Людмила. Я просила ее просто из деликатности. Ей нужно было говорить не о деньгах.
Николай. А о чем же?
Людмила. Ей нужно было пожалеть вас самих, а не…
Николай. То есть как пожалеть?
Людмила. Пожалеть, что вы тратите свое здоровье, и просить вас беречь его.
Николай. А вы бы стали ей поддакивать, конечно?
Людмила. Да, и я бы стала… умолять вас о том же.
Николай. Умолять? Это слишком много чести для меня.
Людмила. И я бы стала умолять вас оставить дурное общество, не тратить даром своих способностей.
Николай. И прочее и прочее… Знаю. Вы ведете себя, как и следует чувствительной барышне; чувствительные сердца всегда мешаются не в свое дело и лезут туда с советами, где их не спрашивают. Но маменька…
Людмила. Деньги можно приобрести, но расстроенное здоровье…
Николай. Невозвратимо. Бесподобно. Но маменька… Она чувствительностью не отличается, деликатностью также; для нее дороже всего деньги, для нее нет выше преступления, как истратить лишние деньги, и она замолчала. Я ждал бури и уж заранее запасся терпением на двое суток; и вдруг, вместо обычной рацеи: «мот, пьяница, растащил дом» – я слышу мораль от посторонних, которым до меня дела нет. Чудеса какие-то!
Людмила. Извините!
Николай. Нет, ничего. Разговаривайте, если вам это доставляет удовольствие.
Людмила. Для меня всегда большое удовольствие говорить с вами.
Николай. То есть поучать меня.
Людмила. О нет!
Николай. Отчего ж и не поучить! Это так дешево стоит.
Людмила. Не будьте несправедливы, не обижайте меня! Я не обиды заслуживаю от вас.
Николай. А благодарности. Разумеется, как же мне не благодарить вас! Вы учите меня, не имея на то никакого права; вы считаете меня дураком, потому что сообщаете мне за новость такие истины, какие всякий десятилетний мальчик знает.
Людмила. Не то, Николай Андреич, не то. Я только прошу вас… все это так просто.
Николай. Просите? Зачем? вы не знаете ни моей жизни, ни моего характера, ни положения, в котором я нахожусь… Маменька простая женщина, а и та поступила лучше: она знала, что мне деньги нужны, а не советы, и прислала мне денег.
Людмила. Я вам прислала денег, а не маменька.
Николай. Вы?
Людмила. Я не хотела сказывать, но вы сами меня заставили.
Николай. Вы прислали деньги? Что такое? Зачем вы это сделали? Кто вас просил? Маменька? Она заняла у вас, она обещала вам отдать?
Людмила. Нет.
Николай. Как же это случилось?
Людмила. Я прочитала ваше письмо, я живо представила ваше положение; тут некогда было думать, нужно было торопиться.
Николай (с чувством берет ее за руку). Благодарю вас. Разумеется, я вам эти деньги отдам при первой возможности; но позвольте вам заметить: вы поступили неосторожно.
Людмила. Может быть.
Николай. Вы меня не знаете, я могу не заплатить вам; а вы не так богаты, чтобы бросать по пятидесяти рублей.
Людмила. Я об этом не думала; я думала только о том, что вам необходимо нужны деньги.
Николай. Позвольте вам удивляться.
Людмила. Чему тут удивляться, Николай Андреич? Мы живем в одном доме, я почти никого, кроме вас, не вижу… вы имеете столько достоинств…
Николай. Боже мой! (Закрывает лицо руками.) Вы меня любите?
Людмила. Удивительно было бы, если б я не полюбила вас.
Николай. Зачем это, зачем? По крайней мере я себя не виню, я, кажется, не подавал вам никакого повода.
Людмила. Нет, подали. Помните, с месяц тому назад, вот здесь, у этого окна, вы поцеловали мою руку и сказали, что вы бы умерли от счастья, если б вас полюбила такая женщина, как я.
Николай. Да ведь это фразы, это та же шутка.
Людмила. А зачем вы тогда же не сказали, что шутите? Вы бы спасли меня от страданий. А слезы на глазах? Ведь если слезы неправда, так притворство, обман, а уж не шутка. Какое надобно иметь сердце, чтоб шутить над такой девушкой, как я.
