Секретарь от изумления перестаёт писать протокол.
Ну вот… всё и кончилось… И я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемОн, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях… Ну, хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнётся……позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе пользу большую, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более, что ты производишь впечатление очень умного человека.
Секретарь роняет свиток на пол.
Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемОн…
ПИЛАТ (после паузы): Развяжите ему руки.
Один из конвойных снимает с него верёвки.
Сознайся, ты – великий врач?
ИИСУС: Нет, прокуратор, я не врач.
ПИЛАТ: Я не спросил тебя: ты, может быть, знаешь и латинский язык?
ИИСУС: Да, знаю.
ПИЛАТ: Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?
ИИСУС: Это очень просто… Ты водил рукой по воздуху, как будто хотел погладить, и – губы…
Пауза.
Итак, ты – врач?
ИИСУС: Нет, нет, поверь мне, я не врач.
ПИЛАТ: Ну хорошо, если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить… или поджечь… или каким-либо иным способом уничтожить храм?
ИИСУС: Я, игемОн, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?
ПИЛАТ: О да, ты не похож на слабоумного… Так поклянись, что этого не было.
ИИСУС: Чем хочешь ты, чтобы я поклялся?
ПИЛАТ: Ну, хотя бы жизнью твоею: ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.
ИИСУС: Возможно. Но не думаешь ли ты, что это ты её подвесил, игемон?.. Если это так, ты очень ошибаешься.
ПИЛАТ (вздрогнув): Я могу перерезать этот волосок.
ИИСУС (улыбаясь): И в этом ты тоже ошибаешься. Согласись, что перерезать волосок, уж наверно, может лишь Тот, Кто подвесил.
ПИЛАТ (тоже улыбнувшись): Так, так… Что ж? Я вынужден согласиться… Теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в ЕршалаИме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо… Кстати, скажи, верно ли, что ты явился в ЕршалаИм через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия, как некоему пророку?
ИИСУС (недоуменно): У меня и осла-то никакого нет, игемОн. Пришёл я в ЕршалаИм точно через Сузские ворота, но – пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в ЕршалаИме не знал.
ПИЛАТ: Правду ли говорят, что ты называл себя сыном Бога?
ИИСУС: Мы все дети Божьи.
ПИЛАТ: Нуда!..
Помолчав.
Не знаешь ли ты таких: некоего Дисмаса, другого – Гестаса и третьего – Вар-Раввана?
ИИСУС: Этих добрых людей я не знаю.
ПИЛАТ: Правда?
ИИСУС: Правда.
ПИЛАТ: А теперь скажи мне: что это ты всё время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
ИИСУС: Всех. Злых людей нет на свете.
ПИЛАТ (усмехнувшись): Впервые слышу об этом. Но, может быть, я мало знаю жизнь!..
(Секретарю)
Можете дальше не записывать.
(Иисусу)
В какой-нибудь из греческих книг ты прочёл об этом?
ИИСУС: Нет, я своим умом дошёл до этого.
ПИЛАТ: И ты проповедуешь это?
ИИСУС: Да.
ПИЛАТ: Любопытно… А вот, например, кентурион Марк, которого прозвали Крысобоем, – он – добрый?
ИИСУС: Да. Разумеется, добрый… Он, правда, очень несчастливый человек. С тех пор, как какие-то добрые люди изуродовали его, он стал – в определённых рамках – жесток и чёрств. Интересно бы знать, кто его искалечил?
ПИЛАТ: Охотно могу сообщить, ибо я был свидетелем этого. «Добрые люди» бросались на него, как собаки на медведя… Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Пехотный манИпул попал в мешок, и если бы не врубилась с фланга кавалерийская турмА, а командовал ею я, – тебе, философ, не пришлось бы разговаривать с Крысобоем. Это было в бою при ИдиставИзо, в Долине Дев.
ИИСУС (мечтательно): Если бы с ним поговорить, я уверен, что он довольно быстро изменился бы.
ПИЛАТ: Я полагаю, что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я.
(Секретарю)
Всё о нём?
СЕКРЕТАРЬ: Нет, к сожалению.
Подаёт Пилату другой кусок пергамента.
ПИЛАТ (нахмурившись): Что там ещё?
Читает.
Ах, чёрт, чёрт, чёрт!.. Слушай, Га-Ноцри… Ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или… не… говорил?
ИИСУС: Если я говорю о ком-либо, то говорю одну правду. Правду говорить легко и приятно.
ПИЛАТ (придушенным, злым голосом): Мне не нужно знать, приятно или неприятно тебе говорить правду. Впрочем, тебе придётся её говорить в любом случае… Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти… Ты меня понял? Итак, отвечай, знаешь ли ты некоего Иуду из Кириафа и что именно ты говорил ему, если говорил, о кесаре?
ИИСУС (охотно): Дело было так… Позавчера вечером я встретился возле храма с молодым человеком, одним из моих учеников, который называет себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил…
ПИЛАТ (с дьявольским огнем в глазах): Добрый человек?
ИИСУС: Очень добрый и любознательный человек. Он всегда выказывал величайший интерес к моим мыслям. Он принял меня весьма радушно…
ПИЛАТ (сквозь зубы): Светильники зажёг…
ИИСУС (немного удивившись): Да… Он попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.
ПИЛАТ: И что же ты сказал?.. Или ты, может быть, ответишь, что ты не помнишь… забыл, что говорил… позавчера… и… после чарки-другой?.. А?..
ИИСУС: Да нет, мы не пили… В числе прочего я говорил ему, что всякая власть является насилием.
ПИЛАТ: Насилием?
ИИСУС: Ну да! Насилием над людьми. И – что когда-нибудь настанет время, когда не будет никакой власти – ни кесарей, ни какой-либо иной.
ПИЛАТ: А что же тогда будет?
ИИСУС: А вот что: человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.
ПИЛАТ: Далее!
ИИСУС: Далее ничего не было. Тут вбежали люди, стали вязать меня и повели в тюрьму.
Секретарь быстро пишет.
ПИЛАТ (преодолевая сорванностъ голоса): Запомни раз и навсегда: на свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия! И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней!..
(Кричит)
Вывести конвой с балкона!
(Секретарю)
Оставьте меня с преступником наедине, здесь государственное дело!
Все выходят, пауза.
ПИЛАТ (не знает, как начать): Вот что… Вот что…
ИИСУС: Я вижу, что совершилась какая-то беда из-за того, что я говорил с этим Иудой из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль.
ПИЛАТ (странно усмехнувшись): Я думаю, что есть ещё кое-кто на свете, кого тебе следовало бы пожалеть более, чем Иуду из Кириафа, и кому придётся гораздо хуже, чем Иуде!.. Итак, по-твоему, Марк Крысобой, холодный и убеждённый палач, люди, которые, как я вижу, тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырёх солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда – все они добрые люди?
ИИСУС: Да.
ПИЛАТ: И настанет царство истины?
ИИСУС (убежденно): Настанет, игемон.
ПИЛАТ: Настанет, говоришь?..
(Кричит страшным голосом)
Оно никогда не настанет! Преступник! Преступник! Преступник!..
