Ты весь в этом, если и есть что-то сохранившееся о тебе в памяти, чего я не забыл, так это все эти вечные истории ни о чем, истории, в которых я ничего не понимаю.
Ты ничего не говорил.
Вы пили кофе, тебе нужно было выпить кофе, и у тебя болел живот, потому что сам ты не куришь, а в таких местах обычно по утрам, я-то знаю получше тебя, в подобных местах так накурено, что хочется блевать, потому что топор можно вешать, так накурено, и начинает болеть и голова, и глаза.
Ты читал газету, ты ведь теперь из тех, кто читает газеты, которые я лично никогда не читаю, — иногда вижу, как человек напротив читает газету, и думаю о тебе, говорю себе: вот газета, которую читает и мой брат, наверное, он похож теперь на этого человека, какое-то время пытаюсь читать его газету вверх ногами, но быстро перестаю, посылаю подальше и живу своей жизнью! — ты пытался читать газету, потому что воскресным утром в вокзальном буфете гуляет полно ребят, они шумят, валяют дурака, а ты в своем углу никак не можешь сосредоточиться, чтобы прочесть газету, а табачный дым вызывает у тебя желание немедленно уйти, об этом ты и думаешь, точка.
Ты уже жалел, жалел, что приехал, не понимал, зачем ты это сделал, не мог себе объяснить. Я тоже не понимаю, зачем ты явился, и никто не понимает, и тебе обидно, что никто не знает, потому что, если бы мы знали, я бы, например, знал, тебе было бы легче все проделать и ты быстрее освободился бы от этого ярма.
Ты приехал, потому что ты так решил, взбрело тебе в голову, явилась мысль. Как это ты выразился? Намерение у тебя было, есть? Черт тебя побери, а может, все эти годы, я знаю? Кто знает?
Может, с самого первого дня, не успев уехать, уже в поезде или на следующий день, сразу же — ты всегда сразу начинал обо всем жалеть, и о хорошем, и о плохом, — может, все эти годы ты себе говорил, постоянно повторял, говорил себе, что должен сюда вернуться, нанести нам визит, увидеться с нами, повидаться, а потом вдруг сразу же принял решение, не знаю.
Считаешь, для меня это имеет значение? Ошибаешься, никакого значения не имеет, не может иметь.
Ничего ты себе не говорил, я знаю, я насквозь тебя вижу.
Ничего себе не говорил и в голове не держал, что должен мне что-то сказать, все это глупости, выдумки. Только когда увидел меня, сразу же придумал, чтобы было о чем говорить. Ничего ты не мог себе говорить, потому что совсем меня не знаешь, тебе только кажется, что знаешь, могло бы показаться, потому что я твой брат? Ерунда, ты совсем меня не знаешь, не знаешь уже давно, не знаешь, кто я, никогда этого не знал, и ни ты, ни я в этом не виноваты, я ведь тоже тебя не знаю — но я и не претендую, — мы друг друга не знаем и трудно представить, чтобы незнакомому человеку можно было бы действительно что-нибудь сказать.
Только и можно, что зубы заговаривать, если ты человека не знаешь, а только воображаешь его себе.
На самом деле когда ты меня увидел, ты просто не знал, как ко мне подступиться, как меня взять, — у вас принято так говорить: «неизвестно, на что он клюнет», и еще, я сам слышал: «надо уметь к нему подступиться», так обычно говорят о человеке грубом и недобром — ты хотел меня изловить, поэтому и бросил удочку, завязал разговор, ты это умеешь, это такой способ, специальная техника для заманивания и забоя животных, но я не желаю, нет у меня желания.
Зачем ты здесь, не хочу знать, ты имеешь право, вот и все, не более того, за тобой право также и не быть здесь, мне все это безразлично. Здесь в какой-то степени твой дом, ты можешь бывать, когда захочешь, но можешь и уехать, тоже твое право, меня это не касается. Не все так уж исключительно в твоей жизни, обычная человеческая жизнь, в сущности, мне нечего опасаться, ничего исключительного, но ты можешь попытаться представить ее как нечто исключительное, хотя она таковой и не является.
ЛУИ. Ты куда?
АНТУАН. Не хочу больше здесь оставаться. Начнешь со мной разговоры разводить, захочешь, чтобы я тебя выслушивал, а у меня нет никакого желания. Не хочу. Боюсь. Вечно вам надо все рассказать, всегда и беспрерывно рассказывать. Вы будете рассказывать, а я должен выслушивать. Если человек никогда ничего не говорит, вам кажется, что он должен слушать, но знаешь, я предпочитаю молчать, именно чтобы подать вам хороший пример.
(Зовет.)
Катрин!
