Милиционер с интересом наблюдала за комедией.
– Она знает, – тихо сказала Оля Ивану Ивановичу.
– Что она знает? Что? – Он вытолкал Олю из кабинета и встал перед милиционером, распахнув пальто. На нем был уже ему тесный старый пиджак с орденами и медалями, и живого места на пиджаке не было.
– Убедительно, – сказала милиционер.
– Извините, – сказал Иван Иванович. – Уже лет двадцать не надевал… Жмет под мышками… И вообще…
Лорка обрабатывает Олины порезы.
– Как Клавдия говорила? Новая шкура нарастет, крепче прежней… Дубленочкой станет…
На стене их комнаты висел очень плохой портрет Клавдии Ивановны. Его, видимо, увеличили с маленькой фотографии. Рядом был тот же Макаренко, тот же Ульянов. Полка с теми же самыми книгами. На доске было написано: «Весна и свобода». Девчонки толстыми ломтями резали батон и колбасу, наливали чай в граненые стаканы. Почему-то на стуле стоял дешевенький какой-то покосившийся фруктовый торт.
– Катька! – сказал Муха. – У тебя рука набита делить на семь.
И тут мы видим Ивана Ивановича. Он на корточках настраивает маленький телевизор. Рябит экран, но уже во всю мощь слышна песня «Миллион, миллион алых роз».
Девчонки смеются, потом подпевают. Оля дирижирует.
На весь экран ее тонкие красивые пластичные руки в смазанных йодом ссадинах до самого локтя.
«…свою жизнь для тебя
Превратил в цветы…»
Покидаем мы их постепенно. Вот они уже видны только в окно.
Вот красивый старый обреченный дом. На фоне синего неба навис над ним синий небоскреб.
Знакомая «баба» замерла в ожидании своего часа.
Перепоясанные веревкой с ленточками шумят, шевелятся нежные, красивые березки.
Колышется дощечка «Штраф 1000 рублей».
КонецСначала звуки. Все звуки раннего утра. Будильника. Спускаемой воды.
Взрослый женский голос: «Ну вставай, вставай, хватит!»
Детский плаксивый: «Не хочу в садик. Хочу дома жить!»
Взрослый женский: «Все! Нет твоей постели!»
Взрослый мужской, хрипловатый: «Вот так – ребенок понимает, что лучше быть больным, чем здоро…»
Видимо, в мужской голос чем-то бросили.
– Эй! – сказал мужчина. – Не убивай, я еще пригожусь!
– Не убивай, – сказал ребенок, – он пригодится.
И все засмеялись.
И мы увидели обычную двухкомнатную городскую квартиру, а потом услышали голос диктора: «Московское время семь часов, пятнадцать минут».
Одновременно с ним раздался вскрик: «О Господи!» – и кто-то полуголый промчался перед нами. Хлопнула дверь, с вешалки свалилась меховая шапка и красиво наделась на высокий сапог.
– Ох! – сказала шапке маленькая девочка на детском стульчике в передней. – Ты меня испугала. Ты летела как сумасшедшая. – Рядом с ней, на другом детском стульчике, кукла. – Ты не плачь, – говорит ей девочка. – Мне же надо на работу. Я же молодой специалист. На работе у меня мышки. Им надо укольчики делать. А вечером я тебе почитаю про мертвую царевну.
Девочка вздохнула, выпрямилась на стульчике и зажмурилась. Потом открыла большие глаза и сказала:
– Но ты должна себя вести хорошо.
Сама она, девочка Маша, пяти лет, обувается. У нее это не очень ловко получается, тем более здесь, на стульчике под вешалкой, где столько всего интересного.
Шапка на сапоге. Лошадиная морда сапожной ложки перемигивается с изящной пластмассовой балеринкой. Женская сумка, из которой торчат перчатки, ключи, шарф. Две авоськи – одна с молочными, другая с винными бутылками.
А если наклонить голову и заглянуть в кухню, то видны длинные мамины ноги в колготках, которые пританцовывают в такт музыке, а рядом с ними, совсем не в такт, болтается утюжный провод. Маша тоже пробует пританцовывать, но танцевать и надевать туфли почему-то неудобно. И девочка тяжело, на весь коридор, вздыхает.
– Не вздыхай! Ты уже здоровенькая! – кричит пробегающая, полураздетая молоденькая мама с выглаженной кофточкой в руках. – Человек должен уметь сам себя обслужить. А то Светлана Николаевна скажет, что ты за неделю все забыла.
– Дырочки очень ма-а-аленькие, – печалится Маша. – Такие ма-а-аленькие, что их и в микроскоп не видно.
Слово «микроскоп» она выговаривает четко.
– Слышишь? – это папа высунул из ванной намыленное лицо. – Микроскоп! Что знает ребенок! Кто ее забирает сегодня?
– Дурачок! – отвечает пробегающая, уже одетая в кофточку мама. – Она в него смотрела у меня на работе. – И скороговоркой добавляет: – Ты отводишь, ты и забираешь.
