Ну что вы там притихли?.. Я не хотела на вас кричать!.. Я могу вам все объяснить, перед тем как уйду… в эту… ну, в эту…
Голос (насмешливо). Ну, в какую?
Она (беспомощно). Ну?..
Голос (великодушно). В двадцать первую!
Она. Вот именно — в двадцать первую комнату! Мои дети уехали отдыхать на юг. Они пятый год без отпуска. И я сама настояла! Они отбыли всего на неделю! А так как директор этого дома — наш знакомый, я решила обождать детей здесь. Вот и все! Всего неделю!
Голос. А почему бы тебе, старуха, не обождать их всего неделю в вашей уютной квартирке?
Она (неловко). Я забываю выключать электрическую плиту на кухне… Все помню, но эта ужасная плита… Что делать — я всегда забывала то, что меня не очень интересует. Ха-ха-ха… И еще… Я постоянно падаю на улицах.
Голос. Здорово! Надеюсь, в лужи падаешь?
Она. Ни за что! Я плюхаюсь только насушу… Вдруг головка томно кружится — и… Я так часто падаю, что называю себя «падшая женщина». Ха-ха-ха… Ну не могут же они отдыхать и все время беспокоиться? Ну, ладно… Я устала… Я пошла?
Голос. Ни за что, старуха! (Торжественно .) Сейчас я сообщу тебе мистическое!.. Но сначала… Мы должны узнать друг о друге поподробнее… Кстати, у нас с тобой много общего. Я тоже часто плюхаюсь на улицах… когда мне морду бьют! Хо-хо-хо! Как раз на днях отлупили!
Она. Какие ужасы вы рассказываете, Федя!
Голос. Нормалек! Потому я — тут! Я всегда, как изобьют меня до полусмерти, сюда ползу! Как в берлоге — отлеживаюсь! Да, кстати: ты здесь всего на неделю? Отдай мне свою дополнительную подушку… А то есть закон Архимеда: чем больше избита морда, тем выше она лежать должна! Хо-хо-хо!
Она. Ха-ха-ха! Я принесу вам мою вторую подушку, драчун! И это в нашем-то возрасте — драться! Ах, как мне это в вас нравится! Я считаю: главное нам — не сдаваться! Любой ценой!
Голос. Никогда!
Она. Ни за что!
Голос. Мне приходится драться все время… Я — гений, мне за картины тыщи платят! И вот они — чтобы бороться с культом моей личности — и бьют меня.
Она. Кто — «они»?
Голос. Реалисты!.. Нет, реалисты били раньше, когда я был абстракционистом. А теперь я стал реалистом — и теперь меня бьют… Кто?
Она. Абстракционисты? Ха-ха!
Голос. Хо-хо-хо! В этот раз дело было, точнее, било так. Иду я мимо «Гастронома»… А оттуда — шасть реалисты… то есть, пардон, абстракционисты… Ау меня как раз в кармане — тыща сотнями, я ее за портрет отхватил… Спрашивают: «Есть деньги?» Я: «Нету». Они идут рядом. Я понимаю: сейчас обыщут — найдут деньги, изобьют… И вот, пока мы шли, я так незаметно, незаметно все деньги по сотне и выбросил. Хо-хо-хо! Повезло! И вот тогда-то я им глаза открыл на их живопись! Тут взяли они меня за грудки…
Она. Нет, определенно мне все это очень нравится! Но ведь они вас когда-нибудь убьют!
Голос. Ну что ты, старуха! Если бы хотели — давно убили. А они только бьют, чтобы я падалью себя чувствовал, чтобы падучая моя повторялась… Помнишь, как Федя описал: «Падучая приходит мгновенно. В это время вдруг искажается лицо, особенно взгляд. Конвульсии и судороги овладевают всем телом, всеми чертами… Страшный, невообразимый, ни на что не похожий вопль вырывается из груди — и в этом вопле исчезает все человеческое…»
Она. Как? Вы опять… наизусть?
Голос (не отвечая). Но сейчас… Сейчас ее быть не может — потому что у меня к тебе мистическое дело… Все душевные силы мои устремлены на это дело. Итак, старуха, смогла бы ты сыграть?
Она. То есть как? Что… сыграть?
Голос (торжественно). Смогла бы ты сыграть роль?
Она. Ха-ха-ха… Ну что вы, я давно ушла со сцены… С ролями покончено, друг мой.
Голос. Соврала! Как можно покончить с тем, для чего родился? Разве я могу перестать рисовать?.. Я как увижу красивое — непременно нарисую, чтобы восторг свой небу явить. А некрасивое — ни за что! Я — Федя, певец красоты… Вот санитарка меня просит: «Нарисуй!» — «Не могу, — отвечаю, — я красавиц только рисую, а ты молодая, сисястая, но не красавица». А вот ты, старуха, — красавица!
Она. Это вы из-под дивана рассмотрели?