(…)
ЛУИ. Как будто ночь средь бела дня, ничего не видно, слышу один шум, прислушиваюсь, как будто я заблудился и остался совершенно один.
МАТЬ. Что ты сказал? Я не расслышала, повтори, что ты сказал.
Луи!
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Елена?
ЕЛЕНА. Да?
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Если хочешь уйти, я с тобой.
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Будете уходить, скажите, я тоже пойду.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Он больше никого не узнает.
СЮЗАННА. Ты и я.
АНТУАН. Тебе чего?
СЮЗАННА. Я услыхала, как ты кричишь, нет, мне показалось, что ты кричал, мне послышалось, я тебя искала, а вы тут спорили, встретились и начали спорить.
АНТУАН. Я разнервничался, меня вывели из себя, я не думал, что так получится, обычно в другие дни мы не такие, не были такими, как мне кажется.
СЮЗАННА. Не всегда такие. В обычные дни каждый сам по себе, мы друг друга не касаемся.
АНТУАН. Находим общий язык.
СЮЗАННА. Любим друг друга.
(…)
ЛУИ. И потом, как мне часто снилось, все комнаты в доме были в отдалении, никогда не удавалось до них добраться, часами можно было идти и ничего вокруг не узнавать.
ГОЛОС МАТЕРИ. Луи!
ЛУИ. И чтобы не испугаться, когда бродишь ночью и ты — ребенок, я повторяю про себя, что нужно побыстрее вернуться, или же начинаю петь, чтобы только слышать звук своего голоса, хотя бы его, просто напеваю, но хуже всего то, и я прекрасно это понимаю, хуже всего было бы теперь снова влюбиться, хуже всего, что мне хотелось бы немного повременить, что я прошу повременить немного, вот что самое скверное…
(…)
СЮЗАННА. Что-то я не пойму.
АНТУАН. Я тоже.
СЮЗАННА. Ты смеешься? Никогда не видела тебя смеющимся.
АНТУАН. Это потому что мы не понимаем.
ГОЛОС КАТРИН. Антуан!
СЮЗАННА. Да?
Не понимаю и никогда не понимала.
АНТУАН. И вряд ли когда-нибудь поймешь.
СЮЗАННА. И никогда не смогу понять.
ГОЛОС МАТЕРИ. Луи!
СЮЗАННА. Да? Мы здесь!
АНТУАН. Ты не понимаешь…
СЮЗАННА. Это ведь не так далеко, он мог бы почаще нас навещать, и нет ведь никакой ни трагедии, ни драмы, ни измены — вот чего я не понимаю или не хочу понять.
АНТУАН. По-другому и не объяснишь. Всегда он был желанным, не знаю, можно ли так сказать, желанным и далеким, ускользающим, не желающим ни во что вникать. Уехал себе — и никакой потребности ни в нас самих, ни в заботах о нас.
(…)
КАТРИН. Где они?
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Кто?
КАТРИН. Все остальные, никого не слышно, они тут спорили, Антуан и Луи, я точно слышала, как Антуан сердился, а сейчас как будто все вымерло и мы остались одни.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Не знаю, они должны быть здесь.
КАТРИН. Куда вы? Не оставляйте меня одну!
ГОЛОС СЮЗАННЫ. Да?
(…)
СЮЗАННА. Наверное, я несчастна? Возможно ли быть печальней и несчастней?
АНТУАН. Да ничего подобного, никогда ты несчастной не была Несчастный — это он, тот, кого ты не видела все эти годы. Тебе кажется, что ты несчастлива, но и он в таком же положении, да и я тоже, только ты решила, будто несчастлива, полагается тебе быть несчастной, вот и сама поверила.
Ты хотела быть несчастной, потому что он далеко, но причина не в этом, не это истинная причина он тут не виноват, не в нем дело, просто пора расставить все по местам. (Кладет руку на плечо Сюзанны.)
(…)
МАТЬ. Я вас искала.
КАТРИН. Я все время здесь, просто не слышала.
МАТЬ. Луи был здесь, я слышала его голос, это был он? Я его ищу.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Он пошел туда.
МАТЬ. Луи!
ГОЛОС СЮЗАННЫ. Да? Мы здесь!
(…)
СЮЗАННА. Почему ты никогда не отвечаешь, когда тебя зовут? Она тебя звала Катрин звала тебя, да и мы порой зовем, зовем — не дозовемся, никогда ты не отзываешься, и приходится тебя искать, отправляться на поиски.
АНТУАН. И всегда вы меня находите, уже давно никак не могу потеряться, не могу припомнить такого случая, когда бы вы меня потеряли насовсем. Я здесь, в двух шагах, можно меня потрогать.