– Ох! – говорит Маша, выпрямляясь. – Измучилась! Мы с мамой смотрели в микроскоп мышиную кровь.
– Зачем показывать ребенку всякую гадость? – возмущается папа. – Она у нас березу не видела. Я не могу. У меня сегодня аврал.
– Видела, видела, – отвечает Маша. – Подумаешь, береза.
– У тебя всегда аврал! – кричит мама. – А сидела с ней по бюллетеню я! Целую неделю. Хотя, как ты знаешь, наши права и обязанности…
На этих словах папа открывает во всю мощь все краны в ванной. Мама объясняет ему что-то про права, а он стоит и улыбается шуму воды и аккуратненько протирает лицо лосьоном.
Мама замолкает. Папа закрывает в ванной воду.
– Справка у Машки в карманчике, – чеканит уже совсем одетая мама. – Я ушла.
И она мгновенно исчезает.
– Эй! – кричит папа, выбегая из ванной. – Ты куда?
Папа с Машей приступом берут автобус. Папа с Машей на руках стоит на передней площадке. Шум, давка.
– Уступите человеку место!
– Не видите: папаша с ребенком.
– Парень! Давай свою, у меня одно колено свободно! – предлагает папе молодой человек с мальчишкой на руках.
Папа с готовностью передает Машку через головы.
– А вот это неразумно! – шепчет ему чиновничьего вида дама. – Неизвестно, в каком контакте тот мальчик!
– Отдайте ребенка! – пугается папа. – Нам сходить!
Машку возвращают папе таким же образом, и хоть сходить им еще не надо, но раз уже так получилось, они выскакивают на одну остановку раньше.
– Ура! – кричит Маша. – Будем гулять прогулкой!
– Так не говорят, – объясняет папа.
– Нет, говорят! – упорствует Маша.
– Не люблю упрямых девочек, – говорит папа. – Мы гуляем пешком.
– Пешком-мешком, – отвечает Маша.
Папа достает газету и на ходу ее развертывает.
– Пап! – говорит девочка. – Посмотри!
– Ты что – воробьев не видала? – сердито говорит папа.
– Разве ж это воробьи? – удивляется девочка. – Воробьи – маленькие. Как мышки. А эти – как кошки.
– Смотри лучше под ноги, – говорит папа и быстро спрашивает: – Трижды три?
– Сорок семь, – отвечает девочка.
– Думай! – сердито говорит папа.
– Шестнадцать? – дурашливо спрашивает девочка и объясняет: – Это не воробьи. Эти птицы обзываются галками.
– Трижды три! – папа строг и недоволен.
– Трижды три, – тянет Маша, – это… А маленькие галки – галушки?
Но тут они подошли к калитке детского сада, и папа дернул ее на себя. Калитка не поддалась, потому что была закрыта, закручена бечевкой. Папа стал стучать по ней ногой. Маша засмеялась и стала стучать тоже. Так они стояли и стучали, и вся изящненькая металлическая ограда детского садика позванивала, дрожала и будто бы пела.
– Черт знает что! – сказал папа.
– Черт знает что! – повторила Маша.
– Не ругайся! – сказал папа. – Где ты такое слышала?
Маша смотрит на него лукаво:
– Не скажу!
На шум вышла нянечка. Она идет к ним по дорожке очень медленно и очень молча. Подошла к калитке, но вместо того, чтобы ее открыть, стала выискивать что-то на траве – ногами и руками раздвигает траву, и ни слова, ни слова.
– Что же вы нас не пускаете? – угодливо спрашивает папа. – Машенька выздоровела и очень по садику соскучилась.
– Нет, – говорит Маша, – я не соскучилась. Что вы ищете? – спрашивает она.
– Не твое дело, – говорит папа. – Может, я могу вам помочь?
Нянечка посмотрела на него внимательно, и все ее лицо выразило такую мысль: ну чем, чем ты мне можешь помочь в этой жизни, несчастный очкарик?
Папа понял мысль и смутился.
– Да, конечно, – пробормотал он.
Нянечка носком зацепила какую-то бумажку, радостно ахнула, наклонилась и взяла ее, потом дунула на нее, насмешливо посмотрела на папу, слегка плюнула на листок и изо всей силы пришлепнула его к столбу, на котором ему, видимо, и полагалось висеть. Пришлепнула громко, даже вороны с шумом слетели с крыши. И ушла. Папа прищурился сквозь очки и прочитал: «У нас карантин».
– То есть как?! – закричал он. – Мы же выздоровели!
– Смотри, – сказала Маша, – у птиц кончилось собрание.
Папа еще раз потряс калитку.
– Что же нам делать? – крикнул он нянечке.
Она остановилась, повернулась к ним и сказала:
– А как же люди жили в старое время? Без садиков?
– Какое время?! – закричал папа. – У нас же работа! А ребенок абсолютно здоров. Вот документ! – и он потряс над головой справкой.