Голос. Да-да, по ногам! Я все по ногам определяю: и характер, и лицо… и даже прическу…
Она. Вы просто палеонтолог какой-то!
Голос. Среди людей красивые — редки. Вот среди животных — навалом красавцев! На днях я рисовал пуделя: нос бликует, язык алеет, шерсть — антрацит! И весь он — просто сложный красавец! Только чтобы рисовать, мне изучить надо. Я тебя за месяц изучу!
Она. А, у вас тоже плохо с памятью… Я говорила: я здесь всего на неделю!
Голос. И через месяца полтора — твой портрет готов…
Она. Да что ж вы — оглохли? Я через неделю — тю-тю!
Голос. Странно, я всегда чувствую, что будет. Я гений, старуха! Ничего, что я зову тебя старухой?
Она. Мне необходимо как можно чаще это слышать… А то я опасно забываю свой возраст. «Старайся рано постареть, если хочешь долго прожить». Я очень хочу! В молодости я часто не хотела жить! Как я была безнадежно стара в девятнадцать лет! Всю жизнь я куда-то спешила, спешила! Я не представляла свою комнату без раскрытого чемодана. И вот чемодан закрыт, жизнь прошла, а у меня ощущение радостного покоя… Жажда жить, будто я только-только начинаю! Очень много надо прожить, чтобы стать молодой… Ха-ха-ха!
Голос. Я так ясно увидел сейчас — как ты играла красавиц!
Она. Я играла влюбленных девушек с задыхающимися голосами. Они торопили жизнь, они были полны энтузиазма, как время!.. Сколько девушек по улице ходили с моей челкой, в моей беретке, в моих спортивных тапочках… И когда я не смогла все это носить, чтобы не быть смешной, я ушла… Старый соловей — в этом уже противоречие! Ха-ха-ха!
Голос. Жаль, что ты в кино не снималась! Я все кино смотрю, и новые, и старые, а тебя не видел.
Она. Я презираю кино… Может быть, потому, что была при его рождении… Для меня кино — это промышленное выращивание жемчуга! Ха-ха-ха!
Голос. И тебя никогда не хотели снимать?
Она (гордо). Всегда хотели. Я отказалась от тыщи ролей. Но они не унимаются до сих пор! Им не терпится предъявить миру мое изношенное лицо… Но я умею дать отпор… В последний раз один особенно назойливый негодяй спросил по телефону, не хочу ли я играть в его картине «Чайковский». Я ответила: «Я Чайковского играю только на рояле». Ха-ха-ха!
Голос. И ты никогда не пыталась вернуться на сцену? За все эти годы?
Она. Та… «вечно юная» умерла вместе со своим знаменитым голосом и псевдонимом. И со своим временем. Осталась я, со своей настоящей и, слава Богу, никому не известной фамилией… Я надеялась, что они забыли меня за четверть века… Но сейчас в моде «ретро»… И предприимчивые прохиндеи, как мухи, кружатся надо мной… В эту игру они включили даже моих наивных детей… Недавно я болела — и дети подослали мне старого врача… Старый врач должен был породить во мне ностальгию по сцене. Он сделал вид, будто не знает, кто я. «Ах, как меня тревожит ваш голос и смех, — сказал он, приникая стетоскопом к моей увядшей груди. — Ах, как вы напоминаете мне мою любимую актрису… И куда она только делась?» И вот тут я схватила его зубами за ухо…
Голос. Хо-хо-хо!
Она. Когда я отпустила — как он бежал! Ха-ха!.. Послушайте, какого черта я болтаю с вами на эти банальные темы, а? Наверное, потому, что вас не вижу! Ха-ха! Как это все скучно! Какое счастье, что с той жизнью — покончено! Сегодня ночью я прощусь с последней привычкой из той жизни — всегда засыпать только в своей постели… Поверьте, соблюдать ее было нелегко… Но скольких искушений я избежала! Как говорил мой учитель: «Если хочешь разбить благонамеренное буржуазное искусство — веди жизнь благонамеренного буржуа». Ха-ха-ха! Черт возьми, сегодня я — как юная девушка, которая в первый раз готовится не ночевать дома. Ха-ха-ха! В честь этого события я и сделала себе подарок — «Ноктюрн» Шопена… А все-таки, почему я с вами столько болтаю? Может, голос из-под дивана напоминает Страшный суд?
Голос. Ах, лживая старуха! Неужели ты думаешь обмануть гения под диваном? Ты говорила: я рада, что ушла из театра… Что все прошло… А в это время твои ноги… твои старые ноги выделывали молодые, бесстыдные вензеля — и тянули, тянули тебя сами — к эстраде! (Вопит.) Лгите, люди! Но ваши ноги вас выдадут! Ноги — искренни!
Она. Немедленно! Замолчите!
Голос. Ну! Правду! Осмелись рассказать правду!
