Синьор Маурицио. Лоренцо — безбожник; он над всем смеется. Если власть вашей светлости не будет окружена глубоким уважением, она не может быть прочной. В народе его называют Лоренцаччо, знают, что он руководит вашими развлечениями, и этого достаточно.
Герцог. Потише! Ты забываешь, что Лоренцо Медичи — двоюродный брат Алессандро.
Входит кардинал Чибо.
Кардинал, послушайте-ка этих господ: они говорят, что папа оскорблен бесчинствами бедного Ренцо, и утверждают, что это наносит ущерб моей власти.
Кардинал. На днях в Римской академии Франческо Нольца произнес по-латыни речь против изверга, изувечившего арку Константина.
Герцог. Довольно — ведь вы меня рассердите! Ренцо — опасный человек! Самый отъявленный трус! Баба, тень изнеженного развратника! Мечтатель, который и днем и ночью ходит без шпаги из страха, что увидит рядом с собой ее тень! К тому же философ, писака, плохой поэт, который даже сонета не умеет сочинить! Нет, нет, я еще не боюсь призраков. Клянусь плотью Вакха! Какое мне дело до латинских речей и шуток моей сволочи! Я люблю Лоренцо — и, клянусь смертью господней, он останется здесь.
Кардинал. Если бы я и считал опасным этого человека, то опасным не для вашего двора и не для Флоренции, а для вас, герцог.
Герцог. Вы шутите, кардинал! Хотите, я скажу вам правду? (Говорит с ним вполголоса.) Все, что я знаю об этих проклятых изгнанниках, об этих республиканских упрямцах, затевающих заговоры вокруг меня, я узнаю от Лоренцо. Он скользкий, как угорь; он пролезает всюду и говорит мне все. Не он ли нашел способ вступить в связь со всеми этими дьяволами Строцци? Да, конечно, он моя сводня, но поверьте, если его посредничество кому-нибудь и повредит, то не мне. Вот, глядите!
Лоренцо появляется в глубине нижней галереи.
Посмотрите-ка на это маленькое тощее тело — на это воплощенное похмелье после оргии. Взгляните-ка на эти круги под глазами, на эти тонкие и болезненные руки, в которых едва хватает силы держать веер, на это хмурое лицо, которое улыбается порой, но не в силах смеяться! И это — опасный человек? Полноте, полноте! Вы шутите над ним. Эй! Ренцо, иди-ка сюда, вот синьор Маурицио напрашивается на ссору с тобой.
Лоренцо (подымаясь по лестнице террасы). Здравствуйте, синьоры, друзья моего кузена!
Герцог. Вот послушай, Лоренцо. Уже целый час мы говорим о тебе. Знаешь новость? Тебя, друг мой, отлучают по-латыни, и синьор Маурицио называет тебя опасным человеком, кардинал тоже; а что касается добряка Валори, то он слишком пристойный человек, чтобы произносить твое имя.
Лоренцо. Опасен? Для кого, ваше высокопреосвященство? Для блудниц или для ангелов в раю?
Кардинал. Дворовая собака может так же взбеситься, как и всякая другая.
Лоренцо. Священник должен браниться по-латыни.
Синьор Маурицио. Бывает и тосканская брань, на которую можно бы ответить.
Лоренцо. Синьор Маурицио, я не заметил вас, извините, — солнце светило мне в глаза, но у вас прекрасный вид и, кажется, совсем новое платье.
Синьор Маурицио. Такое же новое, как ваше остроумие; я велел переделать его из старой куртки моего отца.
Лоренцо. Брат, когда вам наскучит та или иная из покоренных вами дев предместья, пошлите ее синьору Маурицио. Жить без женщины нездорово человеку, у которого короткая шея и волосатые руки, как у него.
Синьор Маурицио. Кто считает себя вправе шутить, должен уметь и защищаться. На вашем месте я взял бы шпагу.
Лоренцо. Если вам сказали, что я солдат, то это ошибка: я бедный любитель науки.
Синьор Маурицио. Ваше остроумие — отточенная, но ломкая шпага. Это слишком презренное оружие; но каждый прибегает к своему. (Выхватывает шпагу.)
Валори. Обнажить шпагу — при герцоге!
Герцог (смеясь). Пускай! Пускай!.. Хочешь, Ренцо, я буду твоим секундантом? Подать ему шпагу!
Лоренцо. Государь, что вы говорите?
Герцог. Что ж так быстро исчезло твое веселье? Брат, ты дрожишь? Стыдись! Ты позоришь имя Медичи! Я всего лишь незаконный сын, а лучше умею носить это имя, чем ты, законный! Шпагу! Шпагу! Медичи не может допустить, чтобы его так оскорбляли. Пажи, ступайте наверх: весь двор будет смотреть, и я хотел бы, чтобы вся Флоренция присутствовала здесь.
Лоренцо. Ваша светлость надо мной смеется.