Николай. Боже мой! Простите! Нет, я не шутил, я…
Людмила. Я прожила свою молодость без любви, с одной только потребностью любить, я веду себя скромно, никому не навязываюсь; я, может быть, с болью сердца отказалась даже от мечты быть любимой. А ведь я женщина, любовь для меня все, любовь мое право. Разве легко побороть себя, побороть свою природу? Но представьте себе, что я поборола себя и была покойна и счастлива по-своему. Разве честно опять будить мои чувства? Ваш только один намек на любовь опять поднял в душе моей и мечты, и надежды, разбудил и жажду любви, и готовность самопожертвования… Ведь это поздняя, быть может последняя любовь; вы знаете, на что она способна… а вы шутите над ней.
Николай. Нет. Вы действительно заслуживаете и уважения, и любви всякого порядочного человека; но ведь я способен погубить вас, загубить вашу жизнь.
Людмила. А на что мне она? Губите! Я буду и тем довольна, если сумею чем-нибудь вашу жизнь усладить, утешить вас.
Николай. Только усладить, утешить, и за это губить себя! Вы слишком мало себя цените.
Людмила. Разумеется, мечты мои другие. Моя мечта – видеть вас покойным, счастливым, и для этого я готова на всякие жертвы, решительно на всякие.
Николай. Ангел мой, Людмила Герасимовна, за прежнее простите меня! А на этот раз я поступлю с вами честно – я вас разочарую. Ваши мечты так мечтами и останутся; спасти меня невозможно, у вас нет средств для этого: я затянулся очень глубоко. Вы только себя погубите, и потому лучше посторонитесь с моей дороги. Ни спокойного счастья, ни такой женщины, как вы, я и не стою и желать не умею; мне нужно другое.
Людмила. Что же другое?
Николай. Стыдно вам сказать.
Людмила. Если стыдно сказать, так, значит, стыдно и желать и делать.
Николай. Да, вы правы. Но либо я рожден с дурными наклонностями, либо еще не перебесился. Ах, как я устал, как я изломан!
Людмила. Отдохните.
Николай (садясь у стола). Да, надо отдохнуть немножко, денька два дома посидеть.
Людмила. Как я рада!
Николай. Какая вы добрая! Эх, некрасива моя жизнь, Людмила Герасимовна; а впереди еще некрасивее.
Людмила (подходя к нему). По крайней мере не обегайте меня, когда вам нужно будет утешение или участие.
Николай (подавая ей руку). Благодарю вас, благодарю.
Людмила (заметив у Николая револьвер в кармане, берет его). А это вот отдайте мне.
Николай. Осторожнее, он заряжен.
Людмила. Зачем он у вас?
Николай. Я его купил дешево, мимоходом, у носящего, на глаза подвернулся. Деньги оставались, думал, все равно промотаю, а это вещь полезная, может быть и пригодится.
Людмила. Я его запру у себя; когда вам понадобится, вы мне скажите.
Николай (с улыбкой). Пожалуй, заприте. В самом деле, уберите лучше, а то глядишь, глядишь на него, да и пожалуй…
Людмила. О каких страшных вещах вы говорите так равнодушно.
Николай (смеясь). Вот толков-то наделаю. Не влюблен ли безнадежно, казенные деньги не затратил ли? Как будто нет причин проще…
Людмила. Какие же?
Николай. Жить незачем. Как хочется жить, так нельзя; а как можно, так не хочется. Да, уберите лучше… Скверно жить, Людмила Герасимовна.
Людмила. Перестаньте, не мучьте меня. За мою откровенность будьте и вы со мной откровенны.
Николай. Это чего ж вы хотите? Чтоб я рассказал вам всю гадость моего положения? Пожалуй, только не теперь, я устал очень.
Людмила. И мне нужно идти со двора; а вот ужо, в сумеречках… Обещаете? Вы дома будете?
Николай. Дома.
Людмила. Ну, до свидания. (Заходит в свою комнату, оставляет там револьвер, надевает бурнус и платок, потом запирает свою дверь и уходит.)
Николай. Вот некстати. Не в таком я теперь расположении, чтоб в эти сентиментальности путаться. А впрочем, что ж, помеха небольшая. Все-таки как-то теплее, когда тебя кто-нибудь любит.
Из передней выбегает Дормедонт.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Николай, Дормедонт, потом Шаблова.
Дормедонт. Маменька, маменька, Варвара Харитоновна приехала!
Шаблова входит.
Шаблова. Выдумывай еще! В наш-то курятник, да такая дама поедет. Не умеет она прислать-то! И лакея пошлет, так мать-то собачьей рысью к ней побежит; а то очень нужно ей самой ехать.
