно, неподходящей. Вы это знаете. Совсем неподходящей.
Жаннина. Я сама так думала.
Филиберт. Но мне хочется сделать что-нибудь для господина де Лакотри.
Жаннина. Каким образом, отец?
Филиберт. Убедить господина Рикарда отдать ему дочь.
Жаннина. Я бы не советовала вам вмешиваться в эту историю.