Герцог. Я только что смеялся, но сейчас я краснею от стыда. Шпагу! (Берет шпагу у одного из пажей и предлагает ее Лоренцо.)
Валори. Государь, вы заходите слишком далеко. Шпага, обнаженная в присутствии вашей светлости, во дворце, — это преступление, подлежащее каре.
Герцог. Кто смеет говорить, когда я говорю?
Валори. Ваша светлость, конечно, намеревались только немного позабавиться; и сам синьор Маурицио, верно, ничего другого не имел в мыслях.
Герцог. А вы не видите, что я все еще шучу? Что за черт! Кто подумает тут о настоящем деле? Прошу вас, взгляните на Ренцо; у него колени дрожат, и если бы он мог, он побледнел бы. Боже правый, что за вид! Он, кажется, упадет.
Лоренцо шатается; он хватается за перила и, скользя, внезапно падает наземь. (Громко хохочет.)
Не говорил ли я вам? Никто не знает его лучше меня; уже от одного вида шпаги ему делается дурно. Полно, дорогая Лоренцетта, пусть тебя отнесут к твоей матери.
Пажи подымают Лоренцо.
Синьор Маурицио. Двойной трус! Сын потаскухи!
Герцог. Молчать, синьор Маурицио, взвесьте ваши слова, это я говорю вам теперь. Чтобы я не слышал таких речей!
Синьор Маурицио уходит.
Валори. Бедный юноша!
Кардинал (оставшись наедине с герцогом). Вы верите этому, государь?
Герцог. Хотел бы я знать, как этому не поверить.
Кардинал. Гм! Это уж слишком.
Герцог. Потому-то я и верю. Представляете ли вы себе, чтоб Медичи стал позорить себя на глазах у всех ради своего удовольствия? К тому же это не в первый раз случается с ним; он никогда не мог вынести вида шпаги.
Кардинал. Это уж слишком. Это уж слишком.(Уходит.)
Перед церковью Сан-Миньято в Монтоливето. Толпа выходит из церкви.
Женщина (своей соседке). Вы сегодня вернетесь во Флоренцию?
Соседка. Я никогда не остаюсь здесь дольше часа и приезжаю всегда только на пятницу; я не так богата, чтобы оставаться на ярмарку; для меня это — дело благочестия; мне бы только душу спасти, это вce, что мне надо [2].
Придворная дама (другой). Не правда ли, какая прекрасная проповедь? Это духовник моей дочери.(Подходит к одной из лавок.) Белое с золотом — это хорошо для вечера. Но днем — как не запачкать!
Торговец шелком и золотых дел мастер у своих лавок с несколькими кавалерами.
Золотых дел мастер. Цитадель! Этого народ никогда не потерпит — видеть, как над городом поднимается эта новая вавилонская башня, а кругом — проклятая тарабарщина; немцы никогда не пустят корней во Флоренции, а чтобы их привить, нужны были б крепкие оковы.
Торговец. Сюда, сударыня; не угодно ли вашей милости присесть на табурет под навесом?
Кавалер. В твоих жилах — старая флорентийская кровь, дядя Монделла; и твои старые морщинистые руки все дрожат от ненависти к тирании, когда в глубине мастерской ты трудишься над своей драгоценной чеканкой.
Золотых дел мастер. Это верно, синьор. Если бы я был великий художник, я любил бы государей — ведь они одни могут дать нам случай для великих работ. А что до меня, я выделываю священные сосуды и рукоятки шпаг.
Другой кавалер. Кстати, по поводу художников: видите там, в кабачке, этого детину, что размахивает руками перед толпой зевак? Он стучит стаканом по столу; если не ошибаюсь, так это хвастун Челлини.
Первый кавалер. Давайте-ка пойдем туда и мы! Когда он выпьет стакан вина, его занятно послушать, а он, верно, уже начал рассказывать какую-нибудь славную историю.
Уходят. Двое горожан садятся.
Первый горожанин. Во Флоренции мятеж?
Второй горожанин. Нет, пустяки. Убито несколько несчастных юношей на Старом рынке.
Первый горожанин. Какое горе для семейства!
Второй горожанин. Это неизбежные беды. Что прикажете делать молодежи при таком правительстве, как у нас? Протрубили, что кесарь в Болонье, и зеваки повторяют: "Кесарь в Болонье", с важным видом подмигивая и не раздумывая о том, что там происходит. На другой день они еще более счастливы, что узнали и могут повторять: "Папа в Болонье вместе с кесарем". А что из этого следует? Народное увеселение, дальше они не смотрят; а там в одно прекрасное утро они просыпаются, одурманенные императорскими винами, и в большом окне дворца Пацци видят зловещее лицо. Они спрашивают, кто этот человек; им отвечают, что это король. Император и папа разрешились незаконным сыном, которому дано право жизни и смерти над нашими детьми, а сам он даже сказать не может, кто его мать.
